Под властью пугала - Мичо Каламата

– Как дела, Шазо, как жизнь?

– Хорошо, господин, дай тебе бог здоровья.

– Ну как ослы?

– Да нет у них "шпирито", милок, нету.

Лёни свернул в переулок седельщиков.

Здесь тише, слышен лишь приглушенный шум базара да постукивание стамесок по дереву. Седельщики сидят скрестив ноги на рогожах перед своими лавками: кто сшивает куски мешковины, кто набивает мешки соломой. Из кузниц неподалеку доносятся звонкие удары молота по наковальне.

Лёни вошел в кузницу Рауфа.

Подросток, брат Рауфа, вяло сгибаясь и разгибаясь, раздувал мехи.

– Здравствуй, Рауф!

Рауф держал в пламени железную болванку, зажав ее длинными щипцами. В ответ на приветствие он неторопливо повернулся к двери. Лицо у него было черное.

– Здравствуй, Лёни! Давай заходи, чего остановился? Дуй! – прикрикнул он на брата.

Лёни присел на ящик. Рауф кинул ему сигареты.

– Закуривай! – Со дня смерти сестры Лёни начал курить. – Как отец?

– Хорошо.

Рауф вытащил из печи раскаленную болванку и стал бить по ней молотом. Железо разбрызгивало в разные стороны сверкающие звездочки искр и постепенно становилось тоньше и длиннее, принимая овальную форму. Лёни внимательно наблюдал. Интересно, что это будет?

Однако Рауф снова сунул болванку в огонь и снял почерневший от окалины и копоти кожаный фартук.

– Выйдем?

Они направились в маленькую кофейню около почты. Лёни все не решался сказать, зачем пришел. Склонившись низко над столом, он бесцельно вертел пустую чашку из-под кофе, не осмеливаясь взглянуть на товарища. Рауф тоже не знал, о чем говорить.

Наконец Лёни собрался с духом. Еле слышно, как будто про себя, он прошептал:

– Ты мне можешь сделать одно доброе дело, Рауф?

– Все, что в моих силах, Лёни!

– Достань мне револьвер.

Рауф не ответил.

– Деньги будут. Я продам быков, только достань. Сколько потребуют, столько и заплачу.

– Да не в этом дело, Лёни. Деньги тут ни при чем, вот только…

– Что "только"?

– Послушай, Лёни, брось ты это.

– Нет, не могу, Рауф. С тех пор как все случилось, меня и сон не берет, я как помешанный. Стыдно людям в глаза смотреть. Не могу я вынести такой позор.

– Это ему позор, а не тебе.

– Нет, Рауф, я опозорен…

– Ты прав, Лёни, еще как прав, но ведь ты ничего не добьешься. Погубишь себя зазря.

– Знаю я все. Ну да если и пропаду, пускай, только бы смыть позор.

– Весь наш позор убийством одного бея не смоешь, Лёни! А сколько других топчут да позорят нас изо дня в день? Ну, убьем мы одного-двух, зло-то все равно останется.

– Иначе я просто не могу.

– Оставь, Лёни. Ведь, убивая из мести, мы делаем как раз то, чего они хотят.

– Почему?

– Да они толкают нас на убийство. Чего они хотят! Чтобы мы мстили каждый в одиночку за несправедливость, за нарушение обычаев, за какое-нибудь нечаянное слово, за любой пустяк, им выгодно, чтобы мы были разобщены, чтобы всякий думал лишь о себе и не видел корень зла.

– Но ведь то, что случилось с нами, вовсе не пустяк. Если я не отомщу, кто же отомстит? Скажешь, правительство?

– Тут ты прав. Правительство ему ничего не сделает. Его надо покарать, надо, но только не так, как ты собираешься. Мы должны бороться за то, чтобы освободиться сразу от них от всех, понимаешь, Лёни? Время приспеет, так я тебе не то что револьвер, и винтовку достану.

– Мне оружие нужно сегодня, Рауф. Не могу я ждать, пока придет то время, о котором ты говоришь. Мне невмоготу больше, я на люди не могу показаться, кажется, будто на меня все пальцем показывают – вот, мол, трус, любую обиду проглотит. Ты не знаешь, сколько ночей я его подстерегал у дома с топором. Нет, так жить я не могу. Будь что будет, а я отомщу.

Рауф молчал.

– Вот скажи, а если бы ты оказался на моем месте, как бы ты поступил?

Рауф смешался. Действительно, как бы поступил он сам, если бы с ним случилась та же беда, что с его товарищем? Да-да, он прав по-своему, только…

– Не умею я объяснить тебе, Лёни. Был бы тут Скэндер, он сказал бы получше меня. А я говорю, как знаю. К Гафур-бею не только ты один имеешь счет, другие тоже. И с остальными беями народу есть за что сквитаться. Сумеем ли мы объединить всех, кто хочет мстить, чтобы одним ударом покончить со всеми беями сразу? Вот о чем мы должны думать. А поодиночке нам с ними не справиться. Ну, положим, убьешь ты бея. Дальше что? Куда пойдешь? Что делать будешь? Даже если тебя сразу не поймают, все равно пустят по следу жандармов и убьют, как и многих таких же до тебя. А толк какой? Беев больше не останется, что ли? Останутся. Себя погубишь, и больше ничего.

– Пусть он мне ответит за все, а дальше что будет, то и будет.

Рауф покачал головой.

– Ну как, Рауф? Достанешь?

– Я не могу тебе сказать "да", Лёни. Сначала с товарищами посоветуюсь.

– Ладно. Приду в следующий вторник, хорошо?

– Приходи.

– Ну тогда до свидания!

– Слушай, Лёни. Пообещай и ты мне одну вещь.

– Хорошо.

– Вот ты говоришь, что ночами подстерегал бея у дома с топором. Дай слово, что больше ничего такого делать не будешь. Подожди, пока не получишь от меня ответа.

Лёни немного помедлил.

– Ладно. Пусть будет так.

– Ну, давай руку.

Попрощавшись с товарищем, Лёни пошел через рынок. Он пытался разобраться в том, что услыхал от Рауфа. Порой он уже готов был согласиться с ним. "Он дело говорит. Ради меня же. Ну, убью я бея… Что из этого? Смою с себя позор. А дальше что? Сколько еще останется таких же беев, которые изо дня в день творят то же самое? Их-то кто убьет?" Ему вспомнилась сестра, лежащая посреди комнаты, и мысли его потекли по прежнему руслу. "Нет. Он прав, но и я не могу по-другому. Нас с беем только смерть рассудит: или я, или он. Ах, был бы у меня этот несчастный револьвер! Он бы все решил".

На рынке делать больше было нечего, и Лёни пошел к учителю. Господин Демир обнял его и крепко пожал руку. Госпожа Рефия расцеловала в обе щеки.

– Ну где же ты пропадаешь, сынок, – заговорила она. – Совсем тебя не видно. Как там Кози, Вандё? Шпреса, эй, Шпреса! Иди сюда, Лёни пришел!

Шпреса всего день как приехала домой на летние каникулы. Глядя Лёни в глаза, она протянула руку, потом порывисто обняла его, словно стараясь загладить свою излишнюю, как ей казалось, сдержанность. Хотелось сказать ему что-нибудь утешительное, но от сильного волнения перехватило горло.

– Пошли, Лёни, поешь чего-нибудь.

– Не надо, госпожа Рефия, я уже поел.

– Вот тебе и на! Где-то поел, как будто это не твой дом! Я тебе сейчас быстренько поджарю яичницу. Нет-нет, поешь! Плохо, когда два раза побьют, а поесть два раза совсем неплохо.

Тут вошел Агим. Увидев Лёни, он бросился ему на шею.

– О, дядя Лёни! А Вандё привез?

– Нет, Вандё у тетки.

– Послушай, Лёни, я уже и Кози говорил, – сказал учитель. – Осенью мы возьмем Вандё к себе, понимаешь? Это не дело, чтобы он оставался неграмотным.

– Да не беспокойтесь, господин Демир. Все мы вам надоедаем…

– Как Демир говорит, так и будет, – накинулась на Лёни госпожа Рефия. – Что значит "надоедаем!" Вандё будет здесь, как в родном доме!

– Ну пускай, дядя Лёни! Пускай Вандё приезжает! Я его так научу, что он сразу через два класса будет перескакивать! – вмешался Агим.

– А Кози почему не приехал? – спросил Демир.

– Да ведь страда сейчас, господин Демир. Вот, начали убирать озимые.

– Ну и как?

– Плохо. Засуха подвела.

Когда Лёни вышел из учительского дома, жара уже начала спадать. Госпожа Рефия уговаривала его переночевать, но он не остался. За базаром у моста его ждал Пилё – они договорились возвращаться вместе.

Лёни покинул учительский дом в удивительно легком состоянии духа. Впервые со дня гибели сестры у него отлегло на душе, словно разбилась раковина одиночества, в которой он замкнулся. Все же у него есть по-настоящему близкие люди.

Базарный день подходил к концу, крестьяне собирали свои пожитки – пора было грузиться на телеги, навьючивать ослов и отправляться в путь. Суета утихла, теперь уже не было надобности пробивать себе путь локтями, можно было идти спокойно. Лёни думал захватить Пилё на рынке, но не нашел его и направился к мосту, где они договорились встретиться. Он шел задумавшись, низко опустив голову, словно стыдился смотреть людям в глаза.

Неожиданно его слух резанул пронзительный визгливый смех, тут же потонувший в многоголосом ржании. То ли оттого, что смех раздался так неожиданно, прервав его размышления, то ли побуждаемый интуицией, Лёни обернулся. Увидев смеющихся, он изменился в лице и на какое-то мгновение неподвижно застыл на месте. За одним из столиков, выставленных на тротуар перед лучшим в городе кафе, сидел Гафур-бей с несколькими приятелями; они над чем-то взахлеб смеялись. Стол был заставлен бутылками, тарелками и пивными кружками. Лёни узнал длинного и тощего, как мумия, судейского, который приезжал расследовать гибель сестры, шефа окружной жандармерии и субпрефекта.[62] За столиком поодаль сидели жандарм Камбери и Шеме-ага. Жандарм взвешивал в руке маленький кувшинчик, перед ним стоял крестьянин. В стороне шофер протирал стекла спортивного автомобиля.