Концентрация смерти - Максим Шахов

– Отстань. Ты ничего не понял.

– Я-то не понял? Это ты ничего не понимаешь. Война идет, а ее без крови не бывает. Она не разбирает, где солдат, где старик или ребенок. Все озверели. И мы с тобой озверели.

– Не в этом дело. Ты девушку вспомни.

– И что это изменит теперь?

– Ничего. А душу мою изменит.

– Ладно, пошли. Только быстро. Надо еще в хатах поискать, может, продуктами разживемся. Там, куда мы зашли, я видел погреб нараспашку, а в нем картошка. Мелкая, правда, с куриное яйцо, и проросшая…

Прохоров уже не слушал, у него звенело в ушах. Голос Ильи сливался в монотонный гул.

«Как можно говорить о таких вещах теперь?» – подумалось Михаилу, но он тут же вспомнил и сидение в склепе на кладбище, и причитания вдовы на бетонной плите.

Он сам был причастен к тому ненормальному, что творилось в мире.

«Сейчас нельзя задумываться над некоторыми вещами, нужно действовать, как Фролов. Картошка остается картошкой, даже если ты забираешь из дома, где лежат убитые хозяева. Картошка – это жизнь. Илья уже один раз обжегся, пожалев прирезать молоденького немчика-«языка», и поплатился за это пленом, вот и ведет себя правильно».

Примерно так рассуждал Михаил и злился на себя. Фролов был прав – следовало уходить из мертвой деревни, прихватив с собой нужные вещи, но признаться вслух в своей неправоте не хватало духу. Умом Михаил это понимал, но совесть подсказывала ему другое:

«Ты должен увидеть все и запомнить. Брать здесь ничего не надо. Выживем».

У ворот кладбища беглецы остановились. Увиденное ошарашило их, хотя, казалось, удивляться они уже разучились, насмотрелись на смерть во всех ее обличьях. На толстой перекладине ворот висело три тела – молодые мужчины в грязно-коричневых шинелях, они слегка раскачивались. Шершавые веревки глубоко впились в шеи. У того, который висел посередине, были расстегнуты штаны, на месте прорехи расплылось огромное красное пятно. Прохоров присмотрелся, во рту у повешенного торчало что-то окровавленное, грязное. Если бы не записка, приколотая к воротнику шинели, он бы и не сразу понял, что это такое. Химическим карандашом на криво вырванной страничке из ученических прописей было коряво выведено: «ПОЛИЦАЙ ЛЮБИТ ЯЙЦЫ».

– Это же полицаи, – тихо молвил Фролов отступая. – Они что, своих повесили?

– Может, было за что? – неуверенно предположил Прохоров.

Это единственное, что он мог сказать. Такое допущение еще спасало картину, какую он успел себе нарисовать. Михаил хотел убедиться в своей правоте. Он шагнул за ворота, прошел боком между двух повешенных, опасаясь коснуться их плечом.

В конце высыпанной свежим речным песочком дорожки высился остов сгоревшей деревянной церкви. Еще дымились упавшие балки, толстые брусья. Среди них виднелись обгоревшие до костей человеческие останки. Пламя было такой силы, что обуглились и почернели ближайшие к церкви могильные кресты, на них зловещими дымящимися наростами топорщились повязанные рушники. Листья на деревьях съежились, свернулись в сухие трубочки. Они уже не шелестели на ветру, а позванивали.

Михаил с автоматом в руках обходил пожарище. Он увидел три детских тела, лежавшие между могил. Их словно подбили, сбросив на землю в стремительном полете.

И вновь в голове у Михаила сложилась картинка-реконструкция, четкая, цветная, но беззвучная. Люди в охваченной огнем церкви, пламя рвется внутрь сквозь щели, сипит, завывает, удушливый дым заволакивает пространство. Взрослые мужчины пытаются выбить дверь, но она прочно заколочена крест-накрест снаружи. Со звоном от жара высыпается окно в апсиде. Женщины подсаживают к нему детей:

«Беги, беги!»

Кричащие от полученных ожогов дети выпрыгивают наружу, мчатся среди могил, но навстречу им бьет автомат.

Прохоров открыл глаза. Фролов смотрел куда-то между могильными холмиками и нервно водил стволом автомата. Теперь и Михаил заприметил движение между крестами, кто-то переползал от одной могилы к другой, приближался. Первой мыслью было, что это кто-то уцелел после казни. Прохоров даже сделал шаг навстречу. Но тут прозвучал выстрел. Пуля прошла над головами, хотя явно у стрелка имелась возможность прицелиться поточнее. Фролов рванулся к воротам, но второй предупредительный выстрел раздался уже и с другой стороны, заставил его остановиться.

– Вы окружены, бля, – разлетелся зычный голос по кладбищу. – Бросай стволы…

Сказано это было чисто по-русски, без всякого акцента, правда, с какими-то уголовными интонациями. Прохоров, часто бывавший у белорусских партизан, сразу же определил это на слух. Но русские могли быть как и в партизанах, куда подались многие из попавших в начале войны в окружение, так и в полицаях, куда немцы успешно вербовали из военнопленных.

– А кто ты такой, чтобы мы бросили оружие? – крикнул он.

В ответ раздался удивленный смех.

– Он еще терки устраивает! Законная власть. Партизаны, бля. Отряд батьки Мусы. Слышал, небось, про такого? Стволы бросай, я сказал, а то покоцаем! Даем минуту на кумеканье.

Фролов с Прохоровым переглянулись, походило на какой-то идиотский бред. Какой такой батька Муса? При чем здесь, на полесском сельском кладбище, уголовная феня? Но здравый смысл подсказывал, что ни немцы, ни полицаи такими розыгрышами заниматься не станут, не назовутся партизанами.

– Рискнем? – прошептал Прохоров.

– А что нам остается? – так же тихо отозвался Фролов. – Говорил я, не хрен сюда идти.

Прохоров демонстративно отсоединил рожок от автомата, то же сделал и Илья.

– Если вы партизаны, то мы свои! – крикнул Михаил.

– Свои бывают разные, – прозвучало в ответ, – случаются и заразные, – раздался в ответ неуместный каламбур. – Стволы бросай.

– Мы положим оружие, а ты покажись, – предложил сделку Прохоров.

– Лады. Все равно вам никуда не деться.

Прохоров положил автомат на землю. Его примеру последовал и Фролов. Секунд десять, как казалось, ничего не происходило. Наверное, к ним присматривались. Затем сзади послышались осторожные шаги, в спину Михаилу уперся ствол.

– Братва, можно идти! – гаркнул кто-то под самым ухом.

Наконец между могильными холмиками стали подниматься люди. Прохоров насчитал пять человек. Еще как минимум двое стояло за спинами. На душе слегка отлегло. На паре шапок виднелись пришитые пятиконечные звезды, один был даже в буденовке.

«Точно, партизаны», – подумал Михаил и заулыбался.

Последним поднялся коротышка в длинном – до самой земли хромовом кожаном пальто, полы которого были густо заляпаны грязью. На голове – шапка-кубанка с красной полосой наискосок. В руке низкорослый держал «наган». Его несколько по-азиатски узкие глазки светились счастьем и одновременно подозрением. То, как на него смотрели другие партизаны, наводило на мысль, что он и есть старший, тот самый батька Муса – командир отряда. Раньше таких народных мстителей Михаилу видеть не приходилось.

Он подошел к Прохорову вплотную. Из-за спины вынырнул какой-то подозрительный тип в кепке-восьмиклинке, сноровисто схватил лежащие на земле автоматы татуированными ручищами, сунул их под мышку, отбежал в сторону и блеснул желтой фиксой.

– Обшмонать! – приказал коротышка в кожаном пальто.

Еще двое, явно уголовной внешности, ловко стали обыскивать Фролова с Прохоровым. Руки так и замелькали по карманам, ладони хлопали по бокам. Все найденное было тут же предъявлено командиру, вместе с развязанными вещмешками.

– Документов нет, – констатировал тот. – Газета для самокруток немецкая. Махорка – дрянь. А вот автоматы новые, и рейхсмарочки немецкие из кармана выложить забыли, а такие тут не у каждого водятся, только у самых преданных немецких прихвостней. На чем вы и погорели, господа диверсанты.

– Гражданин начальник, – встрял один из партизан. – Я же говорил. С самолета их сбросили. «Юнкерс» над лесом низко шел.

– Я тебя как учил меня называть? – насупил брови Муса. – Не гражданин начальник, а товарищ командир, – после чего вновь переключил внимание на «диверсантов». – Кто такие?

Прохоров не стал указывать на явную нелогическую нестыковку – если они диверсанты, то почему немцы их должны сбрасывать с самолета, словно в тыл противнику? Он и сам с трудом мог бы быстро и толково объяснить свое с Фроловым здесь появление.

– Мы красноармейцы, офицеры, из плена убежали, – сказал он.

– Значит, сперва в плен врагу сдались, лапки кверху, потом вам там не понравилось, и вы в бега подались. Что ж, всякое в жизни бывает. Чем докажешь?

– Ясное дело, перед побегом в администрации офлага нам справок не выдавали. Не успели мы об этом попросить, – Прохоров задрал рукав и продемонстрировал вытатуированный на запястье номер.

– Это еще что за мастюха? – удивился обладатель желтой фиксы.