И вспыхнет пламя - Сюзен Коллинз

Выстрел гремит в виде многочисленных грозных выкриков с мест, обвиняющих Капитолий в несправедливости, в варварстве и жестокости, Даже самые преданные столице, самые жадные до кровавых зрелищ люди не могут хотя бы на миг отмахнуться от ощущения бесчеловечности происходящего.

Я беременна.

Новость не сразу до всех доходит. Она ударяет как молния, проникает в умы, подтверждается голосами соседей, и вдруг толпа начинает реветь, визжать и вопить, точно стадо израненного скота. Слышатся крики о помощи. Ну, а я? Знаю, камеры взяли мое лицо самым крупным планом, но мне не приходит на ум опять закрываться. Потому что в эту минуту я тоже пытаюсь переварить слова Пита. Разве не это сильнее всего страшило меня в разговорах о свадьбе, о будущем – необходимость отдать своего ребенка на Игры? А ведь ложь Пита вполне могла обернуться сегодня правдой, разве нет? Не потрать я всю жизнь на возведение крепких барьеров – таких, что любая мысль о семье и браке вызывает мгновенное отвращение,

Цезарь снова не может угомонить толпу, даже после того, как звучит сигнал окончания интервью. Пит молча кивает и возвращается на свое место. Фликермен шевелит губами, однако в поднявшемся гвалте его никто не слышит. И только мелодия гимна, запущенная так громко, что у меня содрогаются даже кости внутри, напоминает нам об идущей программе. Я невольно встаю и принимаю протянутую Питом ладонь. Слезы бегут по его лицу. Интересно, искренние они или нет? Может, это признание, что мы долгое время терзались одними и теми же страхами? Как и все прочие победители. Как и любая семья в Панеме.

Смотрю на публику, а перед глазами встают родители Руты. Их лица, скорбящие об утрате. Повинуясь порыву, я вдруг протягиваю руку Рубаке. Пальцы крепко смыкаются вокруг его культи.

И тут начинается. Победители по всему ряду берутся за руки. Одни – торопливо, как морфлингисты, Вайресс и Бити. Другие неуверенно медлят, но подчиняются остальным, как Брут с Энорабией. К тому времени, когда отзвучали последние аккорды мелодии, мы, двадцать четыре человека, образовали неразрывную цепь – первый знак единения между дистриктами со времени Темных Времен. Разумеется, телеэкраны один за другим отключаются и чернеют. Поздновато опомнились. Все уже видели.

На сцене тоже творится черт знает что: прожекторы быстро гаснут, и мы в полутьме бредем в Тренировочный центр. Пит провожает меня до лифта. Финник с Джоанной хотят присоединиться к нам, но подбежавшие миротворцы перекрывают им путь, и мы уезжаем наверх в одиночестве.

Как только выходим из лифта, мой спутник хватает меня за плечи.

– Времени не осталось, поэтому лучше сразу скажи: мне извиниться?

– Нет, – отвечаю я.

Конечно же, пойти на такое без моего согласия было не очень благоразумно, однако я рада, что не имела возможности отговорить его от безумной затеи, например, из-за чувства вины перед Гейлом. Зато теперь меня наполняет новая сила и вдохновение.

Где-то там, в далеком Двенадцатом, мама, сестра и друзья недоумевают, отчего это вдруг почернели экраны. Всего лишь в полете отсюда – арена, где Пита, меня и прочих трибутов ждет неотвратимая кара. Но даже если мы все погибнем в мучениях – того, что произошло сегодня на сцене, уже никто не отменит. Мы, победители, начали собственное восстание, и может быть – ну, ведь может такое быть? – Капитолию не удастся с ним справиться.

В нетерпении ждем остальных, но из лифта выходит один только Хеймитч.

– Там сейчас просто бедлам. Всех отослали домой, и повтор интервью отменили.

Мы с Питом бежим к окну и не можем понять, что творится на улицах города.

– Кажется, люди кричат? – уточняет Пит. – Требуют отменить Голодные игры?

– По-моему, они сами не знают, чего им требовать, – отзывается Хеймитч. – Такого еще не случалось. Для местных жителей даже идея вмешаться в ход шоу – сама по себе крамола. Но мы-то понимаем, что президент ни в коем случае не отменит Игры.

Да, он прав. Разумеется, Сноу не повернет назад. Ему остается одно: нанести ответный удар, и как можно больнее.

– А что, остальные уже разошлись? – спрашиваю я.

– Да, им велели. Не представляю, каково им сейчас пробираться через толпу.

– Значит, Эффи мы уже не увидим, – говорит Пит, вспомнив опыт прошлого сезона. – Поблагодари ее от нас.

– Пусть это будет не просто «спасибо», – вмешиваюсь я. – Скажи что-нибудь особенное. Это же Эффи, в конце концов. Передай: она самая лучшая, и мы очень благодарны и... любим ее.

Какое-то время мы молча стоим, пытаясь оттянуть неизбежное. Потом Хеймитч произносит:

– Думаю, нам с вами тоже пора попрощаться.

– Что-нибудь посоветуешь напоследок? – помигивает Пит.

– Постарайтесь выжить, – грубовато бросает ментор, повторив нашу старую полушутку. За тем порывисто обнимает нас. Кажется, это его предел. – Идите спать. Вам нужен отдых.

Хочется сказать ему тысячу слов, но ведь Хеймитч и так все знает. Да еще этот ком, застрявший в горле... В общем, я в который раз позволяю Питу произнести за нас двоих:

– Береги себя, ладно?

Мы уходим, но вдруг замираем от голоса ментора:

– Китнисс, когда будешь на арене...– Он умолкает, нахмурившись так, словно я уже его подвела.

– Что? – обиженно вырывается у меня.

– Помни, кто твой враг, – договаривает Хеймитч. – Ну, все. Идите уже отсюда.

И мы шагаем по коридору. Пит хочет зайти к себе на пару минут, чтобы смыть боевую раскраску, но я его не отпускаю. Что, если дверь между нами захлопнется до утра, и мне придется всю ночь провести одной? И потом, в моей комнате тоже есть душевая. Нет, я не дам ему разомкнуть наши руки.

Удается ли нам поспать этой ночью? Не помню. Мы обнимаемся, удалившись куда-то в призрачную страну между грезами и реальностью. Не разговариваем. Каждый боится потревожить другого в надежде подарить ему несколько драгоценных минут отдыха.

На рассвете приходят Цинна и Порция. Значит, Питу пора уходить. На арену трибуты поднимаются в одиночку.

– Скоро увидимся, – произносит он, чмокнув меня на прощание в губы.

– Скоро увидимся – эхом отзываюсь я.

Стилист провожает меня на крышу. Уже на лестнице, спущенной с планолета, я спохватываюсь, что не попрощалась с Порцией.

– Ничего, я все передам, – успокаивает Цинна.

Электрическая сила заставляет меня примерзнуть к лестнице до тех пор, пока доктор не вводит под кожу левого предплечья следящее устройство. Теперь меня можно в любую минуту легко найти на арене. Планолет срывается с места, и я гляжу в окна, пока их не закрывают особым затемнением. Стилист настаивает на том, чтобы я поела. Ну, или, в крайнем случае, попила. Вспомнив о том, как едва не скончалась от обезвоживания в прошлом году, и сколько сил понадобится на то, чтобы вытащить Пита, я заставляю себя сделать несколько глотков.

Оказавшись в комнате Стартового комплекса, я принимаю душ. Цинна заплетает мне волосы в косу и подает одежду трибута. В этом сезоне она состоит из костюма типа облегающего комбинезона (очень тонкая ткань, застежка-молния на груди), дутого пояса толщиной в шесть дюймов, покрытого блестящим пурпурным пластиком, и пары нейлоновых ботинок на резиновой подошве. Я предлагаю стилисту ощупать материю.

– Что скажешь?

Он озабоченно хмурится.

– Даже не знаю. От холода или воды она точно не защитит.

– А от солнца?– Мне представилась раскаленная пустыня без единого облачка в небесах.

– Возможно. Если ее обработали... Ой, чуть не забыл.

Цинна достает из кармана золотую брошь с пересмешницей и прикалывает ее на костюм.

– Вчерашнее платье было великолепно, – произношу я.

Великолепно до безрассудства. И он это понимает.

– Вот я и подумал: тебе понравится, – отвечает он с натянутой улыбкой.

Мы садимся, как в прошлом году, и держимся за руки. А потом раздается голос, приказывающий мне готовиться к подъему. Стилист подводит меня к металлическому диску, аккуратно застегивает молнию под горло.

– Помни, девушка из огня, – шепчет он, – я и теперь готов на тебя поставить.

Потом наклоняется, быстро целует в лоб и отступает. Сверху плавно опускается прозрачный цилиндр.

– Спасибо, – говорю я, хотя Цинна вряд ли услышит.

И поднимаю, как он велел, подбородок. Скоро цилиндр начнет подниматься... Нет, почему-то не начинает. Нет, не начинает.

Вопросительно поднимаю брови, глядя на Цинну. Тот изумлен не меньше меня и чуть заметно качает головой. Что за странная задержка?

Внезапно дверь в комнату распахивается, и появляются три миротворца. Двое заламывают стилисту руки за спину и сковывают наручниками, а третий наносит страшный удар в висок, так что Цинна падает на колени. Однако его продолжают бить кулаками в перчатках с металлическими шипами, оставляя на теле и на лице зияющие раны. Моя голова готова взорваться от крика; я барабаню по непробиваемому стеклу, хочу прорваться наружу. Наконец миротворцы, словно не замечая меня, оттаскивают бесчувственное тело прочь из комнаты. Остается лишь окровавленный след на полу.