Гибель и возрождение - Йен Пирс

На другом конце провода повисла долгая пауза.

— Через час, — сказал Микис.

Мэри Верней с бьющимся сердцем положила трубку. Пришла пора действовать.

— Ну вот. Что скажете? Конечно, она немного грубовата.

Волнуясь, Дэн Менцис отступил, и Флавия взяла икону в руки.

— Лицо получилось, — нервно заметил он, явно напрашиваясь на комплимент.

Флавия внимательно изучила лицо.

— Правда, некоторые царапины и потертости не идеальны, — добавил он.

Флавия немедленно переключила внимание па указанные недостатки.

— Зато фоном я очень доволен. Очень. Конечно, если бы мне дали побольше времени…

Флавия отложила картину и кивнула.

— По-моему, работа великолепная, — сказала она наконец. — Намного лучше, чем я ожидала.

— Правда? Вы правда так думаете? — благодарно воскликнул Менцис. — Но она действительно хороша. Немногие справились бы с ней, тем более за такой короткий срок. Какой-нибудь Донофрио все еще выбирал бы доску.

— Мы сделали правильный выбор, — заверила его Флавия. — Я довольна. Меня смущает только одно — запах свежей краски. С этим можно что-нибудь сделать? Конечно, это не столь важно: Мэри Верней знает, что вы работали с картиной. И все же запах слишком сильный.

Вдруг у нее появятся подозрения и она начнет рассматривать ее более внимательно?

— Сколько у нас еще времени? Флавия посмотрела на часы:

— Максимум пятнадцать минут. Менцис секунду подумал.

— Микроволновка, — сказал он.

— Простите?

— Она закрепит краску.

— Я не совсем понимаю.

— Мне нужен плотно закрывающийся контейнер. Менцис начал носиться по комнате, собирая нужные ингредиенты, потом смешал их в металлической чашке и, установив ее на подставку, зажег под ней свечу.

— Что это?

— Ладан. Он забивает большинство запахов и окутывает вещь загадочным флером. После этого мы добавим еще два ингредиента, которые при сгорании окончательно уничтожат запах краски.

— Что же это за ингредиенты?

Менцис усмехнулся;

— Грязные шерстяные носки. Этому меня научил старый друг. Десяти минут будет достаточно, чтобы нейтрализовать запах краски. Не навсегда, конечно, но на сегодняшний день хватит. Важно, чтобы носки тлели, но не загорелись. Иначе все пойдет насмарку.

Через пятнадцать минут они открыли микроволновую печь. Оттуда хлынул такой дух, что сразу стало ясно: для приготовления пищи она больше непригодна. Флавия махнула па это рукой: если дело выгорит, расходы окупятся; если же нет — компенсация за микроволновку окажется сущей безделицей по сравнению с тем, что ее ожидает. В настоящий момент цель была достигнута: запах свежей краски исчез.

— Хорошо, — сказала Флавия. — Теперь мне надо уходить. Вскоре к вам придет женщина лет пятидесяти. Она скажет, что работает в полиции и пришла забрать икону. Вы согласны подыграть нам?

— Ну конечно, — без колебаний согласился реставратор. После того как Флавия похвалила его работу, он проникся к ней теплым чувством. — Нет проблем.

Флавия ушла. Через несколько минут ей позвонил Паоло. «Миссис Верней вышла из гостиницы», — доложил он. «Ну, началось», — подумала Флавия.

Отец Жан и отец Ксавье сидели друг против друга в больничной палате и не знали, что сказать. Отец Ксавье казался углубленным в свои мысли, отец Жан пребывал в состоянии сильного душевного волнения. Ему требовалось время, чтобы осознать невообразимое: глава ордена совершил… да, аморальный поступок, иначе не скажешь. Отец Ксавье пренебрег решением совета ордена. Немыслимо. Неслыханно. Особенно неприятно было то, что отец Ксавье рассказал всю правду именно ему — человеку, который был просто обязан предпринять в связи с этим какие-то меры.

В принципе он должен был обрадоваться возможности прекратить реформистскую деятельность отца Ксавье. Но радости он не испытывал. И дело, разумеется, было не в тайне исповеди; в последние дни он много думал, в корне пересмотрел свои взгляды и беспощадно осудил себя. Если бы отец Ксавье признался ему несколько дней назад, все было бы по-другому. Теперь же отец Жан чувствовал, что сам должен принести извинения, а не наоборот. Вместо того чтобы признать авторитет отца Ксавье, он всячески пытался подорвать его. Он сам поставил его в безвыходное положение и несет точно такую же ответственность.

— Можешь не сомневаться: я сложу с себя обязанности главы ордена, — сказал отец Ксавье, нарушив молчание. — Уверен, тебя выберут на этот пост абсолютным большинством. Возможно, это и к лучшему.

— Ты, может быть, удивишься, но я умоляю тебя подумать, — тихо ответил отец Жан. — Конечно, вся эта история очень неприятна, но я не думаю, что тебе следует покидать пост. Я виноват не меньше тебя — я должен был оказать тебе поддержку и не сделал этого. И я готов во всеуслышание сказать об этом на совете.

Отец Ксавье удивленно поднял голову: он не ожидал таких слов от своего ярого противника.

— Ты очень добр, Жан. Но не стоит. Моя ошибка слишком велика, и рано или поздно она станет известна за пределами монастыря. Я не хочу бросать тень на весь орден, оставаясь на посту. К тому же мои раны еще не скоро заживут.

— Доктора говорят, ты полностью восстановишься.

— Когда-нибудь, вероятно. Надеюсь. Но на это уйдет несколько месяцев, и все это время я буду не в состоянии исполнять свои обязанности. Будет лучше, если я уйду. Мое место должен занять ты, Жан.

Отец Жан покачал головой.

— Раньше я ухватился бы за эту возможность обеими руками, — с легкой улыбкой ответил он. — Но после долгих размышлений я пришел к заключению, что не гожусь на роль лидера. Я слишком стар и консервативен. Если мы изберем на пост правильного человека, это станет поворотным моментом в развитии нашего ордена. Мы придем к великим свершениям.

— Мы? — спросил отец Ксавье. — Мы? У меня такое ощущение, что ты не имеешь в виду совет ордена, когда говоришь «мы».

— Я говорю о нас с тобой. Если мы вдвоем придем к согласию и выдвинем общую кандидатуру на совете, братья проголосуют за нее единогласно. Ты понимаешь это не хуже меня.

— Если мы придем к согласию. Кого ты предлагаешь?

Отец Жан покачал головой и придвинул свой стул ближе к кровати.

— Как насчет отца Бертрана? — спросил он. — Он хороший администратор и не имеет политических пристрастий.

— Он так прикипел к своей больнице в Болгарии, что его оттуда не вытащить никакими силами. Он, конечно, хороший человек, но для нас не подходит. Я думаю, может, отец Люк?

Отец Жан рассмеялся:

— О нет! Святой человек, с этим не поспоришь, но, на мой взгляд, слишком уж радикальный. Он заставит нас истязать себя розгами по ночам. Нет, избави нас Боже от отца Люка.

— Марк?

— Слишком стар.

— Он моложе меня.

— Все равно слишком старый.

— Франсуа?

— Он никудышный администратор. С ним мы разоримся уже через год. А учитывая наше теперешнее положение…

Повисла пауза.

— Не так-то это легко, верно? — сказал отец Ксавье.

— Нам нужен кто-то совершенно новый, человек, не связанный ни с какими фракциями и способный привнести свежие идеи. Все, кого мы обсуждали, не годятся. Мы знаем, чего от них ожидать. Нужен кто-то со стороны, кто-то вроде отца Поля.

Это имя вырвалось у него непроизвольно, но, прозвучав, оно крепко засело у него в голове и уже не отпускало.

— Ему всего тридцать лет, — возразил отец Ксавье. — У него нет административного опыта, он не успел нажить сторонников в ордене, не стремится к высоким постам и к тому же африканец.

— Все так, — подтвердил отец Жан, но идея выбрать отца Поля уже завладела им, и он был не в силах от нее отказаться. — Он не реформатор и в то же время не традиционалист. Приверженцы реформ проголосуют за него, потому что он поддерживает идею миссионерства. А традиционалистам должна импонировать его искренняя и глубокая вера; я бы даже сказал, что отец Поль — единственный истинно верующий в нашем ордене в самом высоком смысле этого слова. Во всяком случае, когда он находится здесь, а не у себя в Африке. Бог его знает, каков он там. И я считаю его хорошим человеком, Ксавье. А это немало.

— Я знаю. Ведь это отец Чарлз разыскал его и привел к нам? Я тогда сомневался, что из него может выйти что-нибудь путное, но постепенно привязался к нему и даже полюбил.

— Меня смущает только одно: что скажут люди? — задумался отец Жан. — Африканец? Самый молодой за всю историю ордена?

— Может быть, настало время забыть о предрассудках? И кроме того, Жан, друг мой, мне не хочется показаться тебе слишком прагматичным, но подумай, как о нас повсюду заговорят! Сколько молодежи захочет вступить в наш орден!

— Но в принципе как ты считаешь: он годится для этой должности? Лично я в него верю. По-моему, он подходит как никто другой. У него есть важнейшие качества: цельность и верность. И здравый смысл.

Ксавье удовлетворенно сложил руки на животе.