Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну а ты, моя Жюльетта? Послушно ли ты будешь следовать моим наставлениям и как долго? Рынок в Барбатре свою роль отыграл. Очередной поход туда уже вызовет подозрения. Изабелла следит за мной несколько ревниво, сказал бы я, и ее отменно навостренная бдительность, точно стрелка компаса, неизменно направлена на меня. Считает, что отец Сент-Аман при всей его житейской мудрости слишком невинен и может не устоять перед женским коварством. Более жестокая к представительницам своего пола, чем любой мужчина к своим, Изабелла знает о присущей мне слабости и расценивает ее как доказательство моего милосердия. Если бы она сейчас прознала про мою связь с Клемент, то наверняка встала бы на мою защиту, будучи уверена, что сама девица совратила меня. Но поглядывает она на Жюльетту. Инстинкт указывает ей на истинного врага. Моя Крылатая трудится в пекарне — работа считается тяжелой, но все же это легче, чем рыть колодец. Жюльетта ко мне не подходит, хотя наверняка жаждет узнать хоть что-нибудь о дочери, и по-прежнему упорно напускает на себя вид тупой покорности, а это вовсе не вяжется с тем, что я знаю о ней. Лишь раз не удержалась, привлекла к себе внимание, когда старую монашку забирали в лечебницу. Наслышан, наслышан. Дурацкая выходка, и ради чего? Что так привязывает ее к этим существам? Душа у нее всегда была чересчур нежная. Ко всем, только не ко мне.
Нынешним утром я целых два часа, которые едва смог выкроить, провел у Изабеллы, чтобы ее исповедовать и вместе помолиться. У нее небольшой кабинет рядом со спальней; алтарь, свечи, ее портрет кисти Туссэна Дюберейля и серебряная фигурка Девы Марии, взятая из ризницы. В прежнее время я бы за милую душу прибрал к рукам и эту фигурку, как и все сокровища ризницы, но времена мелкого воровства давно миновали. Теперь я с серьезным и сострадательным видом выслушивал, усмехаясь про себя, пустословие балованной девчонки.
Мать Изабелла в тревоге. Она сообщает мне это с неосознанным высокомерием высокородного отпрыска: детские страхи под маской взрослого тщеславия. Ее преследует страх, признается мне она. О своей душе; о своем спасении. Сны ей, видите ли, снятся. Спит всего три-четыре часа за ночь — видно никак не угомонится природа, — и даже если забывается сном, он наполнен пугающими сновидениями, каких она прежде не знала.
— Какими же? — прищуриваясь, чтобы спрятать улыбку, спрашиваю я.
Хоть она всего лишь дитя, но чувства ее остры, интуиция поразительна. В другие бы времена я мог бы сделать из нее неплохую картежницу.
— Кровь! — тихо произносит она. — Мне снится, что кровь льется из-под могильных плит крипты и струится прямо в часовню. Потом снится черная статуя у дверей, и кровь хлещет из-под нее. Потом снится сестра Огюст, — говорю же, интуиция у нее поразительна, — и колодец. Снится, что кровь течет из колодца, который роет сестра Огюст, и кровь заливает меня всю с ног до головы!
Отлично. Мог ли я ожидать от своей маленькой ученицы воображения такой мощи? Замечаю, что у нее вокруг носа и на подбородке проступают прыщики, она явно нездорова.
— Ты не должна так изнурять себя, дочь моя, — мягко говорю я ей. — Самоотречение лишь может довести тебя до нервного срыва, что никак не споспешествует надежному завершению наших здешних трудов.
— В снах есть истина, — угрюмо бормочет она — Разве не была окрашена колодезная вода? А причащение?
Я скорбно киваю. Трудно представить, что ей всего лишь двенадцать лет: изможденное личико, красные глаза — как у немощной старухи.
— Сестра Альфонсина видела в крипте нечто, — снова тихо произносит она, мрачно и в то же время властно.
— Тени, — коротко отзываюсь я, подливая масла в огонь.
— Нет, не тени!
Она сжимается вся, кривя рот, прикладывает руку к низу живота.
— Что с тобой?
Рука моя чуть задержалась у нее на спине; она отпрянула.
— Да нет! Нет, нет! — повторяет она, словно я ей в чем-то перечу.
Говорит, спазмом свело. Сильные боли, вот уже несколько дней. Пройдет. И будто хочет еще что-то мне сказать, на мгновение старушечья маска исчезает, я вижу лицо ребенка, каким она могла бы быть. Но вот она берет себя в руки, и в этот момент в ней явственно проступают черты ее дядюшки. Сходство меня радует; оно напоминает мне, что передо мной не простой ребенок, а отпрыск мерзкого, вырождающегося племени.
— Теперь оставьте меня! — высокомерно произносит она. — Я хочу помолиться одна.
Я склоняю голову, пряча улыбку. Молись, молись, сестренка! Роду Арно твои благие молитвы пригодятся скорей, чем ты думаешь.
3 ♥3 августа, 1610
Прошлой ночью Жермена наложила на себя руки. Мы обнаружили ее нынче утром повесившейся на поперечине, наполовину спустившейся с нею в колодец. Под тяжестью тела деревянная стойка провисла, но не вырвалась из глиняных стенок. Еще немного, и труп осквернил бы колодезную воду гораздо опасней, чем краска Лемерля. Смерть Жермены была так же загадочна, как и ее жизнь. Поблизости мы обнаружили едва различимые непристойные послания на стенах часовни, а также на статуях, выведенные тем же черным жирным карандашом, которым была изуродована новая Дева Мария. Бернардинский крест был сорван Жерменой с манишки, остатки ниток из ткани аккуратно выдернуты, словно она хотела уберечь нас от позорного вида самоубийцы с крестом на груди.
Я лишь мельком видала ее лицо, когда ее извлекали из ее висячего упокоения, но мне показалось, что оно мало изменилось. Даже и в смерти рот ее хранил высокомерно-презрительное выражение, то, с которым всегда ожидают, как и получают, от жизни только самое худшее, и за которым прячется никому не ведомая нежная, легко ранимая душа.
Ее погребли без отпевания перед Часом Первым у скрещения дорог за монастырскими стенами. Я сама рыла ей могилу, вспоминая, как мы с ней рыли колодец, и очень тихо я произнесла слова скорби, обращенные к Сент-Мари-де-ля-Мер. Томасина хотела было проткнуть сердце усопшей осиновым колом, чтоб та не восстала из мертвых, но я не позволила. Пусть Жермена упокоится как может, сказала я; мы монахини, не дикари какие-нибудь.
Томасина зло огрызнулась себе под нос.
— Что ты сказала?
— Ничего!
И все же мне опять было как-то неспокойно. Это чувство преследовало меня весь день: в монастыре, в саду, в часовне; оно не оставляло меня в пекарне и в поле. Не стало легче и когда спала жара. К ночи воздух сделался плотен и влажен, солнце тусклой монетой светило из-за укрывшего его простыней облака. Под этой простыней мы обливались потом, от нас воняло. Никто вслух ни про самоубийство Жермены, ни даже про Нечистую Монахиню не заговаривал, но от этого никуда не уйдешь: еле слышно роптали, испытывая страх, лишавший нас покоя. Ведь это была уже вторая за многие месяцы смерть — и обе смерти случились при необычных обстоятельствах. Казалось, очередное несчастье не заставит себя долго ждать.
Оно произошло в тот же вечер. Из лечебницы сестра Виржини принесла печальную весть: пока все были на капитуле, скончалась сестра Розамонда. Что ж, при таких летах этого можно было ожидать, и все же это был удар. И конечно, это послужило поводом для новых слухов: Розамонда умерла от страха при очередном появлении Нечестивой Монахини; ее извел до смерти тот же злой дух, что умертвил и Матушку Марию; она наложила на себя руки; она скончалась от холеры, а все это пытаются скрыть; она погибла от потери крови, припечатала Мать Изабелла.
Пожалуй, я больше всего склонялась к этой версии. С самого начала Виржини плохо обращалась со старухой. Оторванная от своих подруг, отрезанная от жизни монастыря, Розамонда быстро и неотвратимо начала дряхлеть. Правда, смерть ее пришлась не на самые лучшие времена. Никакими словами невозможно было убедить сестер, что им опасность не грозит. Смерть — не заразна, убеждала их я; это просто кончина. Уступив настоянию сестры Пиетэ, я подобрала ей снадобья, чтоб защитить от пагубных жизненных соков, пообещала микстуры для укрепления сил Альфонсине, а также Маргерите, которая сильно исхудала под опекой Виржини. После вечерней трапезы несколько послушниц подошли ко мне за советом и помощью; я советовала им не слишком истово поститься, пить только воду из колодца и мыться с мылом по утрам и перед сном.
— Это еще зачем? — вскинулась сестра Томасина.
Я объяснила, что регулярное мытье иногда предотвращает болезнь.
Она взглянула недоверчиво:
— Как это может быть! Чтобы изгнать духов, нужна святая вода, а вовсе не мыло с водой!
До чего же трудно порой бывает, с грустью подумала я, объяснить простые вещи так, чтоб тебя не заподозрили в ереси.
— Иные злые духи живут в воде, — старательно подбирала я слова, — другие летают по воздуху. Если вода или воздух нечисты, от них исходит зараза.
И протянула ей изготовленный мною ароматический шарик, с помощью которого можно заглушить дурные запахи и отогнать насекомых. Она с недоверием покатала его в ладони:
- Наблюдения, или Любые приказы госпожи - Джейн Харрис - Историческая проза
- Старость Пушкина - Зинаида Шаховская - Историческая проза
- Жозефина и Наполеон. Император «под каблуком» Императрицы - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Iстамбул - Анна Птицина - Историческая проза
- Боги войны - Конн Иггульден - Историческая проза
- Кто приготовил испытания России? Мнение русской интеллигенции - Павел Николаевич Милюков - Историческая проза / Публицистика
- Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков - Историческая проза
- Доспехи совести и чести - Наталья Гончарова - Историческая проза / Исторические любовные романы / Исторический детектив
- Свенельд или Начало государственности - Андрей Тюнин - Историческая проза
- Карта утрат - Белинда Хуэйцзюань Танг - Историческая проза / Русская классическая проза