Фиолетовый сон - Эрих Мария Ремарк

спорадически, скорее благодаря единичным авторам стала двигаться вперед. К этому прибавилось еще и нехватка эталонов. Большая часть крупных писателей в 1933 году отправилась в эмиграцию, и связь с ними прервалась; многие умерли в ссылке, другие постарели, и когда они возвращались на родину, взаимное недоверие вскоре приводило к отчуждению и разобщенности. Такие люди как Альфред Дёблин и Леонхард Франк с трудом могли найти издателей, и даже Томас Манн и Карл Цукмайер вскоре снова предпочли жизнь в Швейцарии.

И наконец, теперь стала ощущаться утрата писателей-евреев. В немецкой литературе, больше чем в любой другой, они играли важную роль в сохранении духовного равновесия, так как являлись поборниками демократии, свободы духа и прогресса в противовес локальному патриотизму и армейскому послушанию. После 1918 года многие из них были в авангарде литературы; теперь же в ней стало остро недоставать их живости ума, отваги и международного охвата.

Таким образом на протяжении многих лет недавнее прошлое не было мишенью многочисленных неистовых нападок; наоборот, эти нападки редко бывали прямыми, а чаще – опосредованными, косвенными, или же этой темы избегали вовсе. Лишь в последние годы начали появляться романы, драматические и поэтические произведения, которые становятся яркими единичными прорывами и атакуют бесстрашно, в лоб, без обмана, чтобы художественно описать прошлое и попытаться с ним справиться. К таким произведениям принадлежит и книга Ханса Фрика.

Книга «Брейнитцер, или Чужая вина» сразу же выдает необыкновенное дарование автора. В ней чувствуется не только мужество, сила и решимость, но и отличное владение художественными приемами. Большое достоинство книги в том, что она написана не в журналистском или репортерском стиле – если бы это было так, то она стала бы еще одной из многих подобных; скорее, ее можно рассматривать как поэтическое произведение.

То, что автор смог создать столь яркий сюжет, делает книгу редкой и достойной внимания, поскольку грань здесь тонка, и ее легко нарушить. Очень велика опасность стать невыносимым, когда не обладаешь страстью и одержимостью, достаточной для того, чтобы растопить грязный лед предрассудков и суметь переубедить читателя. Фрику это удается. Ему веришь даже тогда, когда он повторяется (ведь это его первая книга), слишком уж старается или порой ходит по кругу. Его искренность и пророческая напряженность увлекают и захватывают. Вспоминается «Войцек» Бюхнера, произведения Дилана Томаса, Брендана Биэна и молодого Фрица фон Унру.

Эпизодичность композиции, быстрая и резкая смена атмосферы и настроения, плотное, интенсивное, то и дело напоминающее балладу и зачастую лиричное повествование с резко меняющимися описаниями – все это придает книге большую образность и колоритность. Однако в то же время в ней присутствует и дистанция, необходимая для того, чтобы не позволить персонажам казаться плодом авторской фантазии: они внезапно оказываются такими же людьми, как любой из нас, и от этого кажутся еще более грозными.

Кроме того, в книге уравновешено понятие вины: обвинитель так же виновен, как и те, кого он обвиняет, и это делает возможными зеркальные отражения, в которых раскаяние и искупление неожиданно становятся светлыми пятнами, а маленькая правда добивается, чтобы ее отстаивали точно так же, как и большую; таким образом, сам автор к концу книги не видит иного выхода, кроме самоуничтожения, которое в качестве решения проблемы здесь кажется почти что слишком уж само собой разумеющимся. Возможно, было и другое решение, но это была бы уже совсем другая книга, и хочется надеяться, что Фрик ее еще напишет. Он относится к той породе писателей, которых в Германии всегда было слишком мало. Его роман – это самое важное и самое волнующее обещание.

1965

Большая ирония и мелкие насмешки…

Большая ирония и мелкие насмешки судьбы в моей жизни

Интервью с самим собой

В о п р о с: Ваша фамилия не Крамер?

О т в е т: Нет. Однако это не помешало этой чуши распространиться по миру, и в нее по сей день верят.

В: Вы когда-нибудь ее опровергали?

О: Зачем? Я вот уже почти сорок лет не опровергаю ничего из того, что обо мне пишут, какой бы ложью это ни было.

В: Почему?

О: Все равно никто бы не поверил. Это первый опыт, который получаешь, когда становишься успешным. Когда об этом знаешь, то можешь уберечься от раздражения, адвокатов, ненужных судебных издержек, язвы желудка и инфаркта. Газета всегда права – уже потому, что каждый день она снова выходит в печать. Так зачем же нужно одиночное опровержение, если его напечатают на последней странице между двумя объявлениями?

В: Правда ли, что многие немецкие издатели отказали вам в публикации книги «На Западном фронте без перемен»?

О: Отказал один – первый, один из лучших. Он сказал мне, что никто больше не хочет читать о войне. Возможно, он был прав – теоретически. Я оказался прав на практике.

В: С вами часто такое случалось?

О: Да. Книгу «На Западном фронте без перемен» отвергло американское издательство «Путнэм». Издательство, которое затем ее купило, отказалось от моей второй успешной книги – «Триумфальная арка»: они посчитали, что никто больше не желает ничего знать о немецких эмигрантах. Издатель «Триумфальной арки» в Америке снова отказал мне на том же основании – на этот раз с книгой «Возлюби ближнего своего»; позже ее выбрали книгой месяца. И так далее. Это примеры мелких иронических событий моей жизни.

В: Означает ли это, что издатели ничего не смыслят в успешных книгах?

О: Нет. Скорее, это означает, что традиционное убеждение, будто успех можно просчитать заранее, является неверным. В противном случае успешных книг было бы гораздо больше. Успех скорее противоречит любой теории о его достижении. Взгляните на выбранные мной темы: бедные солдаты, еще более бедные эмигранты. Мои издатели были совершенно правы, спрашивая, кого это вообще может заинтересовать.

В: Чем же вы тогда объясняете ваш успех?

О: Точно не знаю. Возможно тем, что я в некотором роде несостоявшийся драматург, то есть нечто вроде прибора-самописца – я не излагаю свои мысли опосредованно. Все свои книги я писал, как пишут пьесы – сцену за сценой. Автор как направляющая сила сюжета в них отсутствует. Он не появляется ни в качестве комментатора, ни как всезнающий посредник. Я часто пытался облегчить себе задачу, используя общепринятые сюжетные ходы, описания и рассуждения, но в конечном итоге мне всегда приходилось снова и снова все это вычеркивать. Действие и герои всегда представляли себя сами.

В: Как вам кажется, писать таким образом легче или труднее, чем другими способами?

О: А