Дворец любви - Джек Вэнс

В самом деле, прохладный бриз покрыл рябью гладь озера, и небо на западе начало затягиваться перистыми облаками.

Васт предпочла двигаться дальше с остальными, и все побрели по берегу озера. Наконец тропа свернула в сторону, начала карабкаться на склон и побежала по парку между высокими деревьями и пышными травами. Ветер дул в спину. Когда солнце начало опускаться за линию гор, гостям были предложены бутерброды и чай. Потом они вновь поднялись и пошли вперед. Ветер гудел в ветвях деревьев.

Когда солнце совсем скрылось за горы, путники вошли в густой лес. Тьма сгущалась, по мере того как гасли последние лучи солнца.

Шли медленно. Женщины уже еле передвигали ноги, хоть жаловалась лишь одна Васт. Лейдиг хранила суровое молчание, а с лица Маргариты Ливер не сходила улыбка. Хиген Грот не находил сил для жалоб и лишь иногда что-то коротко говорил Дорани.

Лес казался бесконечным. Ветер, резко похолодавший, выл в верхушках деревьев. Тьма упала на горы. Гости еле доплелись до поляны, где стояло строение из камня и бревен. В окнах сиял желтый свет, из трубы курился дымок, обещая тепло, ужин и отдых.

Так оно и было. В обширной зале, устланной ярким ковром, пылал огонь в камине. Некоторые из гостей рухнули в мягкие кресла, другие предпочли разойтись по своим комнатам и освежиться. Их ожидала новая одежда: мужчин – черная пара, дам – длинные черные балахоны. Непритязательность женского наряда должны были скрасить белые и коричневые цветы в волосах.

Когда вся компания привела себя в порядок, подали вино и незамысловатый обед. Гуляш, хлеб с сыром и красное вино заставили всех позабыть о трудностях пути.

После обеда гости собрались около камина выпить по рюмочке ликера.

Вновь закипел спор о том, где находится Дворец Любви. Наварх, стоявший у камина, принял драматическую позу.

– Все очень просто, – провозгласил он с вызовом. – Или нет? Неужели никто ничего не понимает, кроме старого Наварха?

– Говори, Наварх, – поддержал Этьен. – Не томи! Изреки откровение!

Хватит дразнить нас!

– Я и не собирался. Все узнают открывшееся моему мысленному взору, моим чувствам. Мы на середине путешествия. Здесь мы прощаемся с беззаботностью, легкостью и покоем. Ветер дует нам в спину все сильней и сильней, гонит нас сквозь лес. Он изгоняет из нас умеренность!

– Поменьше тумана, старина! – подзадорил Танзел. – Мы ни слова не поняли!

– Те, кто способен понять меня, скоро поймут, те, кто не способен, не поймут никогда. Но все уже ясно. Он знает, он знает!

Лейдиг, выведенная из терпения иносказаниями, спросила:

– Кто знает? И о чем знает?

– Что есть мы все? Резонирующие нервы! Художник знает тайну их связи…

– Говорите за себя, – проворчал Диффани.

Наварх прибег к одному из своих экстравагантных жестов.

– Он поэт, как я. Разве не я обучал его? Каждый удар сердца, каждое движение ума, каждое биение крови…

– Наварх, Наварх! – простонал Уибл. – Достаточно! Или, во всяком случае, смените тему. От ваших слов стынет кровь в жилах, они неуместны в этом странном приюте, обители призраков и вурдалаков!

Прютт назидательно произнес:

– Такова наша доля. Каждый человек – зерно. Когда наступает время сева, он погружается во тьму, а затем вырастает дерево, воплощение души. Мы дубы и вязы, лавры и черные кипарисы…

Беседа шла своим чередом. Молодежь уже облазила древнее строение и теперь играла в прятки в соседней зале, скрываясь за тяжелыми портьерами.

Лейдиг, потеряв из виду Биллику, обеспокоилась и отправилась разыскивать ее. Вскоре она привела подавленную девушку и что-то прошептала Васт. Та взвилась как ужаленная. За стеной загремели голоса, и минуту спустя Васт вернулась, таща за собой раздраженного Хала.

Немного погодя в салон вошла Друзилла. Ее щеки горели, а взгляд выдавал смущение и удовольствие. Темный балахон удивительно красил ее – девушка никогда не выглядела лучше. Она пересекла комнату и скользнула в кресло рядом с Джерсеном.

– Что случилось? – спросил он.

– Мы играли. Я спряталась с Халом и следила, как вы велели, кто рассердится больше всех.

– И кто же?

– Не знаю. Марио говорит, что любит меня. Танзел все время смеется, но он был недоволен. Этьен ничего не сказал и не глядел на меня.

– Что ты такое делала, что они все рассердились? Не забывай: раздражать их опасно.

Друзилла поджала губы.

– Да… Я забыла – я должна быть испуганной. Я и вправду боюсь, когда об этом думаю. Но вы позаботитесь обо мне?

– Да, если смогу.

– Вы сможете. Я знаю, что вы сможете.

– Надеюсь… Ну ладно, что же так задело Марио, Танзела и Этьена?

– Ничего особенного. Хал хотел поцеловать меня, и я разрешила. Васт застала нас врасплох и раскричалась. Она меня обзывала. «Блудница вавилонская! Лилит! Нимфоманка!» – Друзилла очень похоже передразнила Васт.

– И все слышали?

– Да. Все слышали.

– И кто больше всех расстроился?

Друзилла пожала плечами.

– Иногда мне кажется, что один, иногда – другой. Марио из них самый добрый, у Этьена меньше всех чувства юмора. Танзел бывает саркастичен.

«Очевидно, – подумал Джерсен, – я многое упустил».

– Лучшее, что ты можешь сделать, это не играть ни с кем ни в какие прятки, даже с Халом. Будь любезна со всеми троими, но не выделяй никого.

Лицо Друзиллы омрачилось.

– Я до смерти боюсь. Когда я была с теми тремя ведьмами, так хотелось убежать. Но этот яд в кольцах… Думаете, они убили бы меня?

– Не знаю. Ну, а теперь иди спать. И никому не отворяй дверь.

Друзилла встала и, кинув последний, отчаянный взгляд на Джерсена, поднялась на галерею, а затем скрылась в своей комнате.

Гости уходили один за другим. В конце концов Джерсен остался в одиночестве глядеть на догорающие угли и ожидать неизвестно чего…

Свет на галерее был тусклым, балюстрада заслоняла обзор. Какая-то тень скользнула к одной из комнат, дверь бесшумно открылась и закрылась.

Джерсен подождал еще час. Угли в очаге дотлели. Ветер начал швырять капли дождя в темное окно. Дом погрузился во мрак и тишину. Джерсен ушел спать.

Утром он выяснил, что комната, которая ночью приняла посетителя, была отведена Тралле Каллоб, студентке-социологу. Джерсен попытался проследить, на кого она смотрит чаще всего, но так и не пришел к определенному выводу.

К завтраку все явились в серых замшевых лосинах, черных блузах, коричневых пиджаках и странных черных уборах, по форме напоминающих шлемы.

Пища, как и накануне, была непритязательной, но сытной. Во время трапезы путешественники бросали озабоченные взгляды на небо. Вершины гор заволокло туманом, сквозь небольшой просвет проглядывал бледный диск солнца – унылое зрелище.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});