Кронштадт - Войскунский Евгений Львович

Еще три раза ходил «Гюйс» на Ханко в составе больших отрядов.

Штормовыми ночами гибли под Юминдой корабли. На глазах у Козырева взрывом мины на эсминце «Сметливый» оторвало нос. Еще взрыв — и эсминец стал погружаться. «Гюйс» был набит ханковцами, но принял на борт еще сотню моряков из команды «Сметливого» и шедших на нем гангутских бойцов.

Батареи Макилуото и Юминды обстреливали проходящие мимо корабли.

Были темные ночи, когда не видно ни зги.

Были и лунные ночи, когда за несколько десятков метров наблюдатели замечали плавающие мины — подсеченные резаками тралов и сорванные с минрепов штормами.

Все гюйсовцы, кто не нес вахту, наблюдали за минами. Стояли вдоль бортов со связками коек, с футштоками и отпорными крюками, обмотанными ветошью, и отпихивали, отталкивали от корпуса плавающие мины.

И был последний поход, самый трудный. Вечером 2 декабря с Ханко вышел большой отряд кораблей, снявший с полуострова остаток гарнизона. Гангут опустел. Некоторое время Козырев видел с мостика «Гюйса», как что-то горело на покинутом полуострове. Потом берег затянуло ночной мглой.

В этот раз «Гюйс» шел в колонне замыкающим. Ветер был злой, со шквальными порывами до семи баллов. Юлила в низком небе луна, то ныряя в косматые облака, то сбрасывая с себя их рваные клочья и резким светом, будто прожектором, освещая караван. В середине каравана, грузно покачиваясь, шел крупный транспорт, тяжело груженный турбоэлектроход, вывозивший основную массу гангутского арьергарда. Козырев видел в нескольких кабельтовых впереди его высокую округлую корму, его солидную, как городской дом, надстройку. Недобро распылалась луна, и было нечто тревожное в ночном беге облаков по ее диску.

Во втором часу ночи в тралах головных тральщиков стали рваться мины. Походный ордер сломался: Козырев увидел, как транспорт взял влево, на ветер, и у него мелькнула мысль, что такой маневр опасен. Транспорт выходил из протраленной полосы. И тут полыхнуло желтым огнем у правого борта транспорта, раскатился взрыв. Эсминец «Славный», шедший перед «Гюйсом», направился к транспорту, туда же повернул свой корабль и Козырев.

Прогремел второй взрыв, теперь у кормы турбоэлектрохода. Было похоже, что повреждена машина: транспорт потерял ход, его стало разворачивать волной поперек курса. Тревожно мигали ратьеры. С флагмана — эсминца «Стойкий» — командир отряда приказал «Славному» и «Гюйсу» взять подорвавшийся транспорт на буксир. Стали на малом ходу сближаться, и боцманы обоих кораблей орали людям на носу транспорта, чтобы приготовились принять буксирный конец.

Но минная банка, как видно, была густая. В медленном своем дрейфе турбоэлектроход напоролся на третью мину — она взорвалась где-то в глубине, под корпусом, протяжно и глухо. «Славный» стал на якорь. «Гюйсу» и еще одному тральщику командир отряда приказал протралить место вокруг транспорта. Ныряла в тучи и вновь выплывала луна, и не было конца этой проклятой декабрьской ночи. В трале «Гюйса» взорвалась мина. Снова «Славный» приблизился к транспорту, чтобы взять на буксир. Но минное поле не отпускало свою добычу. Четвертый взрыв был страшен. Из-под носа турбоэлектрохода взметнулся водяной столб, рваные куски обшивки. Что-то грозно заскрежетало, явственно донеслись крики.

Транспорт заметно осел и накренился на правый борт. Издырявленный взрывами, сильно разрушенный, потерявший ход и управление, он все еще держался на плаву: система водонепроницаемых отсеков не давала ему затонуть. Но от буксировки пришлось отказаться. И оставалось одно: снять с транспорта как можно больше людей.

К правому, накрененному борту стали подходить тральщики, и на их узкие, пляшущие на волнах и без того переполненные гангутцами палубы посыпались с транспорта люди.

«Гюйс» подходил дважды. Штормовой волной его накинуло на борт транспорта — хорошо, что проворный Кобыльский успел вывесить кранец, смягчивший удар. На «Гюйсе» было более трехсот гангутцев — теперь они теснились, давая место морякам и пехотинцам, прыгавшим с высокого — все еще высокого — борта турбоэлектрохода. Десятки рук подхватывали летевших вниз. Но тральщик мотало на волнах, отбрасывало, и кто-то, не рассчитав прыжка, оказывался в ледяной воде. Кого удавалось вытащить, а кого — нет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Это продолжалось долго. Отвалится один тральщик, перегруженный сверх меры, — подходит другой. Уже была на исходе ночь и в ветреном клочкастом небе побледнела луна, когда «Гюйс» подошел второй раз к обреченному транспорту. Слишком много еще людей — слитная черно-серая масса на спардеке, на шлюпочной палубе — оставалось там. И Козырев знал: он последний. Остальные корабли отряда уже начали движение к Гогланду. «Гюйс» был последним — утлый островок спасения в ревущем, стонущем, гибнущем мире.

И, оцепенело глядя с мостика, как сыплются, сыплются с транспорта люди на палубу «Гюйса», на головы и плечи, на протянутые руки, Козырев медлил. Тральщик был перегружен опасно, он принял — по примерному подсчету Толоконникова — уже более шестисот бойцов с транспорта, а Козырев медлил, медлил…

— Андрей Константинович, — тронул Толоконников его за локоть. — Больше нельзя. Сидим выше ватерлинии. Корабль не выдержит.

Козырев кивнул. Потянул ручку машинного телеграфа на «левый малый назад». Железный голос дизеля быстро заговорил: «про-щай-те-про-щайте-про-щай-те…»

Козырев отвернулся от транспорта. Он слышал крики, гул голосов, и этот гул стихал. Еще минуты — и только стук дизелей, и свист ветра, и обвалы воды.

Сквозь неутихающий шторм полным ходом шел «Гюйс», догоняя ушедший вперед отряд. Спасенные забили все помещения корабля — кубрики, машину, тральный трюм, даже на мостике притулились в углах гангутцы, — Козырев молча смирился с этим вопиющим нарушением корабельного порядка. Верхняя палуба была черна от шинелей. Такой тесноты не было и в августе.

Рассвело. Низкое солнце, сменив луну, начало бег в дымных клочьях облаков. Вдруг вывалился, будто из дырявого серого мешка, самолет. Гул его моторов возник внезапно, мигом вскинулись кверху сотни бледных лиц. «Юнкерс» разворачивался для атаки. И тут лейтенант Галкин неузнаваемо зычным голосом, от которого вздрогнул даже боцман, скомандовал артиллеристам к бою, и застучали тридцатисемимиллиметровки, рявкнула сорокапятка. Гангутцы тоже без дела не сидели. Из ручных пулеметов, автоматов и винтовок подняли такую пальбу, что, наверное, в Хельсинки было слышно. Тральщик ощетинился частоколом огня — как щетинились некогда копьями корабли викингов. «Юнкерс», не закончив боевого разворота, ушел к юго-западу. Решил, должно быть, не связываться с сумасшедшим кораблем.

Крепчал ледяной ветер. Через низко сидящую палубу перекатывались волны. Гангутцы жестоко мерзли. Боцман повыгонял согревшихся из кубриков, а вместо них пустил замерзающих, и так он менял их местами еще раза два.

И только к вечеру встал из серой штормовой воды фиолетовый горб Гогланда. Вскоре измученные пассажиры «Гюйса» сошли на деревянный пирс.

А спустя двое суток корабли покинули Гогланд и вслед за ледоколом «Ермак», встретившим их у кромки льда, длинным кильватерным строем потянулись в Кронштадт. За ночь последнего перехода толстым слоем льда покрылись их такелаж и леера, обледенели палубы и надстройки. Морозным утром шестого декабря «Гюйс», корпусом расталкивая мелкие льдины, вошел в дымящуюся черную воду Средней гавани.

Ошвартовались. У сходни, перекинутой на стенку Арсенальной пристани, встал боцман Кобыльский.

— Топай, гангутцы! — возгласил он. — Сходи на родную кронштадтскую землю.

— Спасибо, что довез, извозчик, — бросил ему, проходя мимо, чернобородый мичман.

— Для вас, товарищ мичман, всегда готовы запрягать! Братцы, с Мариуполя есть кто?

В ответ голоса:

— Не, мы скопские… Мелитополь есть…

— Это ж надо, — сокрушается боцман. — Никак земляков не найду.

— Рязань подойдет, старшой?

— Проходи, косопузый, — говорит Кобыльский. — По будке видно, что ты с Рязани.

Бойкий малый из идущих по сходне бойцов интересуется: