История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой - Жозефина Мутценбахер

Он посмотрел на меня. Затем откровенно крепко приложил мою ладонь к заветному месту под брюками, и я даже сквозь сукно смогла почувствовать его хвост.

Он отпустил мою руку, но я не убрала её.

После этого он ещё раз посмотрел на меня, и теперь я знала, чего он хотел. Я очень возбудилась от гордости и внезапно охватившей меня похоти, и приступила к делу, то есть сжала пальцы, и сразу наполовину обхватила его булаву, хоть она и была в футляре.

Он приступил к длинному диктанту, единственной целью которого, как я заметила, было только занять остальных. При этом мы периодически смотрели друг другу в глаза, и вдруг он расстегнул брюки, и на волю выпрыгнула его голая заводная пружина.

Она была очень изогнутая, как и нос преподавателя катехизиса, но ужасно толстая и обжигающе горячая.

Мы по-прежнему смотрели друг на друга, и так я начала тихонько, едва ощутимо потирать его и, стараясь, чтобы никто ничего не заметил, отзываться на его движения. Лицо у него побледнело, и он осторожно забрался мне под юбки, так ловко, что на его движение никто даже внимания не обратил.

Я расставила ноги чуточку шире и подалась животом вперёд, чтобы облегчить ему доступ.

Он тотчас же нашёл правильную позицию и щекотал меня так нежно, что горячий и холодный озноб пробежал у меня по спине.

Мы стояли глаза в глаза.

При этом он всё время продолжал говорить, диктуя свой благочестивый диктант.

Наконец, он отпустил меня и отослал за парту. Потом вызвал Фердингер.

Та взошла на кафедру, а я исподволь, но очень пристально и внимательно следила за происходящим со своего места. Я увидела, как она сама встала между его ног. И поскольку действовала она крайне неловко, я сразу заметила, что она играет его хвостом, а он – её раковиной.

Сразу после неё он снова вызвал меня.

– Принеси мне свою рабочую тетрадь…

Когда я оказалась возле него, он сказал:

– Ты можешь писать здесь.

Я повернулась к нему спиной, стоя склонилась над пюпитром, сознавая, что сейчас будет происходить нечто совсем иное.

И верно, как только я встала перед ним в таком виде, он, сидя позади меня, медленно приподнял мне платья. Мне хотелось всячески ему поспособствовать, и я услужливо выдвинула попку ему навстречу.

Продвигаясь всё дальше вперёд, он хвостом, который уже держал наготове, искал моё отверстие. При этом мне тоже хотелось помочь ему, и я как можно более неприметными в данном положении вращениями шла ему навстречу.

Добравшись головкой хвоста до моего входа, он потянул меня вниз, давая мне тем самым понять, что я должна сесть на него.

Я мигом оценила ситуацию, суть которой заключалась в том, что он не мог наносить активные удары, не рискуя выдать себя.

Итак, я медленно нанизалась на его стержень таким образом, чтобы он проник в меня по возможности глубже, затем приподнялась, опустилась снова, и таким манером исполняла вместо него операцию толкания.

Он нагнулся вперёд, словно оценивая то, что я записывала. При этом он опёрся о стол тыльной стороной руки.

Я мгновенно поняла смысл этого жеста и, ещё ниже склонившись над тетрадью, вложила ему в ладонь свою грудь, которую он мог прекрасно осязать сквозь мою тонкую блузку. Он слегка стиснул её и незаметно погладил соски, которые тут же послушно набухли.

Присутствие множества детей и сама мысль о том, что преподаватель катехизиса, которого я такое долгое время боялась, сношает меня у них на виду, послужила причиной, только усилившей во мне похоть и возбуждение. Сюда добавлялось и то обстоятельство, что мне нельзя было заметно шевелиться, что я даже пикнуть не смела, в противном случае всё было бы катастрофическим образом раскрыто.

Итак, я гоняла его пест у себя в ступке со всем старанием, на какое была способна. Только когда у меня подкатило, я больше не могла сохранять невозмутимое спокойствие и плавную медлительность, а начала с осторожностью двигаться чуть быстрее и раскованнее. Мне это причиняло боль, уж очень толстым был у него хвост, а я при всей осторожности вогнала в себя едва ли не половину.

Он положил конец моей суетливой поспешности, свободной рукой принудив меня сидеть спокойно. Таким образом, я, нанизавшись на него по возможности глубоко, пережила прокатившую по мне волну оргазма и при этом, естественно, с конвульсивной жадностью защёлкнула створки раковины.

Это, видимо, тоже спровоцировало у него семяизвержение, ибо сок его внезапно ударил таким мощным и горячим ключом, что на меня тут же накатило во второй раз. Брызгая, он, как ни в чём не бывало, продолжал диктовать дальше свои вопросы. Я, разумеется, ни слова не понимала и ничего не записывала.

Совершив излияние, он сам собой выскользнул наружу. Затем я почувствовала, как он приводит моё платье в порядок, и услышала его голос:

– Ты можешь идти на место.

Сразу после этого урок закончился.

Когда мы возвращались из школы, ко мне подошли Фердингер и Мелани.

– Тебя сегодня преподаватель катехизиса отсношал… – сказала последняя.

– Разве вы что-нибудь видели? – спросила я.

– Нет, но ведь это так и было… – засмеялась Фердингер.

А Мелани добавила:

– Уж нам-то это известно…

– Меня вот он ещё никогда не сношал… – вздохнула Фердингер, – я всегда ему только сдрачивала…

Это было тощая, некрасивая девица. Лишь две маленьких острых грудки привлекали в её фигуре внимание, поскольку торчали из-под одежд с вызывающей дерзостью, да еще её внушительная корма.

– А меня он пудрит уже с прошлого года, – заметила Мелани.

Сейчас, очевидно, настал мой черёд.

Однажды он меня оставил в школе после занятий.

Едва девочки покинули классную комнату, как он вызвал меня на подиум. Ни слова не говоря, он дал мне в руку свой хвост, и я постаралась его удовлетворить, теперь, когда могла совершенно не сдерживаться в движениях.

Позволив начищать себе штык до тех пор, пока он не решил, что тот сверкает достаточно, и изрядно протерев мне пальцами ножны, чтобы те опять же не запылились, он предложил мне прокатиться на нём верхом.

Он очень умело правил выездкой. Одной рукой, положенной мне на спину, он прижимал меня к себе, другой бродил по моей груди, и при этом так нежно, так ласково целовал меня в губы, что я была до глубины души растрогана этим.

И поскольку теперь ему не было нужды ни от кого прятаться, я смогла в полной мере ощутить на себе силу его ударов, которые чуть не сломали мне поясницу. Он дал волю своему фонтану, а я открыла свой шлюз. Потом я было отпущена домой.

С этим преподавателем катехизиса случилось нечто такое, о чём я часто с сожалением вспоминаю, ибо питала к нему искреннюю привязанность.

В одном из младших классов училась маленькая девочка, чрезвычайно красивая. Она была дочерью строительного рабочего и ей тогда, если не ошибаюсь, минул восьмой год. Она даже для своего возраста не отличалась особым ростом, но при этом была упитанно– кругленькой, и обладала цветущим ангельским личиком с румяными щеками, обрамлёнными золотистыми кудряшками. В ширину она была почти такой же, как в высоту. Необычайно дебелая, она уже имела зачатки груди.