Воспоминания - Степан Тимошенко

В такой тесноте мы доехали до Украинской границы, кажется, в Жлобине. На границе пересели в украинский поезд. Тут наше положение сразу улучшилось. В украинской армии еще сохранилась кое-какая дисциплина. Военные команды на станциях поддерживали порядок, не пропускали в вагоны безбилетных дезертиров и мы проехали остаток нашего пути до Киева без особых неудобств.

В Киеве, по сравнению с Петербургом, было все спокойно. Заседала Украинская Рада, управляли страной выбранные Радой министры. С некоторыми из них я был знаком, встречая их, когда они, еще студентами, заходили к моим младшим братьям. Тогда это была Украинская социал-демократическая группа. К этой группе я не принадлежал. Выросли мы три брата в одних и тех же условиях. Заканчивали высшее образование в Петербурге. Ходили там вместе на украинские концерты и спектакли, но украинской политикой я никогда не интересовался и считал себя русским. Украинский язык, на котором говорили наши крестьяне, я знал, но так называемым литературным украинским языком, разработанным главным образом в Галиции и включавшем не мало польских слов, не интересовался. Относился к украинскому языку, как швейцарец или баварец к местному наречию. Они любят иногда на нем поговорить с близкими, но в школе предпочитают общенемецкий литературный язык.

В один из первых же дней в Киеве я решил пойти на заседание Украинской Рады. Зал заседаний и проходы были забиты публикой и пройти в зал и найти свободное место было не легко. Ко мне подошел молодой человек в солдатской гимнастерке и предложил мне помочь. Он, очевидно, знал меня, что меня не удивило. В Киеве было не мало бывших политехников, когда‑то слушавших мои лекции. Оказалось, что это был Голубович, председатель Совета Министров. Он меня провел на эстраду и усадил в кресло неподалеку от стола, за которым заседали министры. Было удобно наблюдать и речи были хорошо слышны. То было трудное время для украинцев и для Украинского Правительства. Петербургское большевистское правительство предъявляло требования, которые было трудно удовлетворить. Знакомый мне министр Винниченко предлагал на этом собрании внести в правительственную программу разные признаки полевения, но это, конечно, не могло удовлетворить большевиков. Им нужно было не полевение украинской политики, а власть над Украиной.

Среди публики заметил инженера Демченко. Знал его еще студентом в Путейском Институте. Потом встретил его в Киеве во время моего деканства. Он явился, как представитель Городской Думы, в заседание правления при рассмотрении годового институтского бюджета. Известность он приобрел своим проектом замощения киевских улиц. На мостовых употребляли шведский особенно твердый камень и Демченко заведывал всеми работами. Говорили о разных злоупотреблениях в этом деле. Сколько было правды в этих разговорах я не знаю, но было известно, что за годы своей городской службы Демченко сильно разбогател и имел в Киеве большое имущество. Решения Рады могли сильно влиять на его финансовое положение и естественно, что он с интересом следил за этими решениями.

Мое благоденствие в Киеве длилось недолго. Скоро мы узнали, что с большевиками началась война. Войска двигались по дороге, соединяющей Киев с Петербургом и прямое железнодорожное сообщение по этой дороге было прервано. Все же я хотел вернуться во-время к моим учебным занятиям и в положенный день явился с вещами на вокзал. Поезд в моем направлении был подан, но все вагоны уже были забиты дезертирами. Сделал попытку протискаться в один из вагонов, но встретил такое злобное отношение солдат, что пришлось отступить. Вернулся домой и решил ждать более надежных средств сообщения с Петербургом.

Большевики быстро продвигались и через несколько дней они были уже под Киевом. Начался обстрел города. Защитников в Киеве было немного и город, конечно, мог быть легко взят без разрушений, производимых тяжелой артиллерией, но в революционное время командиры, не уверенные в своих войсках, держат своих солдат в безопасности и воюют путем истребления мирных жителей. Большевики разрушили вокзал дальнобойной артиллерией и другие железнодорожные сооружения Киева, а потом перешли к систематическому разрушению города. Наш дом остался цел. Снаряды, направленные на вокзал, пролетали выше. Вечерами полет снарядов был прекрасно виден из окон.

Серьезно заниматься чем‑нибудь при таких условиях было, конечно, невозможно и мы, совсем не картежники, по целым дням играли в карты, предварительно поставив стол в простенке между окнами, чтобы не задела какая‑нибудь шальная пуля. В доме самым храбрым оказался отец. Когда канонада затихала, он выходил на улицу посмотреть на разрушения. Сыновья, два прапорщика запаса, предпочитали сидеть дома.

После нескольких дней канонады горожане не выдержали и отправили депутацию в оба лагеря украинцев и большевиков с просьбой прекратить сражение. Для большевиков эти разговоры не имели значения, но украинцы не могли спокойно смотреть на разрушение своей столицы и решили отступить. Некоторые части отступали по Гоголевской улице мимо наших окон. Трудно назвать войсками эти кучки людей, проходивших перед нами. Далеко не все имели военную форму, не все имели винтовку в руках. Некоторые тащили пулеметы. Артиллерии я не видел. С войсками ушло и правительство, но совсем не далеко. Один из знакомых министров, вернувшись после ухода большевиков, рассказывал, что он с семьей прожил время большевистской оккупации в дачной местности в 30 верстах от Киева и что там протекала все время мирная жизнь.

Способ ведения войны путем истребления мирного населения нашел позже применение на Западном фронте во время второй мировой войны. Примером может служить разрушение Дрездена. Я любил этот чудесный город и когда бывал в Германии старался его посетить, посмотреть чудную картинную галерею, побывать в оперном театре. В городе не было никаких укреплений, не было войск, не было аэропланов и почти до конца войны не было серьезных разрушений. Туда направлялся поток беженцев с Восточного фронта при наступлении русских. И вот однажды появилась эскадра аэропланов с Запада. Защиты не было, можно было бомбардировать безопасно с любой высоты. За первой эскадрой явилась вторая, третья и так далее. К концу дня город был уничтожен. Было убито пол-миллиона людей. Зачем это было сделано? [1])

Как другой пример варварства союзников приведу Пфорцхейм. Этот город я не раз проезжал до войны. После войны, в 1947 году, осматривал оставшиеся от города развалины. Позже, гуляя в лесу в окрестностях Баден Бадена, я встретился с одним из бывших жителей Пфорцхейма. Оба мы были любителями лесных прогулок и ходили вместе целый день. Осматривали знаменитый парк Баден Бадена с вековыми деревьями. Многие деревья были срублены французами-оккупантами, но не были во-время вывезены, валялись и гнили. Я спросил немца, был ли он в Пфорцхейме во время бомбардировки. Он ответил, что был и рассказал, как прилетали аэропланы, начали сбрасывать на город зажигательные бомбы и лить горящую смолу. Он участвовал в спасателных операциях и спас женщину с ребенком. Она увязла в смоле, покрывавшей улицы и ему удалось вытащить ее из этой смолы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});