Записки Видока - Эжен-Франсуа Видок

Утром и вечером тюремные решетки обязательно осматривают, чтобы по звуку, который они издают, определить, касалась их пила или нет. Многолетний опыт доказал, что эта предосторожность является нелишней.

На следующий день, едва мы успели помолиться и заправить постели, к нам ввели новенького. Это был человек в голубой грязной блузе, в приплюснутой фуражке и изорванных башмаках. Выражение его лица было до того свирепым и зверским, что даже старший не посмел к нему подойти; остальные оказались не храбрее его. Но вновь прибывший ожидал всяческих почестей, а потому первым заговорил о своих подвигах.

Его схватили несколько часов назад на месте преступления. Занятие его заключалось в том, что он разведывал места, где проходили пышные похороны, и помечал склепы, прячась за памятниками на кладбище. Ночью, вооружившись ломиком, он поднимал с помощью этого инструмента только что положенные плиты, спускался в могилу и разбивал гроб. Затем он снимал с покойника все, что на нем было ценного, после чего удирал через ограду в то время, когда не опасался никого встретить.

Я должен заметить, что, каким бы развращенным ни было наше собрание, никто не смеялся: рассказ этот встретила гробовая тишина. Тогда это чудовище прихвастнуло таким поступком, что даже перо отказывается его описать.

Авриль, прервав его, воскликнул: «Вот, черт возьми, хорошенькое дельце! Тебя за него осудят лишь на печную каторгу, меж тем как я буду казнен!»

Это восклицание поумерило самоуверенность и бахвальство новенького. Обманутый в своих ожиданиях, он молча улегся в углу. Два часа спустя за ним прислал следственный пристав, но чувство отвращения заставило его прервать допрос, за который он принимался три раза.

Двойное убийство в Шеваль-Блан

Так как я уже завел речь об Авриле, то расскажу вкратце о преступлении, принесшем ему печальную известность. В свое время об этом много писали в журналах.

Жермен, господин с вкрадчивыми манерами, был близко знаком с другим бездельником по имени Шардон. Однажды случай свел их вместе в Париже; Шардон был в костюме священника. Но, как говорится, рыбак рыбака видит издалека. Шардон объявил, что он просит подаяния и живет со своей матерью припеваючи. В конце концов, он пригласил своего старого приятеля к себе в дом. Жермен согласился и в первое же посещение, увидев, в каком довольстве жил Шардон, задумал неладное. Жермен решил избавиться от Шардона и его матери, чтобы воспользоваться их деньгами. Авриль с Ласенером взялись за это дело. Жермен же дал им точные указания.

«В углу у камина есть кочерга. Это все, что вам потребуется», — сказал он. В назначенный день злодеи отправились к Шардону, проживавшему на первом этаже дома, по улице Шеваль-Блан. Мать хозяина встретила двух приятелей и пригласила их в дом. Завязалась беседа, но тут вдруг Шардон, пораженный внезапным ударом, вскрикнул. Прибежавшую на его крик мать ожидала та же участь: женщина упала возле сына. В ту же минуту кто-то постучал в дверь. Авриль побледнел, но после некоторых колебаний, стараясь спрятать оружие, от которого он еще не успел освободиться, отворил дверь. Оказалось, что стучавший господин, на свое счастье, ошибся этажом, а то понятно, и ему бы досталось. В то же самое время Жермен с невозмутимым видом бродил по окрестностям, ожидая окончания дела и своей доли в добыче. Вскоре появились его подельники, и, разделив между собой деньги и вещи, они преспокойно отправились в театр «Варьете». Некоторые из этих подробностей стали известны публике, другие же навсегда остались сокрытыми в душе этих отъявленных злодеев — Авриля, желавшего властвовать над себе подобными извергами, скромного Жермена, задумавшего это кровавое дело, и Ласенера, наводящего ужас на всю округу.

Филандеш и его шайка

От трагического перейдем к комическому. Оказавшись в кругу этих мошенников, плутов и преступников, я не знал, что мне делать, и погрузился и самое тяжкое раздумье, но тут вдруг лязг засовов и взрыв хохота прервал мои печальные размышления. В камеру ввели толпу оборванцев и нищих. Их, но-видимому, больше заботило то, когда им будут раздавать пищу, нежели те эпитеты, которыми их награждали. В большинстве своем это были люди, ночующие на улицах и притворно падающие без чувств.

— Нет смысла требовать с них плату, — сказал Авриль своему другу Жермену. — Они нищие.

Вид этих несчастных, с жадностью поглощавших тюремный хлеб, внушил мне чувство глубокой жалости. Но я был слишком мягкосердечен, сочувствуя этим негодяям. Я и не подозревал, до какой степени развращения они дошли.

Вполне естественно, что люди без чести и совести стремятся в те густонаселенные места, где имеют все шансы избежать правосудия. Удивительно, как они умеют обходить закон и карательные меры, предпочитая скотскую жизнь честному труду! Пока Париж не присоединил к себе общины, являвшиеся прежде его предместьями, некоторые окрестности слыли притонами мошенников и напоминали старинный Двор чудес[23]. Отдельные места были так опасны, что никто не решался пойти туда даже днем. Так, в Монфоконе, между Бельвилем и Парижем, собралась целая толпа бездельников и прохвостов, предающихся всяческим порокам и преступлениям. Впоследствии к ним присоединилась шайка кочевников. Одни из них занимались тем, что обирали пьяных, другие останавливали дилижансы, обозы, почтовые кареты. Из двадцати преступлений, учиненных ночью, пятнадцать наверняка были на их совести. Они не гнушались ничем: ни уединенным жилищем, ни запоздалым путником, которого они преспокойно убивали. Сегодня холмы Шомон — любимое место для гуляний, но тогда они были пристанищем разбойников. В том самом месте, где улица Пуэбла разветвляется надвое, находятся покинутые каменоломни. Там полиция часто задерживала целые полчища бродяг. Одни из них сдавались без всякого сопротивления, надеясь найти в тюрьме пищу и отдых, другие же, напротив, спасались в подземельях, яростно защищая свою жалкую жизнь. Иногда они даже стреляли в жандармов. Спустя некоторое время после Июльской революции[24], выстрелы, раздавшиеся под сводами подземелья, спровоцировали страшный обвал, освободивший общество от сотни самых отъявленных негодяев.

Какаусти

Теперь читатель может составить некоторое представление о тех бродягах, которых привели к нам в камеру. Набег, предпринятый ими накануне, привел их в Депо. Все, за исключением главаря шайки и одного кривого оборванца небольшого роста, оставались совершенно равнодушны к упрекам старшего.

— Когда я думаю о том, — сказал Авриль, — что эти нищие лучше согласятся умереть с голоду или попадутся в руки полиции, нежели займутся воровством, мне становится досадно! Они ничего не хотят делать!

— Довольно! — перебил его кривой. — Я не тот, за кого вы меня принимаете. Меня здесь знают.

— Ах, да это Какаусти! — воскликнул Авриль. — Как тебе не стыдно появляться здесь в таком костюме? Вот еще один человек, которому не совестно бездельничать! На нем даже рубашки нет!

— За меня не беспокойтесь, — возразил Какаусти, — через месяц я окажусь на свободе, и у меня будут деньги… Долго вы еще будете ко мне приставать, старые каторжники? Лучше бы пригласили на свой пир, а то я со вчерашнего дня ничего не ел.

— Ну так и быть, поешь с нами.

И все трое уселись за стол, уставленный яствами.

Надо заметить, что в то время заключенным позволялось иметь все, чего бы они ни захотели, лишь бы у них водились деньги, а уже известно, как они их добывали. Пока старший и его гости пировали, запах еды заставлял новоприбывших испытывать все мучения Тантала[25]. Некоторые из них, я уверен, отдали бы год своей жалкой жизни за возможность поучаствовать в этой трапезе. Между тем от выпитого вина собеседники разгорячились.

— А все-таки наша профессия не дурна, — сказал Какаусти помощнику старшего.

Жермен кивнул в знак согласия, но в душе он, вероятно, придерживался мнения, что это ремесло не очень-то безопасно.

Надо сказать несколько слов о старом бродяге, которого его же братия прозвала Филандеш, потому что он был безобразен и отвратителен. Он носил длинный кафтан, давно превратившийся в лохмотья, и потертую шляпу. Его обувь напоминала обувь французских солдат после их бегства из Москвы.

Проведя три четверти своего существования в различных тюрьмах, он занялся тем, что стал притворяться то нищим, то убогим, то увечным. Филандеш умел возбуждать жалость в прохожих и избегал полиции, с которой имел давние счеты. Превосходно разыгрывая свою роль, он ловко обманывал сострадательные души и только недавно был пойман полицейским агентом.

— Я уверен, что на его совести больше грехов, чем у меня, — сказал Жермен.

— Я прошу милостыню на больших дорогах, но не убиваю, — проговорил Филандеш.