Пронск - Калинин Даниил Сергеевич

– Давай назад, подменю!

Воспользовавшись кратчайшей паузой в атаках противников, я отступил вправо, едва ли не вжимаясь в парапет городни и уступая место своему нечаянному спасителю. И каково же было мое удивление, когда оказалось, что раздавшийся за спиной смутно знакомый голос принадлежит Еруслану! Удивил меня гридень, удивил, ничего не скажешь… Я от него на полном серьезе удара в спину ожидал, а он выручает, сознательно выручает…

Наш отряд истончился до одной шеренги, готовой вот-вот прорваться, когда мы наконец докатились до третьей секции, где объединились с отрядом дружинников, на удивление многочисленным – практически в два десятка. Подкрепления хватило, чтобы построиться уже в три ряда, и тогда я наконец сумел воскликнуть:

– Шаг вперед! Шаг вперед!!!

Гриди меня услышали и послушно шагнули, изо всех сил толкая щитами в спины стоящих впереди соратников! А первая шеренга и вовсе ударила ими, вкладывая в толчок вес тела и инерцию движения всей группы… Но, увы, число столпившихся в городне гулямов столь велико, что мы лишь потеснили их первый ряд – поганые потеряли равновесие, но их придержали напирающие сзади соратники… На мгновение отвлекшись, я успел увидеть, что с внутреннего тына по ворогу стреляют пронские ратники, поражая ворога срезнями сквозь открытую галерею городни, развернутую к периболу. Но и татарские лучники вполне успешно отвечают вынужденным прятаться за щитами русичам, используя преимущество в высоте внешней стены… Эх, не думал я, что ворог начнет занимать именно ее и что моя задумка обернется очередным бедствием для защитников града…

И именно в тот миг, когда рот от нахлынувшего на меня отчаяния наполнился горечью, из-за спины раздался гулкий рев Микулы:

– На колено садись! На колено!!!

После повторного окрика я послушно присел, и тут же сзади раздались хлопки самострелов! Хруст прошиваемой болтами плоти и дерева, короткие крики, глухие стоны – весь первый ряд поганых истреблен! На близкой дистанции арбалеты взяли и щиты, и привычные тюркам кольчуги…

– Не вставать!!!

Очередной бешеный окрик северянина, заставивший присесть самых ретивых, готовых уже вскочить, – и в атакующих нас ворогов дружно ударили стрелы! Да густо ударили, не менее двух десятков! Выходит, Микула привел солидное подкрепление!

– Бей!!!

Это кричит Еруслан, и на его крик реагирует весь отряд. Быстро распрямившись, мы вновь принимаем на щиты удары вражеских сабель и сами рубим в ответ – точнее, первый ряд рубит. Я, например, просто держу клинок плашмя над гридем, закрывая его от рубящих сверху ударов, да изредка пытаюсь уколоть через его голову… Счет времени в схватке теряется, и когда сзади в очередной раз раздается рев Микулы, мне кажется, что прошел всего один миг! Миг, растянувшийся едва ли не на целую вечность…

– На колено!!!

Мы вновь стремительно садимся, и вновь сзади раздаются арбалетные хлопки, и вновь падают вороги, пробитые болтами! А следом летят стрелы, пущенные тугими составными луками, что тут же находят новые жертвы… В схватке назревает перелом, я успеваю даже обрадоваться этому, когда вдруг замечаю, что по периболу пока еще тонкой струйкой побежали поганые! И на участке, где нас потеснили, защитники внутреннего тына не могут их даже обстрелять…

Но как татары сумели прорваться?!

Глава 18

Кюган Годжур, расположившись на пригорке, ранее занимаемом шатром чингизида Кадана, неотрывно смотрел на своих нукеров, ведущих бой за крепость орусутов. Его желтые, похожие на тигриные глаза были бесстрастны, но никто из окружающих его не мог себе даже представить, какая буря бушевала в душе кюгана, каких сил ему стоило не явить свое отчаяние, когда загорелся один из двух уцелевших пороков…

Все в этом походе в землю орусутов шло наперекосяк – еще прежде, чем они вступили в земли нойона, владеющего градом Арпан. Нойон орусутов Арпана отправил послом к Бату-хана своего сына, и тот передал, что отец его готов платить дань и признает себя подданным великих монголов! А нойон, владеющий градом Улайтимуром, сильнейший в землях орусутов, назвал себя верным союзником ларкашкаки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но Бату-хан сам все испортил, вызвав гнев верховного бога Тенгри убийством посла! Внук пошел против Ясы Чингисхана – и сама земля орусутов обратилась против монголов и покоренных! Так, по крайней мере, говорили друг другу нукеры в стылые, холодные ночевки у костров, дающих столь мало тепла… Трескучие морозы, от которых замертво падают на лету птицы, непроходимые – стоит только отойти в сторону со льда реки! – сугробы… И летящие из лесных чащоб стрелы, безжалостно разящие что кипчаков и мордуканов, что монголов и даже чингизидов! Мертвые, брошенные людьми поселения вдоль реки, где не нашлось ни горсти зерна испечь даже малую лепешку, ни паршивой овцы, что мужи могли бы сварить в своих котлах… Тумены шли слишком медленно, все время натыкаясь на засады орусутов, где последние бились безжалостно и умело, за одного своего убитого забирая жизни трех нукеров. А искать бежавших в леса жителей – хотя где вообще можно укрыться в заснеженных морозных чащах?! – было слишком долго и трудно. В первые дни мордуканы еще пытались, но, натолкнувшись на непроходимые засеки, отступили, не имея приказа остаться и пробиться сквозь них…

Бату-хан гнал орду вперед, надеясь как можно скорее нагнать войско нойона Юрия и захватить Арпан. Бурундай, будучи в здравии, как-то обмолвился, что ларкашкаки и сына-посла его убил для того, чтобы вынудить отца принять бой на границе, развеять в прах его рать и уже после с легкостью разорить беззащитные земли нойона… Но ничего не вышло. Видно, отца не проняло даже убийство сына – он сумел сохранить холодную голову, отведя рать свою да замедлив продвижение орды на реке. И страшнее всего было то, что назвавший себя союзником Бату-хана нойон Улайтимура мог и предать монголов, узнав о вероломном убийстве посла!

С каждым днем все ощутимее сказывалась нехватка продовольствия. Нет, за обозами гнали многочисленные отары овец, на корм им было запасено сено из сочной степной травы, да и нукеры долго еще могли вкушать мясо, добытое на большой загонной охоте – они успели провести ее незадолго до первого снега. Но зная о расположении поселений орусутов вдоль берегов рек, ларкашкаки был уверен, что нукеры его сумеют добыть в них и свежее мясо, и овес для лошадей, и запас сена. Не добыли… Люди или успели бежать на север вместе с ратью нойона орусутов, или спрятались в лесах, или… Или местные боги укрыли их от взоров монголов! Еды становилось все меньше, и понимая, что нельзя осаждать малые крепости всеми туменами, Бату-хан принялся делить орду, оставляя сильные отряды для скорого и легкого штурма.

Но у первого же небольшого града едва ли не два тумена Бурундая встретило столь ожесточенное сопротивление, что темник лишился едва ли не половины войска, всей гвардии тур-гаудов, всех табунов лошадей и отар скота… Да и собственную жизнь он также потерял – скончался вчера нойон от воспаления, охватившего его после ранения в глаз! И ни китайские лекари, ни служители Тенгри его не спасли… Самым же отвратительным было то, что в тылу ту-мена, в окрестных лесах скрывались немалые силы орусутов, посмевших атаковать выпасы! А после разбить гвардию тургаудов, брошенную в погоню… В конечном итоге крепость орусутов монголы, оставшиеся практически без запасов продовольствия, так и не взяли.

Теперь же уцелевшие нукеры Бурундая, ведомые Годжуром, вышли к новому граду врага, надеясь соединиться с более крупным войском под его стенами да смыть с себя позор поражения мужеством в будущем штурме. Но великий Тенгри! К моменту их появления тумен Кадана оказался уже разбит, камнеметы сожжены, а остатки людей убитого в бою чингизида были готовы рассеяться!

И Годжур ныне был вынужден возглавить уцелевших, взяв в свои руки управление штурмом. Остальные кюганы охотно согласились с тем, что именно Годжур, уже один раз взявший на себя принятие непростого решения, встанет во главе тьмы! Ибо теперь именно Годжур станет тем, с кого ларкашкаки спросит за все неудачи Бурундая и Кадана… А потому только захват града мог спасти его жизнь – после стольких неудач лишь победа смягчила бы гнев Бату-хана!