Анубис - Вольфганг Хольбайн

— Благодарю, Том, — обратился он к юноше. — Ты мне действительно очень помог. И не беспокойся, — добавил он, заметив озабоченные искорки в глазах Тома, — доктор Грейвс не узнает о нашей маленькой тайне.

— Спасибо, — сказал Том. — Я…

Он оборвал себя на полуслове, еще раз сколь облегченно, столь и недоверчиво глянул в глаза Могенсу и буквально бросился вон.

Могенс посмотрел ему вслед со смешанным чувством облегчения и замешательства. Разговор с Томом оставил в нем странное ощущение. У него не было причин не доверять Тому. Все, что тот говорил, звучало разумно и убедительно. И что еще важнее: Могенс чувствовал, что Том говорил правду.

Почему же он все еще не доверяет ему?

Могенс сам ответил на собственный вопрос: потому что он не доверяет больше никому. Ни Тому, ни Грейвсу, и меньше всего себе самому.

Он рывком поднялся на ноги. Никому не будет пользы, если он и дальше станет предаваться сомнениям и упрекам в свой адрес. Могенс напомнил себе, что он — ученый, то есть человек, который обучен судить по фактам, а не по накалу страстей. «Смотреть в суть вещей», как говаривал его научный руководитель в Гарварде.

Могенс чуть было не расхохотался вслух, когда до его сознания дошло, о чем он только что размышлял. Единственной причиной, по которой он находился сейчас здесь, был ураган чувств, обрушившийся на него с приездом Грейвса в Томпсон. И что же, как не чувства, привело его к решению принять непристойное предложение Грейвса остаться здесь и даже помогать ему в разгадке ужасающей тайны подземного храма, вместо того чтобы сделать то, что он должен был сделать, а именно: бежать отсюда так быстро и так далеко, как только будет в его силах.

Лишь для того, чтобы чем-то занять руки, Могенс начал убирать со стола, на котором все еще стоял завтрак, приготовленный Томом. Могенс не прикоснулся к нему, за исключением крепкого кофе, но взгляд на давно остывшую и засохшую пищу — яичница, грудинка и намазанные маслом тосты — напомнил ему, что он со вчерашнего вечера еще ничего не ел. Между тем уже был полдень. В желудке у него заурчало. Еда не выглядела так, чтобы ее хотелось взять в рот, но в кофейнике были еще остатки кофе. Он тоже давно остыл, но Могенс всегда предпочитал холодный кофе горячему. Он схватился было за сплющенную кружку, но вовремя вспомнил, что это Грейвс был тем, кто не только смял кружку, но и пил из нее. Могенс скорее умер бы от жажды, чем прикоснулся к ней губами.

Он сморщился от отвращения. Однако на какой-то момент он застыл в неуверенности, та ли это была посудина, из которой пил Грейвс. Она еще утром превратилась в мятую железяку, и на ее дне еще оставался глоток кофе — однако теперь она скорее напоминала то, что находят в лесу после долгой зимы. Эмаль потрескалась и осыпалась, а металл под ней был изъеден ржавчиной. Когда Могенс коснулся ее неосторожным движением, ручка чуть не отвалилась, а остатки кофе на дне масляно блеснули, на его поверхности плавали маленькие зеленые комочки, а над ними образовалась отвратительная пленка, вызвавшая в воображении Могенса картину гнилостных останков, которые когда-то были живностью, а сейчас превратились в другую вредоносную форму жизни.

Кончиками пальцев он поставил кружку на стол и отодвинул от себя как можно дальше, к самому краю стола. Ему пришлось пару раз сглотнуть, чтобы избавиться от приступа тошноты, которая поднималась из желудка. Педантично — и внутренне готовый к другим неприятным сюрпризам — он проверил взглядом остатки посуды, но больше неожиданностей не было. Все остальное, что стояло на столе, было в полном порядке. И тем не менее он решил серьезно поговорить с Томом. Страшно подумать, если бы он по небрежности выпил из этой кружки!

Прибрав на столе, Могенс вернулся к постели и чемоданам. Том унес испачканную прошлой ночью одежду, вероятно, чтобы постирать, и Могенс переложил жалкую кучку оставшегося в ящик комода. Та часть его имущества, что еще оставалась в чемоданах, состояла исключительно из бумаг и книг. Документацию он расположил на конторке, а для книг найдется местечко на стеллаже.

Чуть поднявшееся от этого немудреного занятия настроение снова упало, когда он заполнял своими книгами свободное место на полках и при этом машинально скользил взглядом по корешкам стоявших там томов. По большей части они относились к той области, что он и ожидал в свете увиденного за последние полтора дня — книги об аборигенах южно-американского континента: майя, инках и ацтеках; ряд книг по истории Древнего Египта и пантеонам богов и фараонов, которые часто крайне запутанным образом переплетались. Были здесь и классические труды по археологии, при виде которых Могенс презрительно скривил губы, поскольку большинство из них он выучил наизусть уже в студенческие годы, и не одна из представленных в них теорий давно уже была опровергнута. Грейвс что, держит его за идиота?

Но среди этого собрания нашлись и такие книги, которые вызывали отнюдь не улыбку. Он их также прекрасно знал, но не листал уже долгое время — они относились к той главе его жизни, которую он считал окончательно закрытой. Это были тома о древних культах, магии и оккультизму, о давно забытых мифах и погибших культурах, след которых остался лишь в людских легендах. Это были писания, содержавшие запретные знания и тайны, несущие смерть. Ему вдруг снова послышался голос Грейвса: «Первый в мире ученый, который докажет, что магия действительно существует». Разве это возможно? Могло ли в самом деле быть так, что они с Грейвсом держат в руках доказательство того, от чего большинство их ученых-коллег воротят нос? Неужели правда, что это не простое суеверие и наивное заблуждение слабых духом, а научно доказуемая реальность?

Могенс осознавал опасность, заключавшуюся в одном этом вопросе. Слишком легко убедить себя самого в том, во что хочется поверить; соблазн, от которого не защищен даже ученый. А возможно, особенно ученый, несмотря на то, что у него в руках инструментарий аргументов и возможностей, чтобы доказать необъяснимое и объяснить невозможное.

И все же! После всего, что он увидел час назад, а в первую очередь, почувствовал — это казалось возможным.

Не все книги на полке были Могенсу известны. Названия некоторых ему ни о чем не говорили, названия других казались знакомыми, и среди них попалась пара-тройка таких, которые, несомненно, могли быть только списками, сами оригиналы были овеяны легендами, а некоторые такого рода, что само их имя произносилось лишь шепотом.

Поколебавшись, он взялся за тяжелый, одетый в пористый кожаный переплет фолиант. Он оказался такой увесистый, что потребовались обе руки, чтобы снять его с полки. Тисненое золотыми, частично облупившимися буквами название гласило: «De Vermis Mysteriis».[10] Оно абсолютно ничего не говорило Могенсу, но он почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он бережно раскрыл книгу. Пожелтевшие страницы из пергамента, который был настолько древним, что громко хрустел при перелистывании — Могенс просто опасался, как бы они не поломались, — были покрыты крохотными буквами, выполненными каллиграфическим почерком. Среди них встречались странные каббалистические символы и рисунки, даже от рассматривания их Могенсу стало не по себе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});