Кукольник - Дин Кунц

- Он сам его убил.

- Неужели? И кто же ему приказал?

- Она. Кто еще может отдавать здесь приказы? Третий жених улыбнулся, почесав в затылке.

- Мне никогда не нравилось, как он разговаривал с девочкой. После того как нас обоих отвергали. Даже если это было по сценарию. - Он улыбнулся какой-то своей мысли. - Я полагаю, что я не смогу с ней справиться, даже если выиграю, а?

- И я тоже, - согласился первый жених, ухмыляясь. - Я даже не смогу управляться с ней так же, как и он. И тем не менее мне бы хотелось услышать его голос, когда старый Скрэтч вышел на сцену. Говорят, дьявол раздирал на куски гончую в своей собственной пьесе. И безо всяких зеркал. Я бы много дал за то, чтобы послушать, что сказал принц, когда с ним обошлись подобным образом.

- Да, - согласился третий жених. - О Боже, да. Только послушать - этого было бы достаточно!

Реальности больше не было. Никакой предмет не походил на реальный, поскольку теперь они казались порождением сна, обрывками и клочьями иллюзий, которые выплывали из мягкого голубого тумана, в который погрузился мир. Время для Себастьяна остановилось. Духи умерших были для него такими же реальными и интересными, как и прыгающие куклы, которые снимали с него веревки. Время от времени ему являлась Битти Белина в ауре своих золотых волос, сверкающими в улыбке зубами и глазами цвета морской волны. Но зачастую это была одновременно и его сестра Дженни, которая дразнила его и утешала, злила и успокаивала. Иногда Дженни являлась к нему живой и здоровой, у него в ушах звучал ее нежный голос. Дженни смотрела на него своими странными глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками. Но в следующий раз она уже была мертва, она падала с обрыва, с ножом в животе, разбиваясь о гладкие валуны, и сильное течение уносило ее. А острый нож, раскачиваясь, все увеличивал дыру в ее плоти...

Когда она была жива, он пытался дотянуться до нее. Но его пальцы только хватали воздух, и через мгновение она возвращалась к нему мертвой.

Куклы насмехались над ним, дразнили, пугали бескровной головой Пертоса. Они приволокли это страшилище прямо к его лицу и настаивали, чтобы он смотрел ему прямо в глаза. Они говорили что то вроде этого: “Смотри, вот голова твоего отца, которого ты сверг с трона, чтобы самому стать божеством. Это - дело твоих рук. Гордишься ли ты им теперь?"

Мертвые глаза смотрели на него - желтые, ничего не выражающие.

"Пертос, Пертос, Пертос, Пертос, Пертос, Пертос, Пертос, Пертос, Пертос, ПЕРТОС, ПЕРТОС, ПЕРТОС, ПЕРТОС..."

Куклы пели это до тех пор, пока имя перестало быть именем и стало просто словом. Мир был полон слов, и ни одно из них не могло ранить сильнее, чем имя...

"ПЕРТОС, ПЕРТОС, ПЕРТОС, ПЕРТОС..."

Слово больше не было словом, но просто гармоническим созвучием. Его тон то повышался, то понижался, вздымаясь и опадая, снова и снова.

"ПЕРТОСПЕРТОСПЕРТОС..."

А затем созвучия стали просто звуками, не имеющими отношения к языку. Звуки дегенерировали до шумов, а шумы превратились в нечто вроде едва слышного жужжания, словно невидимые механизмы Вселенной работали, создавая основу порядка вещей. Он отдался этому жужжанию, поднимаясь, когда он поднимался, опускаясь, когда он утихал, словно кусок пробки посреди отдаленного неведомого моря.

"ПЕРТОСПЕРТОСПЕРТОСПЕРТОС...”

Ледяные губы мертвой головы придвинулись к его губам. Они прильнули к ним - казалось, навек. И когда они отодвинулись, идиоту показалось, что его собственные губы опалило огнем.

- Скажи старому Пертосу, что ты сожалеешь о том, что совершил, - приказал тоненький женский голос. - Он пришел, чтобы получить от тебя извинения. Начинай же. Скажи ему.

- Прости.., прости их, - просил он у головы.

- Не нас, - голос был пронзительным и резким. Он уже не был насмешливым, в нем послышались гневные нотки. - Тынуждаешься в прощении!

Но он только повторял одно и то же. Его слова вызывали все больший гнев.

Они принесли пауков и стали бросать их на него, одного за другим. Мерзкие твари ползали по его гладкому потному лицу, карабкались по его щекам и пили его слюну. Они занялись предварительным исследованием его ноздрей, щекоча их своими лохматыми ногами.

У Себастьяна не было силы стряхнуть их. Кроме того, у него больше не было воли применить остатки силы, даже если бы он и мог найти их в себе. Давным-давно он понял, что паук из Гранд-Театра в Городе Весеннего Солнца идет за ним следом, что он всегда будет с ним и что раньше или позже он накажет Себастьяна примерно таким вот образом. И он полагал, что это произойдет “раньше”, несмотря на то, что время теперь ничего для него не значило и он не мог быть в нем уверен.

Мертвая голова вновь поцеловала его и вновь потребовала извинений - послышался ходатайствующий голос маленькой женщины. Он повторил свою просьбу о прощении для всех остальных. Голову, наконец, убрали.

Руки Себастьяна были распростерты на полу, ладонями к потолку. Руки лежали перпендикулярно плечам, словно крылья мертвой птицы. Куклы привязали его запястья к кольцам в полу. Должно быть, когда-то в этой комнате был магазин. Кольца служили для устойчивости ненадежно укрепленных товаров. Теперь они служили для того, чтобы удерживать умирающего полубога, время которого истекло. Где те стервятники, которые будут клевать его печень?

Справа одна из кукол вонзила столовый нож в его ладонь. Кровь полилась, образуя лужицу, из которой капли принялись стекать по его пальцам на пол, застывая на полу.

Кукла слева последовала примеру первой. То же самое произошло и с его ногами. Один из слуг Битти Белины когда-то играл в пьесе об одном полубоге, который был распят примерно таким же манером - правителями, которых он пожелал свергнуть. Они решили, что это превосходный способ казни.

Себастьян почти "не осознавал боли. Он не был стоиком и больше не изображал из себя героя, которым всегда хотел казаться раньше. Нет, это был просто недостаток чувствительности, который сделал для него возможным встретить пытку без особых криков агонии.

Где-то в глубине его души какая-то часть сознания все еще говорила ему, что он может избавиться от этого ужаса. Безусловно, он мог бы. Вокруг него были жалкие создания, на которых он всегда смотрел свысока, высотой едва ли в треть его роста. Он мог вскочить и в ярости разорвать свои путы. Он мог устроить суд над ними.

"Я создал их, - думал он. - Пертос сделал их, а я был тем, кто вдохнул в них настоящую жизнь. А теперь они связали меня и бросили к своим ногам”.

Он сделал усилие и умудрился привстать. Перепуганные куклы побежали от него прочь. Но не в его характере было восставать против унижения. Он не старался подняться над ними. Он слишком устал от них, даже от златокудрой Белины. Он упал, ударившись затылком об пол, и темная волна забытья поглотила его.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});