Путь эльдар: Омнибус - Энди Чемберс

— На нас нет никакого бремени, сестры. Если мы чувствуем какой-то долг, то он иллюзорен: Клиона была обречена с того момента, как облачилась в мантию экзарха. Всё, что являлось её сутью, исчезло тогда же, но то, чем она стала, сохранилось поныне. Выпустите свое отчаяние, сестры, и радуйтесь, что можете плакать, ведь Клиона никогда не пролила бы слезы над нами.

Фийанна наконец-то шевельнулась и обвела окружающих холодным, суровым взором. От женщины-эльдар, которой она была, осталось совсем немного.

В её лице читалась ненависть — но не к тем, на кого смотрела Фийанна. Просто ненависть, находившаяся в центре её существа, была настолько сильна, что вытесняла все остальные чувства. Когда воительница заговорила, показалось, что чужой дух управляет её губами и языком.

— Прибереги слова сочувствия для тех, кто может слышать их. Я — не могу. Все смолкло в моем разуме, кроме крика, что зовет меня к погибели. Все исчезло. — Фийанна умолкла на мгновение, и её взгляд стал ещё более отстраненным. — Остался только вой баньши.

Мэтью Фаррер

Лица

В конце концов Джанн не смогла сдержаться и вернулась обратно. Сгорбившись, она прокралась в красноватую тень башни с ржавым посохом из скрученного металла в руке. Воющая и грохочущая буря прошла два дня назад, и, как бы Джанн не прислушивалась, все, что она могла услышать, — лишь тихий хруст песчаных наносов под ногами и собственное дыхание, сухое и напуганное. В этот час, под этим углом, башня депо казалась лишенной света глыбой черноты на фоне кровавого неба. Ни движения, ни голосов. Даже металлическая громада трубопровода была совершенно безжизненна.

Во время шторма низко стелющиеся ветра разгладили землю, и перед южной дверью не было иных следов, кроме следов Джанн. Выписывая зигзаги и шатаясь из стороны в сторону, они вели из небольшого штормового люка и исчезали за одной из опор гигантского трубопровода, в том месте, где она провела всю ночь, съежившись и вздрагивая, оставленная на милость странных и дразнящих видений. Следы уже более мягких и медленных шагов вели назад из укрытия и стелились за ней — шагов тихих, пытающихся красться, хотя Джанн и знала, что от этого не будет толку. Она должна войти внутрь и найти их там — их всех. Она должна будет показать свое… лицо.

Она тихо направилась к люку, двигая перед собой посохом то в одну, то в другую сторону, пытаясь придумать, как бы лучше им взмахнуть, если один из них притаился прямо за входом. Там будет темно. Единственные части башни, которые когда-либо достаточно хорошо освещались, — это диспетчерская наверху и жилой этаж. На какое-то мгновение эта мысль почти что вызвала у нее облегчение. Она подумала о темных комнатах и залах, о темной стране, которую она никогда не видела, и летела над ней в тихой вышине, и о чужих горах, залитых серебряным светом… но этот образ разбил и исказил мысли, и силы на миг покинули ее. Она чуть застонала и подняла лицо к небесам, но там не было белой луны, которая могла бы ей помочь. Там должна была быть белая луна. Джанн никогда не видела луны какого бы то ни было цвета, но там должна была быть белая луна.

Она отвела глаза от неба и на миг замерла, колеблясь, на входе. Казалось, будто она вот-вот придет к пониманию того, что с ней происходит, но она моргнула, вздохнула — и все это пропало, как

(лунный свет)

дым, уходящий сквозь пальцы, и Джанн обнаружила, что проходит внутрь через люк, тяжело дыша, широко раскрывая глаза, так крепко сжимая свой посох, что его потраченная коррозией поверхность вгрызалась в ладонь. Она подвинула его ближе к себе, как трость, на которую опираются при ходьбе, и это ее чуть ободрило. Не драгоценная луна, но тоже неплохо.

Грохот машин, скрытых в мощном фундаменте башни, ритмично отзывался в стенах. Это был глубокий ритм, ритм для прогулки, для медленного променада, пока еще не настало время танца. Скрытое значение этой мысли бросило ее в озноб, но шаги, как раз в такт машинам, начали ускоряться. В крошечных клетках, высоко на рокритовых стенах, горели огни аварийного освещения, красные, как кровь, смываемая с неба, желтые, как искры, взмывающие с наковальни. Джанн больше не знала, чьи это были мысли.

Вглядываясь в огни, она, как ей показалось, почуяла движение где-то в полумраке, но проход позади нее был пуст. Джанн повернула свое

(вправду ли свое?)

лицо назад, в залитый красным светом коридор, и ускорила шаг.

Она нашла Галларди в машинном святилище, как и рассчитывала. Он разбил яркие бело-голубые прожекторы, которые Токуин всегда оставлял включенными для освещения зала, и теперь работал при том же тусклом красном свете, как в коридорах, через которые прошла Джанн. Он распахнул заслонки, через которые можно было попасть вниз, в подземный инженариум, и шум машин здесь был куда громче. Ревели топки. Вишнево-красным мерцали энергопоглотители и изоляционные трубки, добавляя свой свет и жар. Воздух был чист, но чувства Джанн говорили ей о легчайшей примеси дыма.

— Брат? — прошептала она. Галларди стоял к ней спиной, его крупные плечи ходили ходуном, полное тело качалось и сгибалось там, где жир свешивался над поясом. С другой стороны доносился звон металла о металл.

— Брат?

В шуме святилища, исходящем от механизмов внизу и полудюжины машин Токуина, он никак бы не смог расслышать ее шепот. Однако его тело дрогнуло при звуке ее голоса, и он обернулся. Добрый Галларди с мозолистыми руками и мягким голосом, с которым они так любили смотреть на закат с крыши башни. Он пел с ней песни (но какие песни? Почему она не может их вспомнить?) и… и танцевал… под шестью белыми лунами…

Но белых лун не было. Джанн никогда не видела луну. Она всхлипнула и сделала маленький шажок вперед. Ей нужен был ее друг, благословенно знакомый и родной. Его тонкие ноги, которых он так стеснялся. Его брюшко со старым змеящимся шрамом, полученным от расплавленного припоя за годы до того, как они впервые встретились. Его седая, бритая голова и его… его…

…лицо.

В руке у него был молот, и он его поднял.

— Я не могу приветствовать тебя так, как мне хотелось бы, моя прекрасная сестричка, — сказал он. Двигались ли его губы? На один миг Джанн поверила, что двигались, а затем — что все-таки нет. — Ты — всегда желанный гость в моем доме. Ты здесь в безопасности и знаешь об этом. Но я должен работать.

Позади него раздался пронзительный свист. Оставшийся без присмотра пресс для резки стали перегрелся и пытался отключиться.

— Мы не в безопасности, брат. Ни ты, ни я! — теперь она могла говорить достаточно громко, хотя слова и казались ей странными — высокими, певучими, почти что чужими. — Это снова происходит. Я слышала, как они дерутся наверху, на рабочем ярусе…

Ее память как будто поплыла, разбиваясь на части. Сцена драки между ее товарищами исказилась и наложилась сама на себя, как на пикт-экране, пытающемся показать сразу с полдесятка изображений. Но каждое из этих изображений приводило ее в ужас. Она не хотела их видеть.

— Он знает! Он… — она запнулась на имени. Круссман. Он поднимался из каждого ее воспоминания, воняя дымом лхо и кровью, стекающей по его комбинезону и капающей с руки. Один лишь его вид отозвался в ее разуме убийственным воплем, и все же она запиналась на его имени, потому что не могла вспомнить…

(Круссман ерзал на краю водительского кресла в высокой, тесной кабине подъемного крана, глядя на них сверху вниз.

— Поднимается легко, как сон! — воскликнул он, перекрикивая шум двигателя и лебедки. — Видно, какую трепку получила эта штука. Кто знает, как далеко ее тащило бурей, пока она не добралась досюда?

На его лице расплылась широкая радостная улыбка. Это был лучший штормовой лом, который они когда-либо…)

— Круссман, — наконец выговорила она, хотя, как ей показалось, она снова исказила слово, сделав его каким-то коротким, гортанным. — Он знает… о тебе. Он знает, что ты здесь. Он знает…

Знает, что ты сделал. Знает, где мы находимся. Знает, что он должен сделать. Знает, что должно произойти. Ни один из ответов, которые возникали у нее в мозгу, не имел никакого смысла. Откуда-то со стороны, казалось, послышались легкие, как дуновение ветра, шаги и тихий смех. Если Галларди и услышал их, то не подал виду. Красный свет аварийных ламп горел ровно, но как будто мерцал на его

(не его настоящем)

лице. Мужчина вновь взвесил в руке свой молот и отвернулся. Джанн пошла за ним по машинному святилищу, переступила через труп Токуина, не взглянув на него.

— Он был слишком силен для меня, — сказал Галларди голосом, хриплым от печали, и дал одной руке упасть, указывая на свою ногу. — Слишком силен. Я вплавил собственное дыхание в мою сталь, и чем это мне помогло? Нет, нет. Все кончено. Я отдал последний Сабиле, но этот путь — не мой. Кровопролитие — его путь. Его душа там. А моя — здесь. Она привязана к этому месту.