Почти полный список наихудших кошмаров - Сазерленд Кристал

– Что это? – спросил Джона.

– Это музей, – пояснила Эстер, – представь себе, человеческих заболеваний.

– Ну, спасибо, Капитан Очевидность.

Как позже выяснилось, Музей человеческих заболеваний также не пользовался большой популярностью по воскресеньям. А может, вообще никогда. Смотрительница музея безмятежно спала в своем кресле, и, чтобы привести ее в чувства, Эстер пришлось звонить в колокольчик.

Джона оплатил входные билеты. Перед началом экскурсии женщина попросила их с уважением относиться к представленным в музее экспонатам. Каждый из трех тысяч образцов принадлежал настоящим людям – людям с такой же богатой и сложной судьбой, как у них, поэтому плохое обращение стало бы неуважением к их памяти и щедрым пожертвованиям, которые они сделали после своей смерти.

Внутри залы музея больше напоминали холодные пустые больничные коридоры. Обстановка была далека от роскошной. Эстер ожидала увидеть деревянные полы, темные стены и кроваво-красные сердца, подвешенные в стеклянных сосудах. На деле же все оказалось по-больничному прозаично: зеленый линолеум на полу, белые стены, пластиковые стеллажи и монохромные образцы тканей – все они благодаря процессу консервации приобрели непривлекательный гнойно-желтый цвет. Каждый образец содержался в формалине, был заключен в прозрачный стеклянный сосуд и украшал полку, словно отвратительная статуэтка.

Эстер и Джона бесшумно расхаживали по музею, время от времени останавливаясь напротив наиболее жутких экспонатов: скрюченная артритная рука, походящая на мертвого паука; черное как смоль легкое, принадлежащее шахтеру начала двадцатого века; нога с прогнившей из-за гангрены плотью, искривленная от лодыжки до коленной чашечки; матка с выросшей в ней опухолью из волос и зубов.

И повсюду наблюдались свидетельства Смерти. Результат его действий отпечатался в каждом мышечном волокне, в каждом осколке кости, в каждой клеточке, родившейся и выросшей, чтобы в конце концов погибнуть от его руки. На всем в этом помещении лежала его тень. Эстер, качая головой, глядела на непостижимые масштабы разложения и разрушения.

Все они некогда были человеческими существами. Совокупность их счастья и грусти казалась огромной. Общая память, хранившаяся в их головах, могла заполнить все серверы мира. Та отрубленная ступня когда-то была настоящим человеком, который жил, дышал, ходил со своими мыслями, воспоминаниями и эмоциями. А тот кусочек мозга раньше содержал накопленные десятилетиями мысли, делавшие его донора той личностью, какой он был.

Столько потраченного впустую труда. То, что живое существо сначала есть, а потом умирает, кажется таким невероятным. Таким непрактичным. Таким… расточительным, что ли.

Но куда в конечном счете все девается? Эстер помнила первый закон термодинамики: энергия не может быть создана или уничтожена; все малейшие частицы, из которых состоит человек, после его смерти перераспределяются, но куда уходит память? Радость? Талант? Страдания? Любовь?

Если ответ – «никуда», то какого черта мы вообще что-то делаем? Какой смысл в этих телесных сгустках, обладающих сознанием, которые едят, пьют, любят и вырастают из собранных воедино кусочков вселенной?

– Меня сейчас, по-моему, стошнит, – проговорил Джона при виде вышеупомянутой матки. К этому времени ребята уже осмотрели почти половину экспозиции.

– Может, пойдем отсюда и что-нибудь съедим? Как насчет тако? – предложила Эстер, указывая на отрубленную ступню, на подошве которой красовалась огромная, похожая на цветную капусту, бородавка, странным образом напоминавшая качество еды, продаваемой в фургончике с тако.

Джона только взглянул на нее, как его мгновенно вырвало посреди зала; кусочки скромного овсяного завтрака забрызгали пропитанные формалином останки больных мертвых людей. Эстер быстро усадила его и побежала за водой – точно так же Джона поступил в прошлый раз, когда ей было плохо. Таким образом в воскресный день в начале декабря их навсегда выгнали из Музея человеческих заболеваний.

25

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

17/50: Куклы

За неделю до Рождества окружающий мир сделался таким же суровым и мрачным, как беспокойные кошмары Юджина. Последние листья облетели с деревьев, город накрыло одеялом холода, а Эстер с Джоной продолжали свои поиски Смерти, невзирая на усилившееся давление со стороны школьных учителей: «ВЫ ДОЛЖНЫ УСЕРДНО УЧИТЬСЯ И ХОРОШО СЕБЯ ВЕСТИ, ИНАЧЕ ВАША ЖИЗНЬ ПОЙДЕТ ПОД ОТКОС. РЕБЯТА, МЫ СЕЙЧАС НЕ ШУТИМ».

В воскресенье, накануне Рождества, четверо ребят встретились дома у Хефцибы, поскольку только у нее имелись жуткие куклы, необходимые им для съемки семнадцатого страха. А еще главным образом потому, что ее дом был самым красивым, ее родители общались друг с другом тихими голосами, а одна из бабушек всегда приносила в канун Рождества свежеприготовленные пропитанные ромом пирожные «картошка», от чьей крепости (во всяком случае, во времена их учебы в начальной школе) они могли захмелеть. Вторая же бабушка приносила латкес[43] с яблочным соусом в надежде перещеголять первую, но по-настоящему в результате этой борьбы выигрывали их желудки.

Дома у Хефцибы всегда складывалось впечатление, что именно таким и должно быть Рождество: теплым, ароматным, праздничным и отчетливо ближневосточным (в конце концов младенец Иисус был родом оттуда). Хадиды, будучи наполовину христианами, наполовину иудеями, были большими поклонниками Крисмуки[44] и украшали дом соответствующим образом.

За десять лет до рождения Хеф ее родители работали иностранными корреспондентами и жили в нескольких разных городах. Их дом представлял собой своего рода перечень тех мест, где им довелось побывать: полы устилали афганские ковры ручной работы; в столовой стояли тяжелые балийские кресла с замысловатыми резными спинками; гостиная и комната отдыха были выполнены в скандинавском стиле, чей минималистичный дизайн спорил с японской декоративной перегородкой и расставленной по всему дому перуанской керамической посудой.

Хефциба родилась в Иерусалиме, но первые годы своей жизни провела в переездах между Парижем, Римом и Москвой и даже пошла в первый класс в Нью-Дели, прежде чем ее родители приехали в Соединенные Штаты и решили тут остаться. Им до сих пор приходилось иногда путешествовать по работе, чаще всего в Мексику или Канаду, а отец Хеф, Дэниел, даже освещал первые дни гражданской войны в Сирии, пока журналисты не перестали из страха туда приезжать, – но в основном они работали из дома.

Четверо ребят приступили к съемкам встречи с семнадцатым страхом после ужина, когда за окном было темно и холодно, а в подвале, где Хефциба хранила свои детские игрушки, царила подходящая атмосфера фильмов ужасов. Игрушки перенесли сюда по просьбе Эстер где-то под конец начальной школы, когда та стала оставаться с ночевкой у Хеф и не могла сомкнуть глаз, находясь в одной комнате с куклами, которые явно были созданы с главной целью – стать объектом одержимости дьяволом.

Джона заставил Эстер стоять в окружении кукол и с выключенным светом на протяжении пяти минут. Поначалу у нее чуть не случился приступ удушья из-за воспоминаний о том, как куклы из фильмов оживают и вгрызаются в яремные вены людей, но чем дольше она находилась здесь, тем спокойнее становилось ее дыхание. Куклы не шевелились. Не моргали. Не тянули свои жуткие фарфоровые пальчики, чтобы выколоть ей глаза, пока она не видит.

В конце концов, по истечении пяти минут, ей даже стало их жаль. Этих маленьких девочек, застывших во времени, одиноких и брошенных в темноте, с нарисованными улыбками на неподвижных лицах. Именно Эстер приговорила их к заточению несколько лет назад, в точности как Смерть приговорил ее семью к жизни в страхе.

Как только Джона включил свет, она по очереди отнесла все куклы обратно наверх.