Феникс - Леонид Николаев

Ни один мускул не ожил на лице парня. Каменный, что ли?

— Спросите тетушку Шарафат… — заканчивает рассказ Саид.

Вот тут Анвар поднимает глаза. Смотрит на Исламбека. Изучающе.

— Кто она вам?

Саид светло улыбается:

— Мать.

— И вам не жаль матери?

Что говорит этот каменный человек? Что? Почему призывает к жалости?

— Не понимаю?

Брови опять заслоняют глаза парня. Мрачно он бросает слова. Вниз. В землю.

— Мы же убьем ее.

Исламбек вздрогнул. От неожиданности. От жесткого прямого слова.

— Убьем, если что случится… — довел мысль до конца парень.

Просто. Ясно. Убежденно. Их так учили: убирать людей, которые знают правду. Которые могут назвать имя. А мертвые, как известно, молчат.

Он мог сдержать себя. Мог усмехнуться даже. Но это была мать. Его мать. И Саид стиснул зубы, чтобы не вырвалось отчаянное — «негодяй».

Оба переждали, пока уляжется неловкость, вызванная словами Анвара. Потом Исламбек попытался стереть четкие и прямые линии, нарисованные парнем.

— Когда у путника одна калитка, он не закрывает ее перед собой. А за этой калиткой многие нашли спасение.

Снова парень уставился в пол. И так просидел до конца беседы. Он, кажется, не слушал Саида.

— Ты понял меня? — спросил с досадой Исламбек.

— Да, эффенди.

— Что же ты понял?

Анвар повел широкими, тяжелыми плечами.

— Понял, что у господина есть мать.

«Идиот. Они здесь все идиоты, — озлобился Саид. — Подобрали же экземплярчики».

— Иди!

— Спасибо, эффенди. Мне пора. Скоро вечерний намаз.

Поднялся пудовый казан со скрипящего стула. Пошел вразвалку к двери. Спросил вдруг. Обернулся и спросил:

— Вы будете молиться с нами?.. Господин, наверное, мусульманин?

Машина бежала по мокрому шоссе, высвечивая короткими вспышками подфарников дорогу. Шел дождь. Мелкий, холодный осенний дождь, как все осенние дожди. И особенно долгий, как в Германии.

Вокруг стлалась глухая, непроглядная темь. Деревья, дома — все утонуло в сыром мраке. Иногда искрились то красные, то зеленые фонари. Далекие путевые знаки. Долгая. Бесконечно долгая дорога. Клонит ко сну. Президент уже дремлет, приткнувшись к стенке. Баймирза откинул голову назад. Думает с закрытыми глазами. Или спит. Саида тоже настигает забытье. Нет-нет и провалится куда-то в бездну. На мгновение. С испугом возвращается в явь. К дождю, к тихому рокоту машины и звенящему гулу шин на мокром асфальте.

В этой борьбе призрачного и реального, в смене чего-то неуловимого, расплывчатого и, наоборот, очень четкого, рождались неожиданные мысли, желания. То он уходил от всего, искал покоя. То устремлялся в водоворот событий. Еще неведомых. Думал о матери. С болью. Видел смерть. Свою. Этого парня — парашютиста Анвара. Ощутил вдруг радость. Радость победы. И снова смерть.

На грани сна и яви мелькнула мысль. Вначале как чувство, как потребность. Потом как задача. Он очнулся. Все вокруг было ясным. Ощутимым до мелочей. Капля ударилась рядом, в стекло. Сползла. Увидел. Или услышал ее.

«Надо разорвать петлю!»

Разорвать!

Это желание. Неистовое. Это необходимость.

Как мог он терпеть? Надеяться на то, что разорвут другие? За него? И для него? Ведь ждал. Все двенадцать месяцев ждал. Не подумал: а если разрывать некому. Родина в тисках вражеских армий. Обливается кровью. Может быть, истекает кровью. Что знает он тут, в сердце Германии, о судьбе родного дома? Немцы — на Волге. День и ночь идут бои. День и ночь репродукторы кричат в Берлине о близкой победе. Гремят марши. А он ждет. Он ходит по Бель-Альянсштрассе и ищет спасителя. Спаситель мертв. Упал из-за него. Второй не пробился. Или не послали. Там нужны бойцы. На переднем и последнем крае. Нужен каждый, способный держать в руках оружие.

Значит, приказ: «двадцать шестому» начать бой. В одиночку. Разрывать петлю…

Идет дождь. Рушится в смотровое стекло. Уже не мелкими струями, а потоками. Подфарники вырывают крошечный участок дороги. Там тоже поток. Шоссе, как и дождь, бесконечно.

Все дремлют. Нет, шофер не смыкает глаз. Неутомимый немец. Он выполняет приказ. Дремлют Вали Каюм-хан и Баймирза.

Бодрствует, трудится Саид. Готовится к бою.

За полночь все утихает. Только идут машины к автостраде. С солдатами. В ноль-ноль они покидают сортировочные пункты, расположенные в многочисленных казармах Берлина, и выходят на сквозные магистрали. Гул машин слышен берлинцам. Они привыкли. Они спят.

Не спит Азиз. Он почти всегда не спит. Сидит в комнате и ждет друга.

— Ты все позже и позже возвращаешься домой. Где ты бываешь?

— Не твое дело.

— О, мой брат научился лаять, как Баймирза.

— Он лает?

— Вчера назвал меня ишаком и сунул кулак под нос.

— Пустяки. Завтра кулак окажется на носу.

— Э-э… Неужели ему дали мундир капитана?

— Бери выше. Баймирза — военный министр.

— О-бо! Пропала моя голова. Кулак у него тяжелее конского копыта.

Азиз покачал сокрушенно головой и вздохнул.

— Брат! А почему ты не попросишь себе какое-нибудь министерство? Или глупее их?

— Насчет себя не знаю, но что ты глуп, это точно. Когда буря, где лучше воробью: на вершине тополя или у корней?

— Хэ… Ты действительно не глуп… Только у корней вкусной мошки не поймаешь. А мне надоел шпинат с картошкой. Хочу мяса.

— Война, брат…

— Баймирза не обращает внимания на войну. Он жрет колбасу. Свиную, но колбасу.

— Так стань министром… — Саид говорил полушутя, не отвлекая себя от дела, — стягивал мокрую одежду. С трудом стягивал.

— Вот об этом я и хотел тебя попросить.

Шутка тоже. Впрочем… Исламбек повернулся к Азизу. Посмотрел ему в глаза. Они жадно поблескивали.

— Значит, в министры… — Саиду все же хотелось свести разговор к шутке. Внутри, правда, заныло от какого-то предчувствия: нехороший огонек в глазах Рахманова.

— Министр не министр, но рассыльным быть мне надоело, — процедил Азиз. — Кто ходит на край земли за старыми галошами…

Вскипел Саид:

— Кем же ты решил стать?..

— Кем назначишь.

— Я?!

— У меня одна лошадь… Куда повезет, туда и поеду.

— Ты все-таки негодяй…

— Это я уже слышал, — Азиз зевнул, давая понять «другу», что слова ему наскучили. — Притом надо платить долги.

— Какие долги?

— Глупый Азиз предупреждал тебя — тайна Ислам-бека дорого стоит. Ты все-таки купил. В кредит. Давай хотя бы задаток.

Со злостью Саид швырнул Рахманову в лицо мокрый сапог. Тот перехватил его на лету и спокойно поставил на пол около кровати.

— Этого мало…

Он зевнул еще раз. Аппетитно:

— Разве я просил задаток сегодня? Уплатишь завтра, послезавтра… Когда сможешь. Только не забывай, что ты должен… И что Азизу надоел шпинат с картошкой…

11

Долг пришлось платить.

Исламбек попытался уговорить Баймирзу Хаита взять Азиза в один из отделов! Тот скривил губы. Завербованных Чокаевым ни военный министр, ни сам президент не хотели приближать к себе.

А Рахманов ждал. Сидел в комнате фрау Людерзен и грыз от волнения ногти. Это было его любимым занятием. Огорчать Азиза нельзя. Недобро светятся глаза «друга». И Саид поехал к Ольшеру. Он должен был сегодня доложить о «лесном лагере». Заодно решил похлопотать за Азиза.

Капитан принял его не сразу. Заставил торчать в приемной. Около часа. Но время не особенно берег Саид. Лучше сидеть без дела в приемной управления, чем слышать нытье Азиза. К тому же ожидание скрашивала Надие. Она то появлялась перед своим столом, искала какие-то бумаги, то исчезала в кабинете гауптштурмфюрера. Снова появлялась и снова исчезала. Двигаясь, как хорошо отрегулированный автомат, она все же успевала бросать взгляды на Саида. Непонятные взгляды. Большие черные глаза ее на мгновенье останавливались. Застывали в немом вопросе или изумлении. Горели это мгновенье, ничего не объяснив, ничего не сказав, и гасли. Вернее, пропадали, — она отворачивалась.

Вспыхивали лампочки, звенели телефоны. Ольшер умел работать напряженно и заставлял в таком же ритме работать подчиненных. Надие лучше других выдерживала высокий темп. Саид пытался несколько раз заговорить с ней, но переводчица только глядела на него молчаливо и уходила. Или склонялась над бумагами. Один раз, после настойчивых вопросов, она испуганно вскинула брови, скосилась на дверь и выразительно прижала палец к губам. Разговаривать просто так не следовало.

Час не прошел без пользы. Во время одной из пауз, когда капитан, занятый одним из посетителей, не вызывал Надие, она подняла трубку телефона и набрала номер.

— Фрау, опять я…

Саид прислушался. Что-то заставило его обратить внимание на этот довольно обычный женский разговор. Очень короткий и очень пустой. Намеки, восклицания, вздохи. Он не предполагал, что Надие умеет быть кокетливой, умеет играть. А что она играла, Саид уже не сомневался. Играла талантливо, если способность к такому перевоплощению можно отнести к разряду высоких искусств. Играла и для той невидимой фрау и для Саида. Больше для Саида. Причем выступала в двух ролях одновременно. Представляла сценку — голосом, улыбкой, движением бровей и ресниц и одновременно спокойно, даже слишком спокойно смотрела на Исламбека. Спокойствие было невозмутимым.