Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Конн Иггульден

Камиила поклонилась, и Сулейман медленно провел пальцем по ее скуле.

– Ты очень красивая, – похвалил он.

– Господин, вы так любезны, – отозвалась женщина, не поднимая головы.

– Да, – отозвался Сулейман и, допивая чай, оскалил желтые зубы. – Цветочек, забери с собой Хасана. Мне нужно поговорить с сыном.

Получив дозволение уйти, Камиила поклонилась и выплыла из комнаты; Хасан, не справляясь с трясущимися руками, – следом. Сулейману вдруг захотелось позвать их обратно, но он не успел: заговорил Рукн-ад-Дин, в глазах его пылал гнев.

– В доказательство нашей решимости можно уничтожить крепость в Ширате. Надежной ее и так не назовешь: сплошные ящерицы да растрескавшиеся камни. Если на виду у всех уничтожим ту крепость, получим еще год. Кто знает, вдруг за это время монголы уйдут?

Сулейман взглянул на сына, в очередной раз пожалев, что не оставит умного наследника. Сколько лет он надеялся на рождение сына, похожего на него самого, но те надежды давно умерли.

– Тигра не успокоишь, скармливая ему собственную плоть. – Хасан с Камиилой ушли, и теперь Сулейман злился на Рукн-ад-Дина, прервавшего его забавы. – Если мне уготована столь мерзкая участь, без боя крепость не отдам. Надо выяснить, чего добивается этот воитель, и молиться, чтобы он не оказался таким, как его дед Чингисхан. Думаю, нет. Таких, как Чингис, мало.

– Не понимаю, – отозвался Рукн-ад-Дин.

– Это потому, что ты человек слабый. Ты раб своих аппетитов, поэтому отрастил пузо и ходишь к моим докторам, чтобы те свели бородавки с твоего мужского достоинства. – Сулейман остановился: решится сын ответить на его оскорбления? Рукн-ад-Дин молчал. Старик насмешливо фыркнул и продолжил: – Когда Чингисхан явился к моему отцу, он желал только разрушать и покорять. Богатства не хотел, власти и титулов ему хватало. К счастью, сынок, на земле таких немного. Остальные чего-то домогаются. Ты предложил этому Хулагу мир, и он отказался. Предложи ему золото – увидишь, что он скажет.

– Сколько мне ему дать? – спросил Рукн-ад-Дин.

– Ни одной монеты, – со вздохом ответил Сулейман. – Ни единой. Привезешь подводы с золотом – а Хулагу начнет гадать, сколько мы утаили, и еще сильнее захочет снести наши крепости. Даже Чингисхан собирал дань с городов, потому что его окружению нравился блеск рубинов и благородных металлов. Предложи… ровно половину того, что у нас в казне. Если откажется, мы предложим в два раза больше.

– Ты позволишь мне отдать Хулагу все? – изумленно спросил Рукн-ад-Дин.

Отец ударил его по лицу с такой злостью, что от боли и неожиданности молодой человек упал навзничь. Когда Сулейман заговорил, голос его звучал совершенно спокойно.

– Какой прок от золота, если падут Аламут и Шират? Нам на целом свете никто не страшен, кроме монголов. Они не должны прийти сюда, сынок. Вечно не простоит ни одна крепость, даже Аламут. Я бы даже одежду свою Хулагу отдал, если бы он хоть ненадолго оставил нас в покое. Может, золото его убедит… Поживем – увидим.

– А потом? Что будет, если он откажется от золота? – спросил Рукн-ад-Дин, щека которого еще пылала от пощечины.

– Если Хулагу откажется от золота, мы разрушим Шират, некогда лучшую из наших крепостей. Сынок, тебе известно, что я там родился? Тем не менее я готов пожертвовать Ширатом, чтобы спасти остальное. – Сулейман устало покачал головой. – Если же монгольскому царевичу не хватит этого, мне придется подослать своих лучших людей, чтобы отравили ему еду и вино, перебили охрану и уничтожили Хулагу спящим. Я стараюсь избежать этого, сынок. Не хочу гневить разрушителя городов, убийцу женщин и детей.

Сулейман на миг сжал кулаки. Его отец подсылал фидаев к великому хану, но добился лишь нового кровопролития. Чингисхан разрушил города и выкосил настоящую дорогу смерти – там, где он прошел, до сих пор пустыня.

– Если же не останется выбора, придется отнять у Хулагу жизнь. Тот, кто угрожает нашему существованию, не лучше моего козопаса. Погибнуть может каждый.

*

Хулагу смотрел, как на ветру колышутся трупы. Мункэ будет им гордиться. В походах на запад и на юг от Самарканда полководец не знал жалости. Теперь разлетится молва о новом хане, которого нужно бояться. Хулагу понял свое задание и теперь с жаром зарабатывал одобрение старшего брата. После штурма в городе остались лишь девять молодых людей: остальных жителей воины уничтожили. Река покраснела от крови, течение уносило тела. Хулагу любовался цветом воды: вот бы течение разнесло кровь на сотни миль, пугая каждого, кто ее увидит. Тогда его больше не встречали бы запертыми воротами.

По дороге на запад Хулагу сжег три маленьких города: убил немногих, зато разорил и обрек на голодную смерть местных жителей, забрав хлеб, соль и масло. Он не запомнил название городка с высокими стенами, где встретил отпор. Местные заперли ворота на железные засовы и укрылись в погребах, оставив солдат охранять стены.

Продержался город лишь день. Мункэ дал Хулагу меньше пушек, чем Хубилаю, но их все равно хватило. Хулагу выстроил восемьдесят пушек в ряд, и те пробили ворота двумя залпами блестящих ядер. Паузы не последовало – пушки стреляли и стреляли, дробя камень и тела защитников города. Тумены равнодушно следили за штурмом, ожидая приказов Хулагу.

Остановился он лишь из желания сэкономить порох. До чего ему нравился грохот, который он мог поднять одним взмахом руки! Разве не упоительно крикнуть: «Штурм!» – и наблюдать, как рушится городская стена?

Тем же вечером Хулагу заслал в город своих людей, чтобы они поживились первыми. Девушек насиловали, затем связывали в плачущие группы – товар для будущих сделок и азартных игр. Стариков и детей убивали на месте – проку от них не больше, чем от калек. Из каждого дома выгребали золото с серебром и кучей сваливали на центральной площади для взвешивания и оценки. Хулагу возил с собой кузни. Он привык плавить благородные металлы, отделяя их от примесей и нечистот, отслаивавшихся от плотного золота. Руководили переплавкой персидские химики, отправлявшие древние украшения в огонь. Тысячную часть собранного мародеры присваивали и делили между собой. Все уже изрядно разбогатели; Хулагу пришлось срубить сотни деревьев и ждать, пока из них сделают телеги, чтобы везти добро.

Многие защитники упали наземь вместе со стенами, кашляя и давясь пылью. Иные хотели сдаться, но Хулагу встретил их презрением и теперь с удовольствием наблюдал, как их трупы колышутся на ветру. Он не вешал несчастных за шею, чтобы быстрее умирали. Некоторых подвешивали за ноги, но в основном веревку продевали под мышками и через бреши в животе – пусть истекают кровью. Мучились несчастные долго, их крики разносились по холмам.

Когда город подожгли, Хулагу жестом велел Илугею перерезать путы, удерживающие пленников. Все они храбро сражались, но пушечных ударов не выдержали. От десятитысячного населения осталась жалкая группа, но к ним у Хулагу была хоть тень уважения. В мрачной тишине он наблюдал, как пленные растирают запястья. Двое из девятерых всхлипывали, остальные смотрели с немым ужасом и бессильным гневом. Их настроение пьянило Хулагу, как доброе вино, и придавало сил.

Местным наречием он не владел, поэтому слова его переводил один из химиков, мусульманин в тюрбане по имени Абу-Карим.

– Я дам вам коней, – пообещал Хулагу. – Вы поскачете перед моими воинами, подводами и пушками. Поскачете на запад и на юг, и каждому встречному велите открыть мне двери, отдать жен, дочерей и богатство. Тогда я, может, сохраню им жизнь. Скажите каждому: если город, малое поселение или хотя бы дом запрется передо мной на засовы, их ждут разрушения и боль – такая, что земля застонет.

Хулагу развернулся и поскакал прочь, не дожидаясь, пока переведут его слова. К юго-западу отсюда лежал Багдад, халиф которого изощрялся в угрозах и лжи. На севере же Хулагу манили крепости ассасинов. Он заворчал, не зная, на что решиться.

Глава 14

Сколько людей суетились вокруг Хубилая! Кто рыл выгребные ямы, кто занимался лошадьми, кто готовил еду для мужей и сыновей. Прежде Хубилай не знал кочевой жизни, но, как ни странно, она приносила ему умиротворение. Глядя вдаль, он вновь подивился тому, что привел на юг целый народ. Полмиллиона людей числилось в колонне, которая двигалась вдоль границы империи Сун. Точного числа Хубилай даже не знал.

Негромко застонав, он расправил спину. Жена и сын готовили ему юрту, хотя, как заметил Хубилай, от маленького Чинкима толку было немного. На семью Хубилая приказы Мункэ не распространялись, и десятилетний парнишка носил цзиньскую шелковую рубаху, узкие штаны и мягкие сапоги из овечьей кожи. Черный хохол болтался туда-сюда в такт каждому движению мальчишки. Хубилай чуть не расхохотался, когда Чинким стащил целую горсть горячего резаного мяса из горки, которую Чаби раскладывала по сумкам. Жена отвернулась буквально на миг, но мальчишка был проворен. Пока она не обернулась, Чинким затолкал мясо в рот. К несчастью – или, наоборот, к счастью, – именно в тот момент мать о чем-то его спросила. Чаби обожала и баловала своего первенца, но бдительность от этого не притупилась. Чинким попытался ответить с полным ртом мяса, а когда она ткнула его в живот, изо рта мальчики брызнул мясной фонтан, и он захихикал.