Волгарь - Марина Александрова

...А беглецы проснулись в сумерках, но, поскольку метель превратила их шалаш в сплошной огромный сугроб, о времени они могли лишь догадываться: внутри царила полная темнота. Алешка пробудился первым: у него затекло плечо, на котором покоилась голова Ануш. Во сне оба они перевернулись и оказались в объятьях друг друга. Парень побоялся спугнуть доверчиво спящую девушку и лишь тихонько поглаживал ее волосы. Когда же она проснулась и поняла, где находится, то поразилась, что впервые за много-много лет чувствует себя в полной безопасности. Ощущение это было таким новым и приятным, и так нежны были пальцы Алеши, касавшиеся ее волос, что Ануш еще некоторое время полежала тихонько, а потом спросила:

– Ты не спать, Алеша? А когда мы дальше идти?

Парнишка был очень рад, что девушка более не страшится его и, бережно высвобождая свою руку из-под головы Ануш, ответил:

– Да вот перекусим сейчас, чем Бог послал, и двинемся.

Но когда после еды казачок попытался откопать вход, в образовавшуюся дыру сразу хлынул поток ледяного ветра со снегом. Алешка быстро вернул отодвинутую еловую лапу на место и повернулся к едисанке:

– Нельзя идти нам, Анушка, переждать метель придется. Ты ложись, поспи еще, тебе силы копить нужно.

Но девушка чувствовала себя достаточно бодро и потому, прижавшись к Алешке, попросила:

– Алеша, ты расскажи мне про себя, а то я спать не хочу.

Парень с радостью согласился и, обняв Ануш и укутав ее поплотнее тулупом, принялся рассказывать:

– Батьку я своего совсем не помню, мать говорила, что помер он от холеры, когда я еще младенчиком был. И братья мои старшие, Иван да Клим, тоже не выжили. Полдеревни тогда вымерло, а мы вот с маманей уцелели. Матушка моя, Гликерья Тихоновна, ключницей у помещика служила, и жилось нам неплохо. А как помер старый-то помещик, так сын его маманю мою со двора и попер. Ему, вишь, токмо молоденькие нужны были. Я тогда серчал на него дюже, да по малолетству ничего сделать-то не смог. Да и хорошо, наверное, что не смог-то – запороли бы батогами до смерти. Я и с казаками то утек почему, верил, что всем они хорошую жизнь устроят. А вышло вон оно как. Грабители они, и ничего более. Да ты не бось, я уж не совсем пропащий. Изба у нас с матушкой справная, и подворье крепкое, и руки у меня отколь надо растут. Я у соседа нашего, Прокопа, плотничать выучился: и лавку могу сладить, и избу тоже. А плотникам завсегда на деревне почет.

Тут Алешка покраснел, чего Ануш в темноте увидать не могла. А случилось с ним это, потому что насчет избы прилгнул он изрядно: руки и вправду у парня золотые были, вот только всей плотницкой науки постичь он еще не успел. Помолчав немного, парень продолжил:

– Вот доберемся мы с тобой до моей деревни и славно заживем. Матушка тебя ласково примет, она у меня знаешь какая хорошая?.. – и Алешка углубился в мечты о будущем.

А Ануш слушала парня и думала, как же хорошо ему безгрешному, она-то себя такой грязной чувствовала рядом с ним после всего того, что содеяли с ней казаки на заимке. Да еще вспоминался ей Ефим, и больно становилось на сердце от этих дум.

Парнишка же верил, что сумеет отогреть девичье сердечко, без Ануш он уже и жизни своей не мыслил. Ему все равно было, что не первому ему она достанется, сердцем его владела тоненькая едисанка безраздельно...

...Видно, Бог услышал Алешкины молитвы! Добрались они с Ануш до родной деревни парня без бед. А старая Гликерья Тихоновна, хоть и настороженно встретила приведенную сыном басурманку, но вскоре полюбила ее за кротость и заботливость. Да к тому же стала Ануш расспрашивать старушку про христианские обычаи и попросила вскоре окрестить ее. Более всех радовался этому Алешка. Он пока на людях относился к девушке, как к сестре, да и дома не приставал к ней, слово свое соблюдал свято, лишь крепче принялся учиться у Прокопа плотницкому ремеслу.

А Гликерья Тихоновна враз подметила, что сынок-то ее сохнет по девке, но вреда в этом не видела. По соседям сказала, что спас Алешка Аннушку от пожара и, пожалев сиротку, привез с собой. Может, кто и не поверил сразу-то, да потом пообвыклись и приняли девку, как свою. Приветливая и добрая Аннушка, а имя это получила она после крещения, по сердцу пришлась жителям деревеньки.

Сама же Ануш к весне стала забывать ужасы казацкого насилья, страшным сном они ей казались, только вот серые Ефимовы очи нет-нет, да и вспоминались девушке. Но понимала она, что лучше забыть ей есаула-предателя, который оставил ее на потеху своим казакам. Мало-помалу обвыкалась Ануш на новом месте, а уж когда на Троицу окрестилась, то и вовсе оттаяла. По-другому стала она смотреть и на своего спасителя Алешку, приметила, как хорош синеокий парень с густой копной пшеничных волос. Да и не забыла она, как покойно было ей в его крепких и нежных руках. И до слез трогали девушки букетики полевых цветов, что так часто находила она на своем окне. Нашлось в ее сердце место для молодца, лишь тревожилась девушка, что не захочет ее Алешка, после казаков-то.

Когда мудрая Гликерья углядела, что ее детушки оба друг без друга не могут, а объявиться ни тот ни другой не смеют, то решила, что самой ей вмешаться потребно. Как ушел Алешка по утру к Прокопу, так и приступила она к Аннушке с расспросами, дескать, когда она ее сына мучить перестанет.

Девушка поначалу не уразумела, почему взъелась на нее такая всегда ласковая тетка Гликерья. Когда же поняла, в чем дело, то залилась слезами и, собравшись с духом, поведала старушке всю свою историю.

Долго молчала Гликерья, обдумывая услышанное, а затем изрекла:

– Ты, девка, вот что, ты навовсе забудь об этом! И я забуду. Сирота ты, из пожару спасенная моим Алешкой, вот и весь сказ! А насчет Алешки ты не сумлевайся: он ведь с самого начала спит и видит, когда ты за него замуж пойдешь! Да и я не против, по сердцу ты мне пришлась, Аннушка, – и, видя, что Аннушка вновь залилась слезами, прижала к себе девушку и, поглаживая ее по голове, прибавила:

– Ну будет, будет тебе! На Покров обженим вас, а там, глядишь, ты мне внучонка родишь...

Вечером, когда вернулся домой уставший после трудов праведных Алешка, Гликерья услала Аннушку по какой-то малой надобности и поделилась с сыном тем, что надумала после утреннего разговора с девушкой:

– Сынок, пора тебе на Аннушке-то жениться, сколько тянуть-то можно?

Удивленный Алешка ответил матери, что, мол, давно готов, да вот хочет ли того же сама Аннушка?

– Хочет, хочет, не сумлевайся, – успокоила его Гликерья, – вот возвернется она, так ты ее прямо и спроси. А я уж и так все знаю.

Аннушка же, понимая, про что будет Гликерья вести речи с сыном, не пошла никуда, а под окнами стаяла да слушала. Так что, когда вернулась она в горницу, то горело ее лицо, точно маков цвет, и от смущения и от радости. Поняла девушка, что пришел конец ее мучениям, что станет она наконец-то мужней женой, и жить будет счастливо с любящим мужем и ласковой свекровью.