Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Ди Би Си Пьер

– Это долгая история. Дело в том, что я собираюсь заехать в Хьюстон, вот я и подумал: может, мы встретимся где-нибудь, тяпнем кофе или типа того?

– Ммм, Верн, я вроде как, уау, знаешь что? Может, в следующий раз?

– Ну, где-нибудь после обеда – как ты на это смотришь?

– Понимаешь, ко мне должна приехать двоюродная сестра, и это будет, ну, типа, только для девочек, понимаешь? Ну, в любом случае, здорово, что ты позвонил…

И она произносит слова, после которых положено класть трубку – легко, как от нехуй делать. За этим следует неловкая пауза, то есть она дает мне возможность отговорить такие же ничего не значащие фразы. Напоследок. У меня в мозгу словно провод замкнуло – от ужаса, и я решаюсь на отчаянный шаг.

– Тейлор, послушай – я только что сбежал из тюрьмы, в общем, я в бегах. И, понимаешь, перед тем как окончательно исчезнуть, я хотел кое-что тебе сказать.

– Ни хрена себе – а что, собственно, случилось?

– Не телефонный разговор.

– Госсс-поди, но ты всегда казался таким, типа, уау, ну, знаешь, таким тихим парнем, а?

– На поверку выходит, что не такой уж я тихий. Ни хрена себе, тихий – особенно в последнее время.

– Господи, но тебе же, типа – четырнадцать, нет?

– Ну, в общем, уже семнадцать, будет на днях. И наверное, ты права, наверное, я здорово изменился – просто пришлось стать другим человеком, из-за всей этой несправедливости и так далее.

– Господи боже мой…

Я стою у телефона, оглядываюсь вокруг и жду, когда она заглотит наживку. Жду во имя всей суммы по зитивного человеческого опыта, накопленного за долгие века истории, каковой гласит, что девушки не в силах противиться плохим парням. Вы об этом знаете, и я тоже об этом знаю. Все об этом знают, даже если в наше время больше не принято говорить об этом вслух.

– Верн, может быть, я смогу, ну, типа – все, что нужно, понимаешь? Я хочу сказать, что, типа, о, господи! Ты знаешь хьюстонскую «Галерею»?

– Смутно.

– Понимаешь, около двух мне нужно быть на Виктория-стрит – и я могла бы подождать тебя там снаружи, на Вестхаймер или еще где-нибудь.

– Виктория-стрит? – У меня просто язык присыхает к гортани.

Она хихикает.

– Я понимаю, это, конечно, довольно странно. Мы, в общем, собирались, типа, пойти купить себе что-нибудь из нижнего белья – нет, я просто сама себя не узнаю: взяла и пригласила тебя в женский магазин.

– Я надену темные очки.

– Как тебе будет угодно, – смеется она. – Ты, типа – на машине?

– Возьму такси.

– Как скажешь, слушай – там над входом, типа, такой надувной спрут, ну, вроде рекламы этой самой «Галереи» – и я буду ждать тебя под ним где-нибудь без четверти два.

Поняли, как оно все устроено? Сперва я был для нее чем-то вроде стоп-сигнала в телефонной трубке, и ей хотелось поскорее закруглить разговор. Но – видели, что с ней произошло, как только выяснилось, что я в беде? Оцените страшную силу беды. Беда, блядь, возбуждает.

Билет до Хьюстона стоит двадцать два зеленых. Очень хочется есть, но у меня осталось всего сорок четыре доллара пятьдесят центов. Даже на два билета до Мексики и то не хватит. Как только автобус причаливает в Хьюстоне, я кидаюсь к телефонам и отыскиваю в справочнике заголовок «Наличность». С музыкой придется распрощаться. Мотор увозит меня хрен знает в какую даль, к ломбарду, где мне предлагают двадцать пять долларов за двухсотпятидесятидолларовую стереосистему, и я соглашаюсь, потому что такси стоит снаружи, и счетчик щелкает, и это дело уже влетело мне в десятку, которую мне пришлось выложить авансом, как только водитель узнал, что мы едем в трижды ёбаный ломбард. Еще мне предлагают по двадцать пять центов за каждый диск. Я ухмыляюсь оценщику в лицо, и он чуть из штанов не выпрыгивает от ярости. Вот уж, в натуре, жопа красная, хоть в ломбард сдавай, как принято говорить в наших краях.

Потом такси везет меня сквозь паутину путепроводов, мимо зеркальных небоскребов, к «Галерее». Я пытаюсь не думать о том, как Тейлор будет одета и как она будет пахнуть. Лучше не зацикливаться на том, что через десять минут оставит место чувству смутного разочарования, если, не дай бог, не совпадет с реальностью. Вот, скажем, представлю я ее себе в тех самых шортиках из прошлой жизни, а она придет в джинсах или типа того, и парус мой провиснет, и пиздец.

Чтобы отвлечься, я принимаюсь разглядывать водилу. Сразу видно, человек на своем месте: спина и жопа как будто нарочно вылеплены, чтобы вписаться вот в это самое сиденье. Нормальный такой мужик, большой и усатый, с ненапряжной такой улыбочкой. Напоминает Брайана Деннехи, из старых фильмов, ну, вроде того, где в какой-то луже нашли яйца Чужих. Нас в школе было несколько человек, кто хотел, чтобы вместо отца у нас был Брайан Деннехи, ну, а вроде как вместо бабушки – Барбара Буш. Не чета моей сопливой бабуле. Но когда я смотрел все эти фильмы, папаша мой был еще жив, и я чувствовал, что вроде как предаю его тем, что хочу в отцы Брайана Деннехи. Кто знает, а вдруг какая-нибудь негативная энергия от этого и сыграла свою роль в том, что он умер. Кто знает?

Машина сворачивает на Вестхаймер: если сложить вместе четыре Гури-стрит, как раз будет то же на то же. Я стараюсь не обращать внимания на частоту собственного пульса, но она все равно зашкаливает. Вот, кстати, до сих пор не придумали от этой хуйни никакого лекарства. В кино, так там сердечный ритм у человека повышается только тогда, когда ему этого хочется – а здесь, у нас, вытворяет, зараза, что хочет. Просто какой-то пиздец Майлзу Дэвису, честное слово. Когда впереди появляется этот навороченный супермаркет, я несколько раз глубоко вздыхаю и задерживаю воздух в легких; огромный надувной спрут покачивается над тротуаром на каких-то не то тросах, не то канатах. И яйца у меня с писком карабкаются вверх, под самые гланды.

– Прямо здесь, у осьминога, – говорю я водителю.

На самом краю тротуара – стройная женская фигурка. Я вжимаюсь в сиденье, стараюсь сделать так, чтобы она не заметила меня прямо сейчас. Терпеть этого не могу, когда идешь с кем-нибудь на встречу, а тебя замечают за двадцать ёбаных миль: стоят и смотрят. И ты начинаешь чувствовать, что и ноги у тебя идут как-то не так, и плечи не развернуты должным образом, и вообще. И улыбка совершенно идиотская.

Тейлор Фигероа. В короткой юбке цвета хаки. Руки-ноги разлетелись небрежно и нежно из-под роскошных каштановых волос. Она замечает такси, и брови у нее тут же взлетают в поднебесье. А у меня желудок сжимается в кукиш и очень просится наружу.

– Семь восемьдесят, – говорит водитель.

Едва открывается дверца, ее прохладный запах ударяет мне в лицо: но заднее сиденье в такси такое низкое и продавленное, что вид у меня, выбирающегося из машины, такой, словно я пытаюсь вскарабкаться на Эверест. Тейлор тут же рисует на лице картинную улыбку, а я сражаюсь с рюкзаком, застрявшим в восточной части этой ёбаной тачки. Потом я роняю бумажник. Тейлор складывает руки на груди, а я тем временем роюсь в бумажнике, нахожу банкноту и вручаю водителю.

– С вас семь восемьдесят, – говорит водила, – а вы дали пять долларов.

Он показывает мне бумажку из окна, так, словно это кусок говна.

У меня на лбу высыпают бисеринки пота. Я пытаюсь нашарить в кармане какую-нибудь мелочь, но карман такой тугой, что и ладонь-то с трудом туда лезет. Ван Дамм оторвал бы себе на хрен руку, чем стоять вот так и корчиться, или, скажем, отшиб водиле репу на всю оставшуюся жизнь. Я же в конце концов вынимаю из отделения для крупных купюр десятку.

– Сдачу оставьте себе, – говорю я водиле, весь такой крутой и небрежный.

Тейлор подается вперед, чтобы чмокнуть меня в щеку, и опять застывает на полпути. Чертов водитель машет за стеклом бумажкой.

– Не забудьте свою пятерку.

– Я же сказал, оставьте сдачу себе.

– Вы уверены? Спасибо, огромное вам спасибо…

Ёб твою мать. Теперь Тейлор окончательно сбита с толку. Я тоже сбит с толку, наполовину разорен, и вдобавок ко всему Тейлор решает не навязывать мне лишних поцелуев. Но все ж таки мне достается более густая и пряная волна ее запаха, в котором есть могучая притягательная сила, драйв настоящей – взрослой – женщины, в том смысле, что трусики на ней, наверное, уже совсем не девичьи, может быть, шелковые, с глубоким вырезом, с кружевными вставками, и все такое. Может быть, в голубых полутонах или в таких, телесных. Она меня просто без ножа режет.

– Привет, – говорит она и проводит меня под спрутом. – Ты что, банк ограбил?

– А то. Рюкзак видала? Битком.

Теперь я не чувствую ничего, кроме усталости, как типичный хьюстонский хуй в типичный жаркий-летний-день. На носу у меня висит капелька пота. Тейлор оглядывает меня с ног до головы. Ее бездонные карие глаза суживаются.