Бездыханные ІІІ (СИ) - Айзель Кон

Дейзи уже допила свой чай и сейчас тянулась за нетронутой кружкой мамы, все так же не обращая на нас никакого внимания. Несколько капель чая расплескались на стол и маленькие ручки, пока она тянула кружку на себя. Я бы встала за полотенцем, если бы не была ошарашена словами отца. Значит, те странные звонки в одно и то же время, после которых Фред становился особо раздраженным, были не просто от его «дальних родственников», как он говорил, а от мамы с папой. А ведь я даже не догадывалась. Значит, возьми я однажды трубку вместо него, то услышала бы такой долгожданный голос родителей. Но слова Фреда о том, что если я возьму трубку, то меня заберут в детдом и будут каждый день бить, не на шутку испугали меня, и я даже закрывалась в своей комнате, когда он отвечал на эти звонки. Ох, если бы я только знала…  все могло бы быть по-другому…

— Постойте, — произнесла я, внезапно вспомнив об одной вещи, — помниться, однажды ваши звонки прекратились навсегда…  Тогда еще наш телефон сломался и Фред долго не покупал новый. Почему вы тогда не приехали? Ведь наверняка вас взволновало то, что вы не можете дозвониться.

— Да, — ответила успокоившаяся мама, утирая пальцами слезы, — мы тогда сильно забеспокоились, но еще, как только мы уехали, бабушка нам дала номер своей подруги и соседки, миссис Винс. Мы позвонили ей и объяснили всю ситуацию. Бабушка рассказывала ей о нас, и она не была слишком удивлена нашим звонком. Она сказала, что все узнает и велела позвонить через несколько часов. Тогда мы узнали, что у вас просто сломался телефон, и причин для беспокойства нет. Миссис Винс так же рассказала нам о тебе, как ты живешь. Мы сразу поняли, что некоторые неутешные детали она опускает, но все же услышать столько информации о тебе за такой длинный строк было для нас радостью. Мы переговорили с миссис Винс и решили, что лучше будет теперь связываться с ней, а не Фредом, поэтому и перестали звонить ему. А потом купили квартиру, обустроились, наша жизнь пошла на лад. И вот я узнала, что беременна…  Дейзи довольно тяжело вынашивалась, ведь у меня уже был не тот возраст. А когда она родилась, забот стало еще больше. Бойкая, норовистая девочка, совсем как ты в её годы, — мама, нежно улыбнувшись, взглянула на играющую с кружкой Дейзи. — Она росла и с каждым днем становилась все схоже на тебя внешне. Казалось, те воспоминания о нашей маленькой Мио, что мы унесли с собой, воплотились в этом ребенке. И как-то так получилось, что наши звонки к миссис Винс стали реже; бывало, что и раз в месяц связывались с ней. Наверное, это связано с тем, что после каждого звонка мы чувствовали невыносимую вину и жалость оттого что пропускаем лучшие годы жизни своей дочери: учеба, друзья, личная жизнь…  Мисс Винс говорила, что ты выросла в красивую, сильную девушку. Это было так тяжело для нас — слышать, но не видеть!

— И что же послужило причиной вашего приезда? — перебила я её, не вытерпев. Раздражение почему-то начало возвращаться.

— Миссис Винс сообщила нам о смерти Фреда и мы поняли, что нельзя больше тянуть…

— Постой! — опять перебила я её, но уже от удивления. — Фред умер?

— Ты не знала? — поглядела на меня мама такими же удивленными глазами. — Два дня назад какой-то его друг позвонил в больницу. Говорят, что самоотравление — перепил, видно. В тот же день, вечером, к миссис Винс зашли и сказали о смерти. Наверно адрес перепутали, или тебя не было дома, и поэтому обратились к соседям. Во всяком случае, миссис Винс опознала тело и дала всю нужную информацию, так что тебе нет надобности куда-либо ехать. Нам еще нужно будет с эти разобраться до конца, но, насколько я понимаю, у тебя нет желания провожать Фреда в последний путь.

— Нет, — покачала я головой, все еще находясь в прострации от удивления. А я и забыла о Фреде. Хотя все же смерть о его кончине странным образом сняла с плеч невидимый камень, который обременял меня все то время, после того как я выгнала любимого дядюшку из дома. Наверное, где-то в глубине души боялась, что он вновь вернется. Ну, теперь об этом можно не волноваться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Странно, что миссис Винс тебе не сказала, — задумчиво произнес отец. — Фред, наверное, и по дольше отсутствовал, раз ты не удивилась, что о нем два дня ни слуху, ни духу.

«Значит, они не знают», — пронеслось у меня в голове, — «наверое, миссис Винс не сказала им о том, что Фред уже год не появлялся дома, так как не хотела их волновать. Хотя это глупо, ведь тогда она бы знала, что я осталась совершенно одна и наверняка бы встревожилась. Помниться, первые дни после того, как Фред ушел, я говорила ей, что он поехал с друзьями за город, а потом, что он у кого-то ночует. После этого она, наверное, решила, что он просто поздно приходит домой, и поэтому она не может застать его. Во всяком случае, теперь уже это не важно, лучше будет успокоить родителей и сказать, что я думала, будто Фред опять где-то загулял, и поэтому не волновалась».

Но даже если я так решила, с губ сорвалось высказывание более грубое, чем предполагал здравый смысл.

— И поделом ему. Он уже давненько дома не появлялся, и я надеялась, что больше его не увижу. К счастью, теперь мои надежды оправдались.

У мамы вырвался удивленный вздох.

— Мио, — она укоризненно на меня поглядела, — я не знаю, что происходило у вас все эти годы, но…  нельзя же так. Как бы там ни было, он твой родной дядя! Нельзя говорить так о своих родственниках.

После этих слов, плотина моего терпения была снесена, освободив все те эмоции, которые я держала в себе целых десять лет — обида, злость, отчаяние и горечь одиночества. Но из-за невозможности излить все это через слезы, эмоции слились в один хаотичный комок и вырвались наружу отчаянным гневом.

— Как непривычно слышать родительские нравоучения, — тихо произнесла я, пытаясь еще кое-как сдержаться.

— Мио…

— Что, мама? — я нарочно выделила последнее слово и, все же не сдержавшись, вскочила с места. — Что?! Хочешь мне что-то сказать?! Уверенна, у тебя есть, что мне рассказать, о чем поговорить. Но вы уже много сказали и теперь, будьте добры, послушайте меня. Все это время, все эти долбанные годы я засыпала в надежде, что утром, сбегая вниз по лестнице, увижу на пороге маму и папу; но, просыпаясь, с отвращением осознавала, что внизу меня ждет ничего кроме пустых банок пива, разбросанных по полу окурков и дряблая туша Фреда на запачканном жирными пятнами бабушкином диване! Вы оставили меня, когда мне было восемь, а бабушка умерла всего лишь через несколько месяцев после этого, поэтому все мое детство прошло в отвратительном окружении дома, и глупых насмешек из-за этого в школе. Вы говорите, что оставили меня здесь, так как боялись, что там не сможете дать мне должных условий жизни. А вы не подумали, что жизнь маленького ребенка под одной крышей с равнодушным пьянчугой, который даже не интересуется её учебой и вообще, где она была и что делала, тоже не соответствует понятию «нормально»?! Каким вырастет ребенок, если в десятилетнем возрасте ему уже самому приходиться улаживать вопросы со своей школой, носить документы черт знает куда и в слезах просить родителей одноклассников, чтобы сказали, что нужно сделать с этими глупыми бумажками и какие справки нужно сдать, чтобы тебя вдруг не отчислили за неимение нужных документов. А взрослые только качают головой на «умыльную» картину одинокой девочки и никто, даже учителя не пожаловались специальным организациям о том, что вот этот ребенок не получает должного ухода, так как считали, что это не их дело. Как можно назвать «нормальной жизнью» то, что тебе приходиться брать у заботливой соседки детскую одежду её выросших детей, так как на свою одежду у тебя денег нет?! Или когда тебя вырывает прямо на уроке, оттого что утром удалось поесть сытный горячий завтрак, принесенный миссис Винс, к которому твой организм совершенно не привык, так как вечно жил лишь на одной яичнице и полуфабрикатах. Какая может быть жизнь у девочки, если в двенадцать лет, во время первой менструации она думает, что умирает и ей приходиться зимой, ночью, бежать к соседке, и лишь чудом избежать нервного срыва из-за страха и сильной боли?! Как можно жить, если в четырнадцать лет в мозгу проскальзывает мысль о самоубийстве и лишь гордость не дает тебе пойти на это?! Знаете, я не думаю, что с вами мое детство прошло бы еще хуже, так что, простите, но ваше оправдание для меня совершенно бессмысленно.