Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906 - Максим Горький

— Да? Ах… какой ты добрый!..

— Я вот думаю, — медленно выговаривая слова, продолжал Илья, говоришь ты как будто и верно… но как-то нехорошо…

— Ого-о, какой… ёж! Что нехорошо? Ну-ка, объясни?

Но он ничего не мог объяснить. Он сам не понимал, чем недоволен в её словах. Олимпиада говорила гораздо грубее, но она никогда не задевала сердце так неприятно, как эта маленькая, чистенькая птичка. Весь день он упорно думал о странном недовольстве, рождённом в его сердце этой лестной ему связью, и не мог понять — откуда оно?..

Когда он воротился домой — в кухне его встретил Кирик и весело объявил:

— Ну-ну, и настряпала сегодня Танюша! Такие пельмени, — есть жалко и совестно, как совестно было бы живых соловьёв есть… Я, брат, даже тебе тарелку оставил. Снимай с шеи магазин, садись, ешь и — знай наших!

Илья виновато посмотрел на него и тихо засмеялся, сказав:

— Спасибо!

Потом, вздохнув, добавил:

— Хороший вы человек… ей-богу!

— Э, что там? — отмахиваясь от него рукой, воскликнул Кирик. — Тарелка пельменей — пустяк! Нет, братец, будь я полицеймейстером — гм! — вот тогда бы ты мог сказать мне спасибо… о да! Но полицеймейстером я не буду… и службу в полиции брошу… Я, кажется, поступлю доверенным к одному купцу… это получше! Доверенный? Это — шишка!

Жена его, тихо напевая, хлопотала у печки. Илья посмотрел на неё и снова почувствовал неловкость, стеснение. Но постепенно это чувство исчезало в нём под наплывом других впечатлений и новых забот. Думать ему некогда было в эти дни: приходилось много хлопотать об устройстве магазина, о закупке товара. И день ото дня, незаметно для себя, он привыкал к женщине. Как любовница она всё больше нравилась ему, хотя её ласки часто вызывали в нём стыд, даже страх пред нею. И вместе с разговорами её эти ласки потихоньку уничтожали в нём уважение к ней. Каждое утро, проводив мужа на службу, или вечером, когда он уходил в наряд, она звала Илью к себе или приходила в его комнату и рассказывала ему разные житейские истории. Все эти истории были как-то особенно просты, как будто они совершались в стране, населённой жуликами обоего пола, все эти жулики ходили голыми, а любимым их удовольствием был свальный грех.

— Неужто это правда? — угрюмо спрашивал Илья. Ему не хотелось верить её словам, но он чувствовал себя беспомощным против них, не мог их опровергнуть. А она хохотала и, целуя его, убедительно доказывала:

— Начнем сверху: губернатор живёт с женой управляющего казённой палатой, а управляющий — недавно отнял жену у одного из своих чиновников, снял ей квартиру в Собачьем переулке и ездит к ней два раза в неделю совсем открыто. Я её знаю: совсем девчонка, году нет, как замуж вышла. А мужа её в уезд послали податным инспектором. Я и его знаю, — какой он инспектор? Недоучка, дурачок, лакеишка…

Она рассказывала ему о купцах, покупающих девочек-подростков для разврата, о купчихах, которые держат любовников, о том, как барышни из светского общества, забеременев, вытравляют плод.

Илья слушал, и жизнь казалась ему чем-то вроде помойной ямы, в которой люди возятся, как черви.

— Ф-фу! — устало говорил он. — Да чистое-то, настоящее-то есть где-нибудь, скажи?

— Какое — настоящее? — удивлённо спрашивала женщина. — Я говорю о настоящем… Вот чудак! Не выдумала же я сама всё это!

— Я — не про то! Ведь где-нибудь, что-нибудь настоящее… чистое есть или нет?

Она не понимала его и смеялась. Иногда разговор её принимал иной характер. Заглядывая в лицо ему сверкающими жутким огнём зеленоватыми глазами, она спрашивала:

— Скажи мне, как ты в первый раз узнал, что такое женщина?

Этого воспоминания Илья стыдился, оно было противно ему. Он отвёртывался в сторону от клейкого взгляда своей любовницы и глухо, с упрёком говорил:

— Экие пакости спрашиваешь ты… постыдилась бы…

Но она, весело смеясь, снова приставала к нему, и порою рядом с ней Лунёв чувствовал себя обмазанным её зазорными словами, как смолой. А когда она видела на лице Ильи недовольство ею, тоску в глазах его, она смело будила в нём чувство самца и ласками своими заглаживала в нём враждебное ей…

Однажды, придя домой из магазина, где столяры устраивали полки, Илья с удивлением увидал в кухне Матицу. Она сидела у стола, положив на него свои большие руки, и разговаривала с хозяйкой, стоявшей у печки.

— Вот, — сказала Татьяна Власьевна, с улыбкой кивая головой на Матицу, — эта дама ждёт вас… давно уже!..

— Добрый вечир! — сказала дама, тяжело поднимаясь со скамьи.

— Ба! — вскричал Илья. — Жива ещё?

— Гнилу колоду и свиня не зъист… — густо ответила Матица.

Илья давно не видел её и теперь смотрел на Матицу со смесью удовольствия и жалости. Она была одета в дырявое платье из бумазеи, её голову покрывал рыжий от старости платок, а ноги были босы. Едва передвигая их по полу, упираясь руками в стены, она медленно ввалилась в комнату Ильи и грузно села на стул, говоря сиплым, деревянным голосом:

— Скоро околею… Ноги отнимаются… а отнимутся — нельзя буде корму искать… тогда мне смерть…

Лицо у неё страшно распухло, сплошь покрыто тёмными пятнами, огромные глаза затекли в опухолях и стали узенькими.

— Что на рожу мою смотришь? — сказала она Илье. — Думаешь, бита? Ни, то болезнь меня ест…

— Как живёшь? — спросил Илья.

— На папертях грошики собираю… — гудела Матица равнодушно, как труба. — За делом к тебе пришла. Узнала от Перфишки, что у чиновника живёшь ты, и пришла…

— Чаем тебя напоить? — предложил Лунёв. Ему неприятно было слушать голос Матицы и смотреть на её заживо гниющее, большое, дряблое тело.

— Пускай черти хвосты себе моют тем твоим чаем… Ты пятак дай мне… А пришла я до тебя — зачем, спроси?

Говорить ей было трудно, дышала она коротко, и от неё удушливо пахло.

— Зачем? — спросил Илья, отвернувшись от неё в сторону и вспоминая, как он обидел её однажды…

— Марильку помнишь? Заел свою память!.. Богач стал…

— Что она… как живёт? — торопливо спросил Илья. Матица медленно закачала головой и кратко сказала:

— Ещё не задавилась…

— Да ты говори прямо! — сердито крикнул Илья. — Чего меня укоряешь? Сама же за трёшницу продала её…

— Я не тебя — я себя корю… — спокойно возразила женщина и, задыхаясь, начала рассказывать о Маше.

Старик-муж ревнует и мучает Машу. Он никуда, даже в лавку, не выпускает её; Маша сидит в комнате с детьми и, не спросясь у старика, не может выйти даже на двор. Детей старик кому-то отдал и живёт один с Машей. Он издевается над нею за то, что первая жена обманывала его… и дети — оба — не от него. Маша уже дважды убегала от него, но полиция возвращала её мужу, а он её щипал за это и голодом морил.

— Да, устроила ты с Перфишкой дельце! — хмуро сказал Илья.

— Я думала — так лучше, — деревянным голосом проговорила баба. — А надо было сделать как хуже… Надо бы её тогда богатому продать… Он дал бы ей квартиру и одёжу и всё… Она потом прогнала бы его и жила… Многие живут так… от старика…

— Ну, — а пришла ты зачем? — спросил Илья.

— А живёшь ты у полицейского… Вот они всё ловят её… Скажи ему, чтоб не ловили… Пусть бежит! Может, она и убежит куда… Разве уж некуда бежать человеку?

Илья задумался. Что он может сделать для Маши?..

Матица поднялась со стула, осторожно двигая ногами.

— Прощай!.. Скоро я подохну… — бормотала она. — Спасибо тебе… чистяк! богач!..

Когда она вывалилась из двери кухни, в комнату Ильи вбежала хозяйка и, обняв его, спросила, смеясь:

— Это — твоя первая любовь, да?

Илья развел руки своей любовницы, крепко охватившие его шею, и угрюмо проговорил:

— Едва ноги таскает, а… хлопочет о том, кого любит…

— Кого она любит? — спрашивала женщина, с удивлением и любопытством разглядывая озабоченное лицо Ильи.

— Погоди, Татьяна, — сказал Илья, — погоди! Не шути…

Он кратко рассказал ей о Маше и спросил:

— Что тут делать?

— Делать тут нечего! — передёрнув плечиками, ответила Татьяна Власьевна. — По закону жена принадлежит мужу, и никто не имеет права отнимать её у него…

С важностью человека, которому хорошо известны законы и который убеждён в их незыблемости, Автономова долго говорила Илье о том, что Маше нужно подчиниться требованиям мужа.

— Пусть подождёт. Он — старый, скоро умрёт, тогда она будет свободна, всё его имущество отойдёт к ней… И ты женишься на молодой вдовушке с состоянием… да?

Она засмеялась и снова серьёзно продолжала поучать Илью:

— Но будет лучше, если ты прекратишь сношения с твоими старыми знакомыми. Теперь они уже не пара тебе… и даже могут сконфузить тебя. Все они — грязные, грубые… например, этот, который занимал денег у тебя? Худой такой?.. Злые глаза?..

— Грачёв…