Чужая луна - Игорь Болгарин

На сельском сходе решили послать дьякона Ивана Игнатьевича на поиски попа. Он побывал на Афоне — безрезультатно.

Отправился Иван Игнатьевич в Пантелеймоновское подворье в надежде встретиться с константинопольским патриархом. Но к патриарху его не допустили. Монах, владеющий русским, спросил у него:

— Откуда ты, такой бедовый, что сразу к патриарху?

— Мы — некрасовцы. Можа знашь, на Гейском мори наше село стоить. Нова Некрасовка.

— Что-то слыхал. Православные?

— Истинно православные, — сказал дьякон. — Потому и до патриарха.

— А мы христиане. Тоже истинны.

— И шо ты, мил человек, нам присоветуешь? Приход без попа остался. Беда. Можа хучь какова завалященького до нас направите?

— А ты-то кто, что так о приходе печешься?

— Я — малость малая, дьяконом при церкви состоял.

— Ты вот что! Ты понапрасну ноги не бей. Тебе к православному патриарху надобно, к Тихону.

— А иде он, Тихон-от? Иде его искать?

— В Москве его Подворье, в Свято-Троицком монастыре. Только Тихон может направить к вам православного попа. А то, гляжу, мужик ты сноровистый, он и на тебя может сан священника возложить.

— В Рассее? — озадаченно спросил Иван Игнатьевич, и твердо сказал: — Не гоже нам в Рассею. Ишшо Игнат Некрасов наказ нам оставил: доньдеже царь на Руси, нам туды не ходить.

— А нет уже в России царя, — сказал монах.

— Энто како-жа: нету царя? — удивился Иван Игнатьевич. — Царь всегда есць. Один престависи, другий на томесть сядат.

— Нету, говорю тебе, больше в России царя. Скинули.

— А другий, шо? Ще не успев?

— Есть другой. Только он не царь. Лениным его кличуть. Он не то из рабочих, не то из селян. Все ж, должно, из рабочих: те пошустрее.

С этой новостью Иван Игнатьевич вернулся к себе в Новую Некрасовку. Изложил добытые в Константинополе новости сельскому атаману Григорию Силычу.

— Как же энто, Рассея без царя? — засомневался атаман. — Сьодни нету, а доки ты туды добересси…

— Монах баить: замесць царя мужик. Лениным зовецца.

— Ленин? Чудно прозвище. Поди басурман?

— А нам хучь басурман — не беда. Токмо, шоб не царь.

Атаман собрал сельскую раду, состоящую в основном из стариков. Но собралось полсела, чтоб услышать привезенные Иваном Игнатьевичем из Константинополя новости. Уселись на длинных лавках в сенях. Сени Григорий Силыч превратил во что-то вроде приемной. На полках вперемешку стояла посуда, большей частью бутылки и графины, и лежали бунчук, пороховница, пернач, сабля, нагайка — память о прапрадеде, соратнике самого Некрасова. В углу стоял стол, заваленный старинными церковными книгами.

Атаман, стоя возле стола, повторил привезенную Иваном Игнатьевичем из Константинополя новость. Поначалу в нее никто не поверил: сколько солнце светит, всегда в России был царь. А тут вдруг замесць царя простой мужик. Да еще, поди, басурман: фамилия-то не россейская: Ленин.

С другой стороны, сообщил эту новость не какой-то пустозвон, а монах с Пантелеймоновского подворья. Они — люди ученые, все знают, если, конечно, Иван Игнатьевич чего не перепутал. Только все равно в голову это никак не укладывалось: как же это так, Россия вдруг без царя? Кто царством править будет? Неужто простой мужик? Он такое направит, что потом все царство до кучи не соберешь.

Взял слово старый запорожский казак Тимофей Забота, давно и случайно прибившийся к некрасовцам. Знаменит дед Тимофей был своими воспоминаниями о давних казачьих походах, о боях, плене и бегстве из него. Соберутся, случается, вокруг него молодые казачата, глаза горят, слушают. А он им:

— Я не шибко много турчан вырезал, всього девятнадцать. Ще б одного вырезать, шоб до ровного счету було — двадцать. А резать их не трудно: схватыв за бороду, голову отогнув та й чиркнув…

Казачата переглядываются в немом восторге: жили ж когда-то люди! А сейчас только слово осталось «казаки», а за ним — ничего!

Дед Тимофей неторопливо оглядел «сельскую раду», остановил взгляд на Григории Силыче:

— А я не сумлеваюсь. Усе так и есць, як монах сказав, — сказал дед Тимофей. — Потому шо на свете и не таки чудеса случаюца. Мы когдась походом на туреччину ходили, я у их тут самолично бабу видал: с сиськами, но с бородой.

Долго думали сельчане, как им дальше жить? И когда предложения иссякли и все замолчали, встал кудрявый казачок Никита Колесник, сдернул с головы смушковую шапку, сказал:

— А че тут думать? Ежли мы всем миром воспроизведем Ивана Игнатовича в попы, то шо такого случица? Може, по закону энто и не шибко, но на пользу обчеству. Як в той песне: «Нету патронов, стреляй огурцями!».

Молодые казаки поддержали Никиту:

— Назначить!

— Дьякон все ж! Ихнего племени!

— Любо!

— Нельзя, курячи вы головы! — с места неодобрительно отозвался Иван Игнатьевич. — То грех великий.

— А если нельзя, а надо. Так можа можно?

— А без попа жить — ишшо больший грех. Так, може, меньший грех на себя примем? И всем обчеством его отмолим!

— Не-а! Ежли до патриарша уха наше самоуправство дойдеть, всем ничо, а меня анафеме предадуть, — категорически заявил Иван Игнатьевич. — А анафема — энто почитай позорна смерть и вечная геенна огненна.

Конец спорам положил атаман.

— Тут тако дело, шо решать надо не токмо по совести, а допрежь всего по закону. Я так думаю, неча нам по чужим огородам шастать, ничо там не сыщем. Надо свово попа взрастить.

— Энто как жа? Яго на огороди, як тыкву, не взрастишь.

— Так думаю, Ивана Игнатьича мы усе знаем, при отце Иоанне справно служил. Дьякон все ж. Усе их премудрости знаить.

— Во! Назначить всем обчеством! — поддержала атамана молодежь. — Пущай венчаить и требы править. Вона Гаврила Чумаченко с Оксаной Пластуншей не венчаны живуть — то рази не грех? Од людей ховаються. А у их вскорости дите…

Григорий Силыч стукнул по столу палкой, которая издавна служила ему и тростью и булавой:

— А ну, ти-хо! Только на ноги встали, а тоже… старших учить! — и, выждав тишину, Григорий Силыч сказал: — Я так прикинул: Иван Игнатьич — калач тертый, иде токо не побывал. И на Афоне, и в Египти, и на Кипри и в Биссинии…

— В Биссинии токмо краем. У их там, в аккурат, розмир зачался, — сказал Иван Игнатьевич. — Там песок не успевав кровь пить, покойники-от штабелями заместь барикадов по улицам лежали.

— И правильно, шо в пекло не полез. Потому як умом богатый, — похвалил Ивана Игнатьевича атаман. — В рассуждении его праведной жизти, я и подумав: чи не дасть Иван Игнатьич нашему обчеству свою согласию сходить на Москву до патриарха Тихона? Раз царя уже нету, то клятву Ивана Некрасова мы не порушим. Можа, патриарх уважить нас, сирых, и рукоположить Ивана Игнатьича в попы? — он перевел взгляд на дьякона. — Доньдеже подумай чуток и скажи обчеству свою согласию!

— Хоть верть круть, хоть круть верть, а мышки смерть, — поднявшись, с кандибобером начал отвечать Иван Игнатьевич. — Раз обчество просить, я не токмо согласный, хучь на смерть пойду. От превеликого уважения. А ежли де сгину в дорози, просю в святци меня вписать як пострадавшего за обчество.

— Молодой ишшо, не хлявый, — заканчивая раду, сказал Григорий Силыч. — Токмо ты уж в дорози, Иван Игнатьич, не рызыкуй. Шибко мы на тебя надеемся. Иди на Москву дяконом, а уж возвертайся попом. Такой тебе мой атаманский наказ.

И селяне, которые в большинстве своем уже давно не считали себя казаками, закончили раду дружным одобрительным возгласом:

— Любо!

Сельчане расходились. На раду они пришли разряженные в праздничные одежды. Событие само по себе нечастое, после смерти отца Иоанна, когда почти заглохла церковь, они и вовсе видели друг друга редко, да и то мельком. К тому же было воскресенье. Мужчины надели нарядные жилеты, косоворотки, поверх накинули на плечи сермяжные поддевки, женщины тоже были в сермяжных, но ладно приталенных кафтанах. На ногах и у тех, и у других были постолы. Те, кто богаче, щеголяли в смазанных дегтем сапогах.

После того как все разошлись, Григорий Силыч стал искать белый лист бумаги для письма. С трудом нашел его у старика-солдата, который жил на окраине села и занимался пчеловодством. Он был грамотный и в свободное от пчел время записывал в толстую амбарную книгу летопись села. У него же атаман раздобыл несколько хорошо очиненных гусиных перьев и самодельные, из какой-то черной ягоды, чернила.

После этих хлопот Григорий Силыч умылся, перекрестился и приступил к письму патриарху:

«Ваше преосвященство!» — вывел он на чистом листе и задумался. Писать патриарху мужицким слогом он считал не гоже. Поди, он и не поймет. Подумав немного, он неторопливо, чтобы не испортить лист помарками, продолжил: «На милосць Вашую уповають несчастны православны сироты села Ново Некрасовка, шо на Гейском мори находица. Бога ради, не оставляйтя нас, сирых, худых и забутых на чужеземной Туреччине. Оу нас отець Иоанн престависи бизика и нам никакова ответу не дал. Вас Богим молим не забутя нашу сирыю церкву, а нас тож не забутя Бога ради для свяченника оу нас диякон Иван сын Игната Мотуза толкя пыстынывлять молим Вас для православных душ. И колени преклоняють усе Вашему Преосвященству», — и широко расписался: — «Православного села Нова Некрасовка атаман Григорий Нечипас к сему руку приложил».