На день погребения моего - Томас Пинчон

кинобизнесом, —  ответил Розуэлл.

 —  А теперь непременно найди детектива Базнайта, — сказал «Дик», когда они уходили. — Иногда ему требуется сделать лишь один телефонный звонок.

  — Стрелять в кого-то было бы лучше, — пропищал Розуэлл.

   Идя сквозь туман к «паккарду», Чик сказал отцу:

 — Хорошо, что я никогда тебя не фотографировал, а то эти парни показали бы мне всё, что ты делал тридцать лет.

  —  О тебе могу сказать то же самое, сынок.

Когда они собрались садиться в автомобиль, «Дик», словно ему это только что взбрело в голову, спросил:

  —  Может быть, ты хотел бы немного поводить машину?

  — Стыдно признаться, но я не умею.

  — Задержишься в Лос-Анджелесе подольше — думаю, научишься, — он завел мотор. — Научу тебя, если хочешь. Для этого не нужно много времени.

Вернувшись на аэродром, они нашли «Беспокойство» в сиянии непривычно яркого электрического света, расцветавшего в благоуханной пустыне ночи. На кухне ароматы пищи. «Дик» на мгновение прижался лбом к рулю.

 —  Думаю, мне лучше вернуться к старушке Трикл.

 — Не хочешь подняться на борт и поужинать, пап? Сегодня вечером красная фасоль, креветки и рис в стиле байю. Можешь познакомиться с Виридианой, если она со мной опять разговаривает, а потом мы можем поднять судно и немного полетать над Водоемом...

Удивительно, но после стольких лет разлуки лицо отца не было столь нечитаемым, как того ожидал Чик.

  — Ладно. Думал, ты никогда не спросишь.

Офис Лью в Лос-Анджелесе находился в одном из шикарных новых зданий, возвышающихся вдоль Бродвея, повсюду лифты и электричество, огромный внутренний двор под стеклянным куполом, золото и синева, почему-то более насыщенная, чем выцветшие цвета, которые вы обычно видели по всему городу. В вестибюле зеленеют пальмы хамеропс и диффенбахии, внутрь можно попасть, лишь пройдя три уровня доступа, на каждом — секретарша, мнимо похожая на сильфиду. Эти девушки также работали на киностудиях «каскадерами», когда сцена, по мнению страховщиков фильма, могла угрожать жизни актрисы-звезды, которая должна, например, повиснуть на кромке небоскреба или ехать на мотоцикле по железной дороге перед ускоряющимся паровозом. Фетида, Шалимар и Мезонин, чьи стильные феминистские наряды стенографисток скрывали тела, созданные для чувственных наслаждений и дискомфорта чужаков, все являлись водителями высшего класса, имели лицензию на ношение оружия, твердо стояли на ногах, как ослы в Большом каньоне, умели спускаться на шпильках с лестнице в бальный зал отеля, не споткнувшись, хотя иногда смеха ради сумасбродке Мезонин нравилось делать именно это, притворно визжала на лестнице высотой тридцать футов, чтобы привлечь внимание толпы.

Прямо внизу по улице находилось здание компании «Пасифик Электрик» и ее нового юрисконсульта П. Е. Баффета, Лью любил там перекусить на завтрак, когда завтрак был в меню. Если завтрака не оказывалось, а бывало это после долгой выматывающей ночи, Лью ударялся в то, что считал в преклонном возрасте перед наступлением Сухого Закона серьезным пьянством.

Лью оставался в Лондоне, пока мог, но к моменту окончания Войны Британия, Европа —  всё это казалось сном. Он мог вдыхать запах стейков по эту стороны Атлантики и на Эйри-Лейн, он был потрясен тем, как долго не мог вспомнить, что Чикаго —  его дом.

Все носились туда-сюда. Он вернулся, чтобы узнать о том, что «Расследования Белого Города» выкупил траст с востока, теперь они в основном предоставляли услуги «промышленной безопасности» — термин, означавший разбивание голов тем, кто бастует или, возможно, только подумывает об этом, все агенты теперь ходили в двухцветной коричневой форме с автоматическим кольтом. Нейт Приветт вышел в отставку и жил в Линкольнвуде. Все, кто хотел с ним повидаться, должны были позвонить его личному секретарю и договориться о встрече.

Нельзя сказать, что у Лью дела шли плохо. Приходило много денег откуда-то из-за границы, одни говорили — проценты от азартных выигрышей, другие настаивали, что это — контрабанда оружия, или рэкет, история всегда зависела от того, как рассказчик относился к Лью.

Но понадобилось всего несколько лет в Лос-Анджелесе, чтобы он превратился в очередного старого брюзгу региона с насыщенным бронзовым загаром, много повидавшего, действовавшего в туалетах богачей, на откосах дюн прибрежных городов, в деревнях лачуг, в переулках Голливуда, полных такой кудрявой экзотики, что Чикаго по сравнению с ними казалось невинной детской площадкой. Он еще верил в свою грубую проницательность, меткость и скорость стрельбы. Он ездил на полигон возле пляжа и много тренировался. Иногда дамы, прогуливавшиеся вокруг Водоема Лос-Анджелеса, —  бывшие киноактрисы, риелторы, чертовки, на которых тут не раз можно было наткнуться, могли забыть о благоразумии и согласиться провести с ним полчаса в постели или, чаще, прямо в каком-нибудь тускло освещенном бассейне, но никаких долгосрочных отношений, как назвал это его психиатр д-р Глуа.

Ему было известно о том, что другие служители закона в те времена, работавшие на обе стороны, пока не забывали, на чьей они стороне, получили чины, некоторые из них, худшие из худших, теперь, давно сбрив свои длинные седые усы, богатели на сделках с недвижимостью, лишь немногим более законных, чем ограбление поездов, благодаря которым они привыкли получать свои доходы...головорезы, более благопристойные, а когда-то — дьявольски смертоносные, поселились в домах-шале в долине вокруг Пико вместе со своими веселыми невестами, которые пекли пироги, устраивались на холме сценарными консультантами фабрик-теней, неутомимо превращая те дикие старые дни в безобидные репортажи для трепетных зрелищ. Лью никогда не думал, что доживет до этого дня, но здесь он повторял это себе ежедневно.

  — Кажется, какой-то Негр, — объявила Фетида. — Снова.

  — Вы это произнесли с неодобрением, мисс Помидор?

   Она пожала плечами.

— Я не возражаю, если это бутлегеры. Они умеют вести себя, как джентльмены. Но эти джазовые музыканты.

—  Если их нет в том сборнике мелодий из кинокартин Эрно Рапи, она ничего не хочет о них знать, — прокомментировала Шалимар. — Мезонин всё время ходит на свидания с этими парнями.

—  Если сыграл на сцене черного, — Мезонин напевала нечто вроде блюзовой мелодии, — обратно дороги нет.

 —  Мезонин Перкинс! — девушки шокированно ахнули.

У Честера ЛеСтрита был блестящий серый костюм из гаруса, рубашка и нагрудный платок одного и того же яркого оттенка фуксии, мягкая фетровая шляпа цвета мороженого, шарф, расписанный вручную. Лью, после выходных не сменивший дырявые носки, оглянулся по