Грязное мамбо, или Потрошители - Эрик Гарсия

Когда она пришла на плановый осмотр после операции, врач обнаружил новообразования в яичниках. Срочная овариотомия. «Уж теперь-то мы ваш рак победили, — сказали ей, — и хотя яичников у вас нет, мы можем скомбинировать вашу ДНК со спермой мужа и подобрать подходящего донора, и уж тогда-то вы станете настоящими родителями».

Так говорили, пока не пришлось удалить ей желудок. И печень. И поджелудочную. И селезенку, и почки, и…

Врачи сказали, что впервые сталкиваются с подобным течением болезни. Рак устроил настоящий блицкриг, поочередно захватывая органы и нигде не встречая сопротивления.

Но чем быстрее появлялись метастазы, тем активнее муж заказывал новые искорганы для своей любимой умирающей жены, подписывая кредит за кредитом. Два года Бонни не вылезала из больниц и фирм-производителей. Ее естественные органы постепенно заменили превосходно сделанными копиями, не хуже, а то и лучше оригиналов.

К тому времени, когда рак действительно отступил — или лучше сказать, отступился? — Бонни на семьдесят четыре процента состояла из металла и полимеров.

— Кожа у меня своя, — перечисляла она. — И большая часть жировых тканей, к счастью. Одну грудь удалось сохранить, в другую имплантировали «Кватрофил», в точности скопировав форму первой. В ней есть пополняемый карман для молока, чтобы я могла кормить как можно естественнее. Ха-ха. Большая часть костей свои, но мне сказали, что с возрастом начнется остеопороз и нужно будет их тоже заменить или вставить для прочности титановые спицы, чтобы вес искорганов не стал лишней нагрузкой для опорно-двигательного аппарата. Череп мой, но большая часть сенсорных участков мозга армированы проводящими путями «Призрака», а половина тактильных ощущений хранится в гелевой суспензии с полупроводниковым процессором. Стоит мне крепко задуматься, и я слышу, как теснятся мои воспоминания, которым не хватает места. Инфраструктура сохранилась, но потребовала значительного укрепления. В общем, — подвела она итог, — меня реконструировали к жизни.

А вот и лучшая часть монолога.

— Значит, твои органы… — решился я спросить. — Ну, основные…

— Все искусственные, за одним исключением. Рак прокатился по телу, убивая все, до чего смог дотянуться, но по какой-то причине обошел сердце. Всякий раз, делая полостную операцию, хирурги собирались вставить мне заодно и «Джарвик», но сердце оставалось чистым. Врачи убеждали меня в преимуществах имплантата, доказывая, что при наличии такого тюнинга я проживу до ста пятидесяти лет, но я отказалась. Если нет метастаз, значит, пусть бьется. Доктора ворчали, но не могли пойти против моей воли. Муж пытался меня уговорить, мол, одним искорганом больше, какая разница в моем положении, но я уперлась как сто ослов, и разговор закончился, не начавшись. Так и живу — настоящее сердце в искусственном организме.

Тут я невольно захохотал, искренне, как в детстве, впервые за много месяцев. Смех начался глубоким утробным урчаньем и вырвался наружу оглушительным взрывом, отчего Бонни вздрогнула, а немногочисленные пассажиры посмотрели в нашу сторону. Но мне было наплевать — я смеялся, пока бока не заболели, не в силах объяснить Бонни, что тут такого веселого.

У меня искусственное сердце. У нее имплантированы все остальные органы. Неудивительно, что мы так скорешились с самого начала. Ты, да я, да мы с тобой — один большой картонный пазл.

XIV

Первые два месяца после возвращения из Африки я в основном сидел дома. Часами валялся в постели, свернувшись в привычную для кресла управления позу, ковырялся с кроссвордами, читал юмористические газеты, чем беспокоил мать до безумия. Напрасно она заставляла меня одеться, принять душ и поискать работу: мне было неинтересно. Я сказал, что пытаюсь осмыслить военные впечатления и разобраться, как на меня повлиял опыт. Это, конечно, чистейшее вранье — меня просто обуяла лень.

Я наведался в полулегальную местную автомастерскую, где требовались механики, но работа показалась мне слишком честной и чересчур однообразной. Они хотели, чтобы я возился с моторами, перекалибровывал детали не больше собственного ногтя, тогда как мой опыт общения с машинами измерялся по макрошкале — гусеницы, башенное орудие, десять тонн металла, ползущего по пескам пустыни. Работа автомеханика показалась мне слишком ювелирной.

Компании, имеющие дело с высокими технологиями, тоже не были во мне заинтересованы, и я их понимаю. За исключением складских подработок в старших классах, вождение танка явилось единственной профессией в моем куцем резюме, и это не способствовало быстрой карьере. И не особенно хотелось мне туда влезать. Да и вообще куда бы то ни было. Черт, я не знал, к чему стремиться.

Пока не встретил Джейка Фрейволда. Он прослужил на несколько месяцев дольше, заканчивая какие-то разведывательные дела и зачищая следы, чтобы не мешали заключению мира, и все это время у меня не было возможности с ним поговорить. Я случайно забрел в местный бар — одинокий, подавленный, согласный почти на любую компанию — и неожиданно узнал, что Джейк в городе.

Я зашел в кабак, присел у барной стойки, и музыкальный автомат тут же заиграл «Ты маленький кусок дерьма». За моей спиной, явно для меня. Я приготовился к драке. У меня в общем-то не было настроения махаться, но я обрадовался возможности в кои-то веки с толком использовать свое время. «Ты чертов-страшный-сраный-дремучий сукин сын не той мамаши».

Я обернулся, слегка сжав кулаки, но это оказался Джейк, старина Джейк, хохочущий во все горло с какой-то красоткой студенткой, виснувшей у него на плече. Вскоре он оставил девицу и пересел к лучшему другу.

Мы выпили, потом повторили и подробно поведали друг другу все, чем занимались в последние месяцы. Мой рассказ был простой, как тост; нудные дни слиплись в один большой ком. Джейк поучаствовал в какой-то акции на заключительной фазе операции по наведению порядка, но с тех пор, как вернулся в Штаты, ему все опротивело.

— Не пойми меня неправильно, — втолковывал он мне после четвертой или пятой кружки пива. — Я могу жить и на военную пенсию. Грех жаловаться на халявную тыщу, которая сама падает в руки раз в месяц.

— Грех, грех, это точно.

— Вот я и говорю — грех. — Джейк допил пиво и заказал еще. — Но ведь тогда не хватит на хобби.

— Легальные, — вставил я.

— И скучно до озверения. Вон, по тебе сразу видать. Ты ж усрешься от радости, если на улице кто-нибудь пальнет из пулемета!

Спорить я не стал.

— И какой выход?

— Выход… Не знаю. Ты сидишь, я сижу, потом находим какую-нибудь Богом проклятую канцелярскую работу и живем как все, — предложил Джейк, и в голосе его прозвучала неудовлетворенность собственной концепцией.

— Я не вижу тебя членом племени белых воротничков, — сказал я.

— Скорее уж царем-покорителем, — фыркнул Джейк. — На танке.

Он выставил большой палец, я прижал к нему свой. В тот момент в мире были только мы, два забытых солдата в поисках войны, на которую им не суждено больше вернуться.

— Мне не хватает атаки, — негромко признался Джейк.

— А мне строя, — отозвался я.

Допив свое пиво, Джейк отхлебнул из моей кружки.

— Мне не хватает убийств.

Объявления о вакансиях отчего-то всегда клеят в туалетах. Может, таким образом стараются завлечь пьяных, или страдающих недержанием, или обладателей целого букета проблем, но распространителей рекламы Кредитного союза всегда отличало отсутствие комплексов. Черт их знает, вероятно, так и надо.

Рекламщики всегда знали, чем зацепить нужного человечка в нужное время. Мы с Джейком и представить не могли, что в том сортире начнется новый этап нашей жизни.

Вшестером или всемером мы стояли, покачиваясь, словно простыни на ветру, с трудом сохраняя равновесие, на пределе возможностей стараясь уговорить мочевой пузырь очнуться к жизни, пока вместе с Джейком синхронно не посмотрели на стену над писсуарами.

«Освой профессию. Вступай в союз. Следуй своей фортуне».

Это была судьба. А кто мы такие, чтобы спорить с судьбой?

Торгового центра тогда еще не было. Кредитный союз и фирмы-производители работали автономно, радуясь отвоеванной территории на медленно растущем рынке искорганов. Арнольду Курцману еще только предстояло открыть свой демонстрационный зал, а бизнес, хотя и вполне законный, все еще привычно воспринимался как теневой врачами, работавшими в условиях, когда медицинская этика отставала от технического прогресса. То, что казалось сомнительным, по умолчанию становилось предосудительным — без суда и вердикта присяжных.

Главный офис Кредитного союза размещался, как считалось, в плохом районе, который сегодня являет блестящий пример облагораживания и возвращения в городское лоно, то есть кишит сетевыми универсамами, ресторанами и семьями с орущими детьми.