HOMO FABER (СИ) - Баковец Михаил

На земляков надежды мало из-за врожденной паранойи, засекречивания всего и вся, плюс, совсем другому складу сознания. Предложение по книге отправлю советскому правительству, но сам начну потихонечку калякать комиксы, чтобы потом передать те в печать в Америке. — В конце-то концов, я могу помогать стране и из-за океана, совсем не обязательно бегать с винтовкой по местным лесам и отстреливать фрицев. Тонн десять золота, переданных неизвестным благожелателем советскому послу помогут как бы не больше, чем уничтожение немецкого танкового полка'.

Если не получается остановить движение (в моем случае — это воспользоваться содержимым местной инфосферы), то следует его возглавить (то есть, влить в неё своё, то, что будет полностью соответствовать моим нуждам и желаниям)! На чистом холсте сознания современных жителей Земли я нарисую любую свою картину. С этого и нужно было начинать, а не метаться в панике, и не надеяться на удачу и чужих дядей.

Ведь, как можно съесть слона? Только по кусочку. Такими кусочками для меня станут комиксы и книги, которые стану самостоятельно продвигать.

И я это сделаю!

Когда я принял такое решение, то сразу почувствовал, как резко поднимается настроение.

— Отдохнули? — поинтересовался у товарищей. — Тогда вперёд!

* * *

Возвращение в родные пенаты прошло буднично и без происшествий. Двое суток после этого мы отдыхали на болотном искусственном островке. Из-за осенней поры, комары уже не летали, как и прочий гнус, поэтому отдых был самым настоящим, а не мучительной пародией на него. Даже попарились в самодельной баньке, сделанной из брезентовой палатки на отделение, чугунной «буржуйки», обложенной камнями и бочки с водой, которая согревалась обычным «бульбулятором». Я такие делал в армии со своими сослуживцами, когда магазинные кипятильники у нас конфисковали офицеры. А ведь хотелось побаловать себя чайком или кофе, особенно ночью во время наряда. Изготовить его было проще пареной репы: лично я брал два лезвия от разборного бритвенного станка, нитками связывал их между собой, вставляя между ними спички, чтобы не касались друг друга, к каждой пластинке цеплялся проводок, после чего свободные концы проводов вставлялись в розетку. Кружку воды можно было вскипятить за пару минут. На острове кустарный кипятильник был куда мощнее, он доводил воду в большом ведре до кипения за час. Мощности бензогенератора для этого хватало.

Отоспавшись, размякнув от водных процедур и чистой одежды, наш отряд на третий день сразу после рассвета покинул остров. Нам вновь предстояло готовить схроны с оружием и припасами, а потом наш путь лежал в сторону Витебска, где я собирался устроить очередную диверсию. И на этот раз я хотел пройтись по тылам фашистов так, чтобы они надолго запомнили меня и мою команду. Возможно, это будет моя последняя операция перед уходом из СССР. Так пусть прогремит она так, чтобы её услышали и в Берлине, и в Москве.

— Пойду один.

— Но, товарищ лейтенант, как же так? — растерялся Седов и посмотрел на Паршина в поисках поддержки. Но тот и сам выглядел, как пыльным мешком пристукнутый.

— С вами тяжелее будет уйти после нападения.

— Но мы втроём больше перестреляем самолётов.

— Важнее остаться в живых.

— Мы смерти не боимся. Если нужно… ай!

Я отвесил Паршину щелбан, оставив тому красное пятно на лбу, которое тот стал тереть.

— А то, что секретное оружие попадёт в руки немцев, тебя не волнует? — со злостью посмотрел я на него. Злость была наполовину показная, чтобы лучше дошло до парня, наполовину настоящая. — Вот ты сам посчитай, сколько мы можем уничтожить ещё самолётов потом. А ты предлагаешь свою жизнь отдать за один раз, за лишние десять или пятнадцать бомбардировщиков! Или тебе примеры сгоревших заправщиков и расстрелянного эшелона уже ни о чем не говорят?

Эти два комсомольца мне порядком вымотали нервы своими суицидальными мечтами, замаскированными под патриотические чаяния. Честное слово, если будут дальше бухтеть, то возьму их с собой, а там… плакать не буду, наверное. Каждый сам творец своей судьбы.

— Извините, товарищ лейтенант, — повинился Седов. — Непривычно как-то где-то отсиживаться, пока вы воевать станете.

— Ещё успеете повоевать, обещаю.

Новой целью для диверсии должен стать аэродром под самым Витебском, где стояли бомбардировщики. От шестидесяти до семидесяти самолётов, точную цифру за два дня слежки узнать не удалось из-за постоянного движения авиации. Примерно пятнадцать-двадцать «хенкелей», остальные «юнкерсы», те самые штурмвики, прозванные «лаптёжниками» за неубирающиеся шасси.

Аэродром у немцев был не просто полем с бетонными и земляными полосами, как любят (точнее, полюбят) показывать в кино, куда мог пробраться даже младенец, после чего из-за тупости охраны скрутить крышки бензобаков и сделать всяческие гадости, после чего так же спокойно уйти. Нет, это была полноценная военная часть, защищенная и оборудованная по всем правилам, которую пришлось бы штурмовать не менее чем батальоном, поддерживаемой миномётными расчётами и с применением бронетехники.

Здесь были капониры для самолётов, траншеи для личного состава, земляные валы для безопасного хранения топлива и боеприпасов, дощатые домики и казармы для лётчиков, охранной роты, механиков и прочего обслуживающего персонала. ДЗОТы охраняли внешние подступы к территории, обнесённой колючей проволокой в два ряда. Постоянно ходили патрули, как простые, так и в сопровождении овчарок. Внутри на территории были тщательно оборудованы позиции для зениток. Больше всего там находилось спаренных и счетверённых установок малокалиберных пушек. Но нашлось место и для семёрки «ахт-ахт», тех самых орудий, которые, якобы, единственные были способны остановить наши Т-34 и КВ-1.

Почему якобы? Просто по рассказам танкистов, которые были освобождены мною и партизанами из плена, их танки даже немецкие тридцатисемимиллиметровки, «колотушки», пробивали. А ведь я сам был уверен в неуязвимости этих легендарных танков, пока не услышал эти слова. Вышло почти всё так же, как с моими ошибочными представлениями о «крутости» немецкого МГ.

Да, все снаряды немецкой противотанковой артиллерии, предоставленной 37-мм и 50-мм орудиями, не могли пробить лобовую броню Т-34. Просто-напросто рикошетили от наклонного переднего листа. Зато пак-36/37 прошивала с легкостью борт «тридцатьчетвёрки» или обрывала гусеницу на танке, превращая в неподвижную цель. А более мощная пушка, та, что имела калибр пятьдесят миллиметров, могла проломить люк механика-водителя или пулемётное «яблоко», выводя из строя экипаж.

Почти такая же ситуация была с КВ. Лобовая броня была не по зубам всем калибрам, кроме зениток 88-мм и 101-мм. Зато корму могла пробить и «колотушка», а иногда при «золотом» попадании и борт танка. К тому же, КВ был слишком медленным и на нём могли сосредоточить огонь сразу несколько пушек. А ещё тяжёлая башня страдала предрасположенностью к заклиниванию после попадания снарядов.

Просто гитлеровцам было проще признать, что их хвалёные армии разбились вдребезги не о стойкость духа советских воинов, а что им помешали чудо-танки, чудо-самолёты и так далее. Любят захватчики, которые приходят из века в век в нашу страну с войной, списывать свои неудачи на что угодно, только бы не признавать силу и самоотверженность ее граждан. Чего им только не мешало: генерал Мороз, «духов-панцер» и ещё ряд подобных «противников». Но никак не «варвары и азиаты».

В памяти я отыскал как-то прочитанную в сети информацию, что чуть более половины всех потерь бронетехники с обеих сторон приходится именно на противотанковую артиллерию, половина оставшихся была уничтожена авиацией, а все остальные (получается, что лишь четверть) оказались уничтожены другими танками и самоходками.

Ладно, что-то я отвлёкся немного. Наверное, так сказывается мандраж перед делом.

Мне предстояло ночью пробраться на аэродром и заминировать все самолёты, места хранения топлива и боеприпасов. Для этого у меня было заготовлено около сотни самодельных взрывных устройств из стограммовой толовой шашки, запала от гранаты и химического замедлителя. Нужно было раздавить капсулу в замедлителе, чтобы через тридцать-сорок (кустарная конструкция не отличалась пунктуальностью) минут срабатывал запал. А там — большой ба-дабум!