Поиски - Чарльз Сноу

Я встречал много ученых, которые как будто вели себя так же, как Константин, работали с разумной добросовестностью, не очень заботясь о том, как приходят знания, поскольку они так или иначе приходят. Но в минуты сомнения я никогда не был уверен в их уме и в их приверженности науке. В случае с Константином ставить под сомнение то или другое было бы не только не умно, но просто абсурдно. Я не знал более выдающегося ума и не знал никого, кому нужно было так мало лично для себя. Он воистину был воплощением моих юношеских мечтаний. Если бы в восемнадцать лет я мог нарисовать себе, каким я хочу стать, Константин был бы очень близок к этому идеалу.

Вот он и изгнал мои сомнения. Я подружился с ним, чувствовал себя счастливым и полным сил, работа была мне по душе, а будущее сулило замечательные события. Мы много разговаривали и стали вместе работать над одной из его идей. Я очень много вынес из этой дружбы в смысле знаний, развлечений и любопытных знакомств. Я рассказал ему о своих планах по поводу института, он загорелся необычайным энтузиазмом, предлагая мне возможности, которые мне и в голову не приходили, сделав мою идею еще более желанной для меня самого.

Глава III. Чувство удовлетворения

1

Работа моя шла спокойно и успешно, во многом этому способствовал Константин, честолюбие не слишком одолевало меня, и я начал испытывать некое устойчивое чувство удовлетворения. Переезд в Лондон избавил меня в основном от забот о деньгах, и это помогало мне почти так же, как дружба с Константином. Теперь я имел постоянный доход, сумма в семьсот фунтов в год, которую мне платили, была ненамного больше, чем я в общем зарабатывал в Кембридже, но здесь она была мне гарантирована. Время от времени я добавлял к ней еще кое-что, посылая небольшие научные статьи в американские журналы.

Теперь я был достаточно обеспечен и мог позволить себе тратить деньги. По-моему, человек должен быть сначала беден, чтобы почувствовать, что это за прекрасное и разностороннее удовольствие — тратить деньги. Во всяком случае, именно таким образом я оправдываю ту радость, какую я испытываю, покупая предметы роскоши. Иногда я немного стыжусь этой радости, но я и сейчас радуюсь всякий раз не меньше, чем когда был студентом и не мог потратить лишний фунт.

Друзья, которыми я обзавелся позднее, и те, кто не знал меня в юности, часто удивляются этой моей черте. Константин, когда я впервые встретил его, жил в полной нищете, но он был, как ни странно это звучит, сыном девонширского сквайра и учился в Уинчестере и в Королевском колледже. Мое восхищение предметами вульгарной роскоши казалось ему совершенно непостижимым. Он обычно качал головой и старался примириться с этим, как и многие другие мои друзья, введенные поначалу в заблуждение изысканностью некоторых моих вкусов. И хотя они выросли среди всего того, что я получил лишь позднее, мои познания в этой области зачастую оказывались гораздо глубже. Конечно, если бы они знали историю моего детства и юности, им бы многое стало гораздо понятнее — свежесть восприятия, радость от покупки, интерес к новым для меня вещам заставляли меня с жадностью хвататься за то, что они приобретали мимоходом. Получалась классическая комедийная ситуация: провинциал, не зная, как вести себя в новой для него обстановке, совершает ошибку за ошибкой, а окружающие вместо того, чтобы помочь ему, лишь укрепляют его в его заблуждениях.

Раз или два я пытался объяснить все это своим друзьям. Но каждый раз, когда я заговаривал на эту тему, я видел, что мои объяснения только смущают их еще больше. Им было неприятно, когда я настаивал на том, что детство мое прошло в нужде. Они предпочитали думать, что я преувеличиваю как мои былые трудности, так и нынешние удовольствия. Они предполагали, что моя страсть к роскоши во многом наигранна.

Теперь, когда я обосновался в Лондоне, я проводил свои каникулы по большей части за границей. Путешествия были одним из тех наслаждений, которые я себе обещал; я и сейчас помню радостное возбуждение, испытываемое мною в этих первых поездках: покачивание поездов, мчащихся через Европу, мелькающие названия станций и, наконец, место назначения, географическое название превращается в реальность, имеющую запах и видимые очертания. И первая ночь в гостинице, удовольствие, когда обнаруживаешь, что гостиница эта лучше, чем представления о худшем отеле, жившие в моем сознании, первая утренняя прогулка по городу и очень часто — ибо меня влекло к нему — спокойное синее море, сверкающее под солнцем. Был у меня и другой интерес в этих путешествиях.

В одну из этих поездок я впервые после Одри держал в своих объятиях женщину. На пасху я приехал в Таормину. Я стоял на террасе гостиницы и смотрел на море. Склоны Этны сверкали, как лезвия серебряного ножа, великолепный белый треугольник поблескивал под лунным светом, а ниже его желтели слабые огоньки деревень, расположенных по берегам бухты. В открытом море мелкими точками мерцали среди темной воды огни парохода. Я перегнулся через перила и посмотрел вниз на берег.

В этот момент я услышал рядом чей-то вздох.

— Видели ли вы когда-нибудь что-либо подобное?

Я обернулся. До этого момента я ее ни разу не видел, по-видимому, она только что приехала. В холодном свете луны ее глаза казались огромными.

— Никогда, — сказал я. — Разве только прошлой ночью.

— А вы были здесь прошлой ночью?

— Да, — ответил я, — а вы приехали только сегодня?

— Вчера вечером я была в Джирдженти, смотрела башни. О, в мире так много всего. Так много нужно посмотреть. И все-таки…

Мы ушли с террасы и уселись в вестибюле. Все уже спали. Я посмотрел на нее, — она была, вероятно, моих лет, у нее были черные волосы, зачесанные назад. Лицо у нее было приятное, но не поражающее красотой. Ей хотелось поговорить о себе, и я оказался рядом.

Она рассказала мне свою историю, и я довольно легко разобрался в ней. Не все, что она говорила, было правдой (а часто ли истории, которые мы рассказываем о себе незнакомым людям, чтобы облегчить сердце, бывают правдивыми?), и все же за всеми ее хитростями, которые иногда озадачивали меня, иногда умиляли, я невольно чувствовал в этой женщине ее искреннюю сущность. Она была прямодушна, энергична и сдержанна, но в глубине крылось разочарование, пробивавшееся сквозь все, что бы она ни говорила.

Эта девушка отнюдь не была богата. Она где-то работала, хотя высказывалась на эту тему весьма туманно. Она была американка, ей удалось накопить денег для поездки по Европе. Для довольно продолжительной и дорогостоящей поездки. Наконец она ее осуществила, но оказалось, что этого мало.

Она получила удовольствие от поездки, и все же…

— Я не вижу людей, — вырвалось у нее. — Я вижу только природу. Одни места, другие, и все они прекрасны. Так прекрасны, что даже трудно поверить. Но почему-то они не производят на меня такого потрясающего впечатления, как должны были бы. А могло бы быть иначе…

Она объездила все побережье Адриатики, побывала в Которе, в Дураццо, в Дубровнике, в Триесте, в Венеции. Для нее эти названия были исполнены романтики. После красоты этих мест все, что ей приходилось видеть раньше, казалось тусклым, однотонным. Но, восхищаясь очаровательными пейзажами, она понимала, что с таким же успехом могла бы оставаться и в своей Айове — там она была бы счастливее, потому что не оказалась бы в смешном положении одинокой женщины, которой все это великолепие причиняет только боль.

Почти все это я выяснил в первый же вечер. Она очень много болтала и часто говорила ужасные банальности. И все же, когда я в конце концов ушел в свою комнату, я ощутил странное волнение. Я присел на диван у большого французского окна; в воздухе похолодало, и луна висела низко над морем.

«Вот бедняга! — думал я. — Как жаль, что все на свете устроено не так, как хотелось бы».

Я заинтересовался ею, но мои чувства это мало затрагивало. Я гадал, насколько ясно она представляет себе действительный характер своей неудовлетворенности. Жаждет ли она просто «романа», не имея в виду завести любовника? Или это просто слепое чувственное влечение? Я подумал, что, вероятно, это именно так; кое-что она, конечно, знает, а в остальном ее подстегивает неясное, неосознанное влечение. И в то же время я мог поклясться, что она не так уж наивна. Я старался разгадать эту загадку, выяснить, где же правда.

И при всем этом, совершенно независимо от моего интереса к этой женщине, мне захотелось, чтобы она была сейчас в моей комнате и я мог бы лечь с ней в постель. Я не думаю, что я обманывал себя, притворяясь, будто это желание вызвано моим интересом к ней; любопытство действительно было, но совсем другого рода: сердце мое никак не было задето, и я не пытался изобразить волнение. Не старался я и убеждать себя в том, что это нужно ей. Я просто изголодался по ласке после длительного воздержания; в памяти жило воспоминание об Одри и боли, причиненной ею, и оттуда волнами накатывало на меня желание.