Две Жизни - Кора Антарова

Не он, а я виновен, что до сих пор не сумел раскрыть сути в порученном мне брате и что он так много времени потерял в пустоте. – Настоятель говорил с большой проникновенностью, и чисто отцовские интонации снисходительной любви звучали в его голосе. – Разреши мне сходить за ним, я постараюсь сделать это возможно скорее и не задержать тебя, Учитель, – прибавил настоятель, с мольбой глядя на И.

– Побереги свои больные ноги, мой друг. Посиди здесь с Яссой, у вас найдется, о чем поговорить. Он недавно возвратился из тайной Общины и привез тебе оттуда немало благодарных приветов и писем. Не волнуйся, прими спокойно благодарность многих обязанных тебе спасением людей. Вспомни, как хорошо бегали твои ноги, как точно разили врагов твои защищающие руки, и не огорчайся, что теперь проходишь урок омертвения тела, несущего в себе живой и деятельный миротворящий дух.

И. сделал мне знак следовать за ним, взял за руку Старанду, и вскоре, миновав дома и густые заросли, мы очутились на большой поляне, на которой был разбит целый ряд прекрасных оранжерей и парников, закрытых темными занавесями, укрывавшими редкостные фруктовые деревья от чрезмерного солнца. Теперь я понял, откуда в Общине так много прекрасных и редкостных Фруктов. И. приказал нам остановиться у одной из самых больших оранжерей. Он показал нам человека, одиноко тоскливо стоявшего под большим цветущим деревом неизвестной мне породы. Человек в монашеской одежде стоял, опустив голову вниз, держа в руках лопату. Время от времени он тоскливо взглядывал в окно и смахивал со щеки катившую слезу. И. постоял некоторое время, как будто вслушиваясь в разговор человека с самим собой, потом улыбнулся и, сделав нам знак следовать за собой, вошел в оранжерею.

– Где здесь садовник Георгий? – громко сказал И., подойдя к огромной, раскинувшей листья пальме, такой широкой, что мы все трое скрылись за ней.

– Я садовник Георгий. Кто здесь? Кому это я понадобился? Теперь время отдыха, кому какое дело, где я? – Голос раздался издалека, мягкий, приятный, голос, несомненно, певца, что мое ухо научилось хорошо распознавать. Несмотря на грубость ответа, я сразу понял, что говоривший был, безусловно, человеком культурным, что он добрый и, по всей вероятности, глубоко несчастный.

– Ты очень нужен одному больному человеку, – ответил И. – Разве в уходе за больными можно соблюдать свое время отдыха?

– Чудно, право. Да кто ты такой? Я такого и голоса-то здесь не знаю. Почему ты берешься учить меня моим здешним обязанностям? Я своему больному все приготовил, – и шаги направились прямо к пальме, за которой мы укрывались.

Дойдя до дерева, Георгий наткнулся прямо на меня и в удивлении воскликнул:

– Батюшки, да ты скоро в потолок оранжереи упрешься. Я судил по твоему голосу, такому необыкновенному, что ты, должно быть, и создан Богом, как сама гармония. А ты, видишь-ка, скоро до неба достанешь, хотя у тебя и ребячье лицо.

И. вышел ему навстречу, и тут произошло то, чему я бывал уже тысячи раз свидетелем. Георгий выронил из рук лопату, уставился в лицо И., точно не мог оторвать взгляда, и стоял, меняясь в лице, бледнея и краснея. Это был еще молодой человек среднего роста, но плечи и грудь его были так широки, точно приставлены от совсем другой фигуры. Большие светло-серые беспокойные глаза и крутой, упрямый лоб – все говорило, что человек этот настойчив, своенравен, самолюбиво быть может, грубоват, но добр и чист.

– Что же ты, Георгий, не вышел со своими братьями встретить меня? Или самолюбие стоит у тебя выше человеколюбия? В последнюю нашу встречу ты мне обещал, что будешь думать о людях и забудешь о себе. Видно, тебе трудно перемениться ролью с твоим братом, который слишком много думает о людях и совсем не помнит о себе, хотя живет все там же, в миру, в Москве.

Георгий вздрогнул, точно И. его ударил, и прошептал:

– Брат? При чем здесь брат? Я не думал о нем много лет. Что хочешь ты этим сказать?

– Я хочу напомнить тебе, как грубо ответил ты брату, заменившему тебе отца, на его мольбы не покидать мира. Он стремился доказать тебе, что всюду можно быть чистым и честным человеком и преданным гражданином своей родины, всюду можно любить людей и служить им. Ты ушел сюда. И все время борьба твоего сердца, борьба-протест против каждого высказанного другим человеком мнения стоит на первом месте в твоих мыслях. Что же такое твой день здесь? Чем он разнится от твоей мирской жизни? Чем облегчаешь ты встречных? Чем помогаешь им жить в доброте? Матвей говорил тебе много раз, что, не имея мира в собственной душе, нельзя подать его другим. Дать можно только то, чем владеешь сам. Помнишь ли ты единственный данный тебе мною завет? Я сказал тебе: неси мир всем, особенно неси мир-отдых трудящимся рядом с тобой. Почему же и здесь, в обители тишины, ты все тот же немирный Георгий, что не мог ужиться в мире нигде и ни с кем? Только потому, что у тебя и здесь на первом месте само-, а не человеколюбие.

Георгий закрыл лицо руками, и я увидел, как на его рясу, бедную, поношенную, выцветшую, потекли ручьи слез.

– Не плачь, мой друг. – И. подошел к монаху и провел рукой по его длинным черным волосам. – Успокой свою блуждающую в мечтах о недоступном мысль. Ты только и делал, что мечтал о встрече со мной. А пришел я, и ты трусливо бежал от этой встречи. Любовь моя нашла тебя здесь, где ты укрылся, жаждая видеть меня. Сердце твое отягощено грузом скорби и жаждой высказать мне ее, а уста твои молчат, не имея сил передать в слове жалобы сердца.

Георгий упал к ногам И., поднял свое залитое слезами лицо и страстно сказал:

– Благословенный, снял ты меня весь мой бунт. Пропало в ласке твоей все мое возбуждение, мир принес ты мне. В одну минуту понял я, что такое истинная любовь к человеку, в одно мгновение просветлело сердце мое, узнало мир. И теперь я его понесу всюду, потому что дал ты мне его навек. Прости меня за глупую детскую СТроптивость, – целуя руки И., говорил монах.

Встань, друг, пойдем с нами, поживи еще здесь. Утешь своим миром и любовью Матвея перед его близкой кончиной. Возврати ему все его заботы о тебе, и, когда отдашь последний долг его праху, Раданда возьмет тебя к себе. У него будешь учиться, приготовишься к государственному экзамену в университете, и, когда будешь готов, я пришлю за тобой. Станешь профессором – и твоя тоска по науке будет удовлетворена. Успокойся, найди самообладание, чтобы подойти к Матвею со спокойным и радостным лицом.

И. нежно обнял Георгия, благословил его. Лицо его теперь сияло, и мы возвратились снова к Матвею и его братьям, которых застали за оживленной беседой с Яссой. Пробыв еще некоторое время в скиту, обняв каждого из братьев и каждому сказав что-то ласковое и чрезвычайно для него важное, И., взяв с собой Старанду, вышел из скита и пошел прямо в наш домик. В одной из комнат он приказал Славе поместить Старанду. Приняв душ и переодевшись, он приказал мне позвать к нему Андрееву и Ольденкотта.

Никого из них я не нашел в комнатах. Не зная, куда направиться на поиски их, я вышел в сад, где Слава сказал мне, что видел только что обоих друзей сидящими в белой беседке за чтением книг. Я помчался по аллее и действительно нашел их за совместным чтением большущей книги. На мое приглашение отправиться со мной к И. оба друга реагировали совершенно разно. Лицо Натальи покрыла густая краска, точно вся кровь бросилась ей в лицо. Она заспешила, стала суетливо собирать по обыкновению разбросанные в беспорядке вещи, и во всем было видно ее внутреннее волнение. Что же касается милейшего американца, то ни одной черточки волнения не мелькнуло на его прекрасном лице. Он спокойно закрыл книгу, помог Андреевой собрать ее вещи, минуту постоял в раздумье, как бы сосредоточивая свой мысль на предстоящем свидании, и сказал мне:

– Мне неудобно войти к Учителю с этой книгой. Он приказал мне ее прочесть, а я еще не успел. Не будете ли Вы так добры, Левушка, взять ее в Вашу комнату, пока я буду у Учителя И. Я возьму ее у Вас по окончании беседы.

– И это я не дала Вам возможности выполнить приказание И., так как непременно хотела читать книгу вместе с Вами. Как часто я бываю виновной в невыполнении порученных Вам дел!

Я подметил несколько удивленный взгляд, добрейшую, застенчивую улыбку Ольденкотта, которыми он ответил на торопливое замечание Натальи. Я взял из его рук тяжелую книгу и поспешил вперед, напомнив друзьям, что нашел их не сразу, что И. ждет. Проводив обоих друзей до комнаты И., я хотел тихо выйти, но он меня удержал:

– Подай мне пачку писем с ночного столика и разбери еще вот эти письма по числам.

Когда я подал требуемую пачку писем И., он велел мне сесть рядом с ним и пододвинул мне еще несколько писем, написанных четким и характерным почерком Али, который я мгновенно узнал.

– Ты разбирай письма и, раздвоив внимание, вникай в смысл разговора. Как моему секретарю тебе придется знать и держать в памяти многие мои дела. Вернее сказать, не мои, а дела и труды Светлого Братства.