Домашний быт русских царей в Xvi и Xvii столетиях. Книга первая - Иван Забелин

Этот приснопамятный подвиг, совершенный по благословению Божию, явственно изображали картины 4-я и 7-я (в сводах сеней).

Другие, более поздние летописцы не меньше прославляли молодого царя за его государственные добродетели, отдавая должное и его личным достоинствам.

По их словам, многославный царь был «ратник непобедимый, велик в мужестве, ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен, во бранях на сопротивные искусен, варварские страны, аки молния борзо обтече и вся окрестные устраши и прегордые врага покори… Был муж чудного рассуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело… В словесной премудрости ритор, естество ело вен и смышлением быстроумен… благосерд в воинстве, еще же и житие благочестиво имел и ревностию по Бозе присно препоясася… И не вем, како превратися многомудренный его ум на нрав яр…» [101]

Все это, как общее мнение всего народа, и больших и малых, и бояр и сирот-крестьян, было выражено в картинах 2, 3 и 6 (в сводах сеней).

Само собою разумеется, что вся эта золотая стенопись, как в сенях, так и в самой палате была сочинена и составлена по указанию и при непосредственном содействии и руководстве не только известного священника Сильвестра, но еще более самого митрополита Макария, который к тому же и сам был иконописцем и доброе, благотворное и просветительное влияние которого на молодого царя отражалось на всех достойных памяти делах в первые годы его царствования. Добрые дела стали превращаться в злодеяния, когда влияние митрополита по случаю его глубокой старости значительно ослабело, а затем и совсем прекратилось. Можно предполагать, что и знаменитый новгородец, священник Сильвестр, был введен к царю также митрополитом, бывшим прежде архиепископом Новгорода и оставившим по себе в Новгороде самую добрую память. Вступив на стол митрополита в 1542 г., когда Грозному было только 12 лет, святитель, несомненно, стал руководить, если не воспитанием, то обучением, образованием государя-отрока, который потом явился таким глубоким знатоком библейской и вообще церковной истории и немалым богословом. Конечно, таким просвещением своего ума и обогащением своего знания он был обязан митрополиту, которому много обязана и русская наука: сохранением в составленных им Четьих-Минеях многих древних литературных памятников, учреждением в Москве типографии, сочинением первой русской истории под видом Степенной книги и другими трудами. Святитель был на Руси просвещеннейшим человеком своего времени и доставил и своему ученику такую же славу.

Нам кажется, что из всех приобретенных им познаний библейская история послужила молодому государю во многом путеводным светочем. В ее повествованиях он изучал идеалы ветхозаветной царской власти, так как воцарившемуся русскому государю было необходимо знать, как жили и как поступали древние цари, дабы устроить по их образцу и свою русскую царскую жизнь. Библейские повествования о воинских делах, в особенности в истории Иисуса Навина, должны были оставить глубокие следы и в воззрениях молодого царя на свои царские обязанности, как первого воина и оборонителя своей земли. Воспитанный этими сказаниями, новый царь не сомневался в своем призвании без пощады истреблять врагов, где бы они ни появились, на бранном поле или в комнатах дворца. Это была истина старозаветная у всех народов древности, но в библейских сказаниях она являлась истиною религиозною и потому в сознании молодого царя получала особую святость. По свидетельству иностранцев, справедливо восхвалявших его личные достоинства, как говорит Карамзин, он был исполнен «единственно двумя мыслями: как служить Богу и как истреблять врагов России». Эти мысли в полной мере и были выражены в картинах, украшавших сени Золотой палаты, как преддверие к царственному жилищу и к лицезрению пребывающего там достохвального царя.

Если допустим, что мысли и понятия молодого царя были исполнены идеалами ветхозаветных сказаний о царской власти и о беспощадном истреблении врагов, как это и выразилось в описанных картинах, то многое можем объяснить и в последующей истории его бесчеловечных деяний. Беспощадные казни домашних врагов, свирепый разгром Новгорода в 1571 г. и тому подобные необъяснимые подвига Грозного-царя могут явиться только несчастным заблуждением его начитанности, воспитанной по преимуществу эпическими сказаниями и потому направлявшей его ум к воссозданию и на русской, уже христианской, почве эпических подвигов, свойственных только дохристианскому времени, которые и народ, исполненный эпических же созерцаний, перенес с эпическим спокойствием и даже воспевал их в своих былинах. Время Грозного было еще богатырскою эпохою в Русской земле, и потому новорожденная царская власть, как только она воплотилась в личной воле, да притом еще в очень даровитом человеке, необходимо должна была выразить себя теми богатырскими подвигами, какими было воспитано ее эпическое созерцание, и при посредстве домашних сказаний, а в особенности при посредстве неуклонно учительных библейских повествований. Наш Грозный-царь в сущности был эпический богатырь, чудовищный, совсем непонятный для нашего времени и объяснимый только жившими еще в самом народе эпическими идеалами и эпическим складом понятий его века. На наши понятия это был своего рода богатырь — Дон-Кихот.

В самой палате, в небе, то есть в сводах и под сводами, в верху стен, стенопись в таких же иконописных олицетворениях изображала притчами и подобиями высоконравственное назидание самому царю, а с ним вместе и всему православному народу о том, как велико и бесконечно Господне милосердие и человеколюбие к кающемуся грешнику, к заблудившейся овце, которую, найденную в покаянии. Сам Спаситель на своих раменах выносит из пустыни блуждания. Здесь притчи и подобия воспроизводили живую московскую историю, только что совершившуюся с молодым царем, когда, потрясенный страшными событиями своих дней (пожар 1547 г.), он, по вразумлению и благословению известного священника Сильвестра, обратился из пустыни нравственного блуждания на спасенный путь праведной жизни.

Его покаяние было так чистосердечно, так искренно, что он не затруднился перед лицом всего народа с сердечным сокрушением во всеуслышание рассказать свою греховность, греховность своей еще молодой и неопытной личной жизни, и главное — греховность всего государственного управления. На соборе духовенства, перед святителями, а потом на Лобном месте перед народом, собранным из всех городов и волостей, он принес это достопамятное покаяние, прося прощения, еже зле содеях; заставив покаяться и бояр и приказных людей, то есть все правительство. Можно сказать, что это было покаяние государственное в собственном смысле, где в лице молодого царя именно государство раскаивалось в содеянных грехах. Естественно, что вся история этого покаяния произвела в тогдашнем обществе особое неизгладимое впечатление, под влиянием которого была написана и стенопись царской Золотой палаты. Митрополит Макарий так и озаглавил содержание этой стенописи, что «в полате было приточне (притчами) изображено Спасово человеколюбие, еже о нас, ради покаяния». Как увидим, здесь же был изображен и самый момент обращения царя на правый путь поучением священника Сильвестра в картинах об индийском царевиче Иоасафе и пустыннике Варлааме с его учительными притчами.

Другие картины уже из русской истории, украшавшие стены палаты, служили выражением тех же идей и представляли историю крещения Руси при св. Владимире и историю принятая Владимиром Мономахом царского венца и регалий для изъяснения современного события о венчании царским венцом молодого московского царя.

Стенопись палаты была распределена следующим образом. По самой средине свода, в небе, был изображен круг, а в кругу, ликом к южной стене, где стояло государево место, Еммануил сидит на небесных дугах, под ногами колеса многоочитые, в левой руке держит потир злат, в правой палицу, у рук локти обнажены, в венце седмь клинов, подпись: «Исус Христос Еммануил».

Около того круга простирался другой круг, в котором были изображены четыре евангелиста прообразованных, т. е. с изображением только одних их символов, льва (Иоанна), орла (Марка), тельца (Луки), ангела (Матфея).

Оба круга были обогнуты надписями, в верхней половине по золотому полю, в нижней — по празеленому. На золотом поле, поверх Еммануила, надпись гласила: «Бог отец премудростию своею основа землю и утверди веки» и «Благослови венец лету благости Твоея, Господи!» На празеленом поле надпись проходила в два ряда и гласила следующее: «Превечное Слово Отчее, иже во образе Божий сый и составляй тварь от небытия в бытие, иже времена и лета своею областию положей! Благослови венец лету благостию своею, даруй мир церквам Твоим, победы верному царю, благоплодие же земли и нам велию милость».