Сарторис - Уильям Фолкнер

4

Земля на какое-то время приняла его в свое лоно, и оп познал то, что называется удовлетворенностью. Он поднимался на рассвете, сажал растения, наблюдал за их ростом и ухаживал за ними; бранил и погонял черномазых и мулов, не давая им стоять без дела; наладил и пустил в ход мельницу, научил Кэспи управлять трактором, а в обод и по вечерам приносил с собой в дом запах машинного масла, конюшни и перегноя; ложился в постель с приятным ощущением отдыха в благодарных мышцах, со здоровым ритмом природы во всем теле и так засыпал. Но порой он вдруг ни с того ни с сего просыпался в мирной темноте своей спальни, весь в поту и натянутый как струна от давнего страха. И тогда мир мгновенно отступал, и он снова превращался в загнанного, попавшего в ловушку зверя высоко в синеве, полного безумной жажды жизни, запутавшегося в той самой коварной материи, которая предала его – того, кто слишком часто испытывал судьбу, и в голове опять всплывала мысль: о, если б только, когда тебя настигнет пуля, ты мог бы разорваться, взлететь наверх – куда угодно, лишь бы не на землю. Нет, нет, это не смерть наполняет твою глотку блевотиной, а то ощущение взрыва, которое тебе суждено испытать бессчетное множество раз еще до того, как ты будешь сражен.

Но во всяком случае дни его были полны до краев, и он снова открыл в себе гордость. Теперь он ездил на автомобиле в город за дедом лишь по привычке и, хотя по-прежнему считал, что сорок пять миль в час – всего только крейсерская скорость, уже не упивался холодным дьявольским наслаждением, когда срезал на двух колесах виражи или, ударив бампером в оглоблю фургона, выбивал из упряжки мулов. Старый Баярд все еще требовал, чтобы в поездки он брал его с собой, но теперь чувствовал себя гораздо спокойнее и как-то раз даже поделился с мисс Дженни своей растущей уверенностью в том, что молодой Баярд уже не ищет насильственной смерти.

Мисс Дженни – она была настоящей оптимисткой, то есть всегда ожидала худшего и потому ежедневно испытывала приятное удивление – быстро разрушила его иллюзии. Впрочем, она заставляла молодого Баярда пить побольше молока и вообще со свойственным ей педантизмом следила за его питанием и режимом и иногда по ночам, когда он уже спал, заходила к нему в комнату и сидела у его постели.

Как бы то ни было, молодой Баярд изменился к лучшему. Совершенно не замечая течения дней, он, однако же, полностью погрузился в их монотонную смену, был захвачен ритмом повседневных обязанностей, которые повторялись и повторялись до тех пор, пока его мускулы настолько привыкли к работе, что тело его проводило день за днем без всякого участия сознания. Ловко обманутый этой древней Далилой-землею[55], он даже не знал, что ему остригли волосы, не знал, что мисс Дженни и старый Баярд гадают, скоро ли они отрастут опять.

«Ему нужна жена, – думала мисс Джении, – и тогда он, быть может, останется стриженым. Молодая женщина, которая делила бы с ним его заботы. Баярд слишком стар, а у меня слишком много дела, чтобы делить заботы с этим долговязым дьяволом».

Время от времени он встречал в доме Нарциссу, иногда за столом, и все еще чувствовал, что она его избегает и испытывает к нему неприязнь, и порою мисс Дженни наблюдала за ними – задумчиво и с некоторой досадой оттого, что они явно не замечают друг друга.

«Он обращается с вей как собака с хрустальным кувшином, а она смотрят на него, как хрустальный кувшин мог бы смотреть на собаку», – говорила она про себя.

Потом время сева прошло, наступило лето, и он вдруг обнаружил, что ему совершенно нечего делать. Так человек, изумление восстав ото сна, из теплых, солнечных, населенных людьми долин вдруг попадает в края, где средь пустынных пространств громоздятся холодные мрачные пики исступленного горя, а над ними сияют исступленные черные звезды.

Дорога плавной рыжеватой дугою спускалась вниз между соснами, которые жаркий июльский ветер наполнял протяжным гулом, словно проходящий вдалеке поезд, спускалась к зарослям светло-зеленого ивняка, где под каменным мостиком протекал ручеек. На вершине холма низкорослые, похожие на кроликов мулы остановились, негр помоложе слез, снял с повозки сучковатую дубовую жердь и, просунув ее поперек оси между кривыми, перевязанными проволокой спицами, заклинил правое заднее колесо. Затем он снова вскарабкался на шаткую повозку, в которой неподвижно сидел второй негр, постарше, держа в руках плетеные веревочные вожжи и наклонив голову в сторону ручья.

– Чего это там? – спросил старший негр.

– Чего «это»? – отозвался младший.

Старший негр застыл в позе, выражающей сосредоточенное внимание, и молодой тоже прислушался, но не услышал ничего, кроме протяжного завывания ветра в тихих соснах и тягучего посвиста куропатки в их зеленой твердыне.

– Чего ты там слышишь, отец? – еще раз спросил молодой негр.

– Там внизу чего-то треснуло. Может, дерево какое свалилось. – Он дернул вожжи. – Но, но, мулы!

Мулы захлопали длинными кроличьими ушами, повозка зашаталась и докатилась, скрипя и дребезжа заклиненным колесом, оставлявшим в мягкой рыжей пыли блестящую синеватую полосу. У подножья холма дорога пересекала мост и снова поднималась вверх; под мостом в зарослях ивняка, сверкая коричневыми переливами, журчал ручей, а в воде возле моста лежал вверх дном автомобиль. Передние колеса все еще вращались, и мотор, урча на холостом ходу, испускал мерцающую струйку выхлопных газов. Подъехав к мосту, старший негр остановил мулов, и оба неподвижно уставились на длинное брюхо автомобиля.

– Он там! – воскликнул молодой негр. – Он в воде, под этой штукой. Вон его ноги торчат, я их вижу.

– Он наверняка там утонет, – с интересом и неодобрением произнес старший, после чего оба негра слезли с повозки, и младший скатился вниз по берегу ручья. Старший аккуратно намотал вожжи на одну из перекладин, поддерживающих днище повозки на раме, сунул под сиденье свой околеный прут из гикори, вытащил из колеса жердь и положил ее в повозку. Потом тоже осторожно скатился по берегу туда, где, рассматривая погруженные в воду ноги Баярда, сидел на корточках его сын.

– Ты, парень, близко к этой штуке не подходи, – сказал он. – Того и гляди взорвется. Ты что, не слышишь, как у ней там внутри ревет?

– Надо этого парня вытащить, – отвечал ему сын. – Он утонет.

– Не смей его трогать. Белые скажут, что это мы виноваты. Подождем, может, какой-нибудь белый проедет.

– А он пока что захлебнется там в воде, – возразил молодой негр. Он босиком вошел в воду, остановился, и сверкающие коричневые струи начали обтекать его тощие черные икры.

– Эй, Джон Генри! Отойди от этой штуковины! – крикнул ему отец.

– Надо его оттуда вытащить, – настаивал юноша, и оба негра – старший на берегу и младший в воде – затеяли беззлобную перебранку, а вода тем временем плескалась вокруг носков Баярдовых ботинок. Потом молодой негр с опаской приблизился к Баярду, взял его за ногу и потянул. Тело отозвалось, двинулось, снова застряло, и тогда старший негр, сердито ворча, сел на землю, снял башмаки и тоже влез в воду.

– Он там застрял, – сказал Джон Генри, сидя на корточках в воде и просунув руки под автомобиль. – Застрял за рулевым колесом. А голова не совсем под водой. Дай-ка я возьму жердь.

Он вскарабкался на берег, вытащил из повозки дубовую жердь и вернулся к отцу, который невозмутимо с любопытством и неодобрением созерцал Баярдовы ноги, и с помощью жерди они вдвоем приподняли автомобиль и вытащили Баярда. Потом они отнесли его на берег, и он, раскинув руки, лежал на солнцепеке, а оба негра, переминаясь с ноги на ногу и выжимая свои комбинезоны, смотрели на его спокойное мокрое лицо, спутанные волосы и ботинки, из которых текла вода.

– Никак это полковника Сарториса внук, – проговорил наконец старший негр. Сердито ворча и пыхтя, он тяжело опустился на песок и стал надевать башмаки.

– Да, сэр, – подтвердил его сын. – Он мертвый?

– А неужели ж нет? – с досадой отозвался отец. – После того-то, как этот ихний томобиль свалился с этого моста с ним вместе, а потом придавил его в ручье. Что ж с ним тогда, если он не мертвый? И что ты скажешь властям, когда тебя спросят, как ты его нашел? Вот что ты мне ответь.

– Скажу, что ты мне помогал.

– А я тут при чем? Я, что ли, эту ихнюю штуковину с моста толкал? Слышь, как она там ревет да стучит? Отойди, пока не взорвалась.

– Давай-ка лучше отвезем его в город. Вдруг тут сегодня больше никто не проедет, – сказал Джон Генри. Нагнувшись, он поднял Баярда за плечи и придал ему сидячее положение. – Помоги мне втащить его на берег.

– А я тут при чем? – повторил отец, однако же наклонился и взял Баярда за ноги. Когда его подняли, он, не приходя в сознание, застонал.

– Ишь ты! Слыхал? Он не мертвый! – воскликнул Джон Генри.

Но Баярд с таким же успехом мог быть и мертвым – его длинное тело неподвижно повисло, а голова беспомощно билась о плечо Джона Генри. Оба негра, крепко вцепившись в него, повернули к дороге.