Я тебя никогда не забуду - Анна и Сергей Литвиновы

А потом случилась беда.

В субботу у меня был выходной. А в понедельник, прямо с утра, меня опять позвали к директору. Я шла ни жива, ни мертва.

В приемной секретарша Людочка даже от гроба, машинки своей электрической, не оторвалась, просто мотнула головой в сторону двери: заходи, мол.

Директор восседал за столом и читал «Правду». Мне он показался в ту минуту, несмотря на лысину и плюгавые размеры, огромным и величественным, как Зевс-громовержец.

Он опять, как в прошлый раз, выдержал паузу, словно меня не замечал, а потом отложил газету и, не глядя, поманил: подойди! Я приблизилась к столу. Он порылся в бумажках – по-прежнему не смотря на меня. Достал какую-то, быстро перечитал, а потом завел целую речь – взирал при этом в сторону, за окно, где по солнечному проспекту катились автомобили.

– Ты, Рыжова, в настоящее время являешься временно исполняющей обязанности завсекцией, а, значит, материально ответственным лицом – вот мой приказ о твоем назначении. – Голос у Николая Егорыча был скрипучий, и ни малейшей в нем не слышалось игривости. – А позавчера, чтоб ты знала, во вверенной тебе секции была произведена инвентаризация. В ходе нее была выявлена, – он сделал паузу и снова покопался в бумажках, кисти его были похожи на полудохлых крабов, – крупная недостача. На общую сумму, – короткий взгляд на листок, – две тысячи семьсот восемьдесят три рубля восемнадцать копеек. Вот, можешь ознакомиться с актом.

Я послушно взяла листок, но не могла даже вчитаться в него. Цифры прыгали у меня перед глазами.

А мой мучитель продолжал:

– Ты девочка грамотная и, полагаю, знаешь, что это значит и какие последствия за собой данный документ влечет. Я тебе напомню, если ты в своем вузе прогуливала, что ты, Рыжова, как материально ответственное лицо, совершила хищение путем злоупотребления служебным положением. И, если я передам документы в ОБХСС – а я просто обязан это сделать, – то тебе грозит статья девяносто вторая, а это – до четырех лет лишения свободы. Или, в лучшем случае, если суд учтет твой возраст, неопытность и положительные характеристики с места работы (но их, впрочем, еще нужно заслужить), тогда, может, ты получишь до года исправительных работ – но все равно без права в дальнейшем занимать руководящие посты на предприятиях советской торговли, да и из комсомола тебя, разумеется, исключат… Жизнь кончена, а, Рыжова? – И директор впервые посмотрел на меня, подмигнул и рассмеялся. Мне показалось, что он торжествует.

Так как я ничего не отвечала, маленький монстр продолжал:

– Я, конечно, как руководитель предприятия советской торговли, мог бы взять тебя, Рыжова, на поруки… Или даже вовсе… Положить этот акт под сукно… Забыть о нем… Но… Ты знаешь, что надо делать, а, Рыжова?

Он впервые прямо посмотрел на меня, и по его блеклому лицу разлилась похоть.

Я по-прежнему молчала, и тогда шантажист нажал кнопку селектора и сухо бросил:

– Ко мне никого не пускать, ни с кем не соединять!

– Хорошо, Николай Егорович, – безлико откликнулась секретарша.

Потом он вскочил – да, буквально вскочил – из-за стола – вожделение, видно, подгоняло его, – подлетел к окнам и ловкими движениями – вжик, вжик, вжик – опустил все три гардины.

Затем повернулся ко мне. Его лицо маленького цезаря светилось упоением и предвкушением.

– Ну?! Прямо здесь! Прямо сейчас! – Он сделал два шага по направлению ко мне: – Раздевайся!

Я внезапно обрела хладнокровие. Стала холодна как лед. Как айсберг. Как Антарктида вместе с Арктикой. Я расстегнула верхнюю пуговку на форменном универмаговском халатике.

– Хорошо, – сказала я, – только вы сначала порвете акт.

– Умная девочка, – хищно пропел директор, и на губе у него лопнул пузырек слюны. – Я порву. Ты раздевайся, раздевайся. Да не спеши…

А сам подошел к столу, и, жадно вглядываясь в появляющиеся на свет мои прелести, медленно рвал компрометирующую меня бумагу…

…Я не хочу вспоминать ни одно из чувств, которые я тогда испытывала. Боль? Да, мне было больно. Стыд? Да. Унижение? Еще какое! Ненависть? И ненависть – тоже. И – бесконечную тоску и ощущение собственного ничтожества… Помню только мысль, которая хладнокровно (или мне казалось, что хладнокровно) почему-то звучала в моей голове: «Вот, я не отдала свою девственность Ванечке, а теперь…» А у Солнцева, когда он, пыхтя, наконец овладел мной (больно! больно!) вырвалось сокровенное: «Вот, не хотела по-хорошему, пришлось по-плохому!»

…У моего насильника тот факт, что я была девочкой, ничего, кроме брезгливости, не вызвал. Он немедленно убежал в скрывавшуюся где-то за портретом Ильича ванную комнату – а на прощание, полуголый, в рубашке с испачканным красным подолом, в неснятых носках, бросил мне с нескрываемым отвращением:

– Одевайся и уматывай. И забудь, что было. И дорогу сюда забудь. Чистюля!..

* * *

Прошло время, Ванечка все не приезжал из своего стройотряда, и я ему не писала, не могла.

А та сложная смесь из самых негативных эмоций на свете, которую я испытала в то утро понедельника в директорском кабинете, постепенно переплавилась во мне совсем в другие чувства: ненависть. Холодную ярость. Желание мстить.

Да, месть! Я думала о ней днем и ночью. Я желала убить, искалечить, бесконечно унизить своего насильника. Я призывала ему на голову все возможные кары. Я придумывала ему изощренные пытки: и из арсенала инквизиции, что видела в Музее религии и атеизма в Ленинграде, и из гестаповских застенков. Я мечтала о том, как он будет визжать, когда ему станут ломать кости на дыбе или вырывать щипцами ногти.

Я не сомневалась, что, расскажи я о случившемся Ванечке, он сам пойдет и изобьет мерзкую крысу до полусмерти, а может, даже убьет его. Но… Мой любимый был далеко, и я понимала, что все равно не смогу поведать ему о том, что со мною приключилось. Не смогу и не скажу никогда. Я была не в состоянии даже написать ему обычное ровное письмо ни о чем: «В Москве хорошая погода, а я по тебе скучаю…» К тому же Ванечка, он такой честный. В ярости он, наверное, страшен. И правда убьет негодяя. А потом его посадят. Нельзя Ивана в мою личную драму вмешивать.

Были и другие парни – не из института, нет, со мной в Плешке училось сборище карьеристов и маменьких сынков. Но вот мальчишки из нашего городка, одноклассники – кто-то за мной ухаживал, с кем-то я целовалась, – пацаны прямые, как правда, и знающие, почем справедливость. Они могли отметелить похотливого старикана, и так бы все ловко проделали, что никто бы их, наверное, потом даже и не нашел. Я уж собралась к ним обратиться, но потом все-таки передумала. Потому что мне неизбежно пришлось бы врать в ответ на их простой вопрос: за что? И как бы я ни изворачивалась, они, наверное, догадались бы, что сотворил мерзавец.

А потом я вдруг поняла: моя месть должна быть другой. Ведь штука не в том, чтобы просто доставить обидчику боль. Физическая боль быстро проходит. Моральная (я уже познала по себе) не проходит порой никогда. Поэтому надо ударить слизняка в самое больное место. Лишить его самого для него дорогого. Заставить его страдать – долго страдать.

Что для моего вожделеющего карлика самое важное? – спросила я себя. (Я думала тогда, что хорошо его понимаю. Мужчина в страсти вообще лишается защитных ограждений, масок своих. Когда он объят желанием, он демонстрирует свое истинное лицо.) И я поняла: главное для него – не деньги и даже не связи. Главное – это власть. Надо мной. Благодаря ей он растоптал меня в своем кабинете. Над другими девчонками и женщинами. Над Полиной. Над прочими сотрудниками универмага. Над покупателями, особенно теми, кто имеет вес и известность, – актерами, певцами, режиссерами. Ведь, пользуясь своими возможностями, он одаривает их товарным дефицитом, а они оказывают ему уважение, пресмыкаются перед ним. И вот если лишить моего кровника того, чем он владеет… Сбросить его с пьедестала… Уволить… А лучше даже – посадить… Вот тогда он и будет страдать… Долго… Бесконечно…

А еще я поняла в итоге всех своих размышлений – что это моя, и только моя вендетта. И не надо в нее вмешивать никого со стороны. Я должна отомстить сама, один на один.

И месть должна быть неспешной, изощренной, подготовленной. «Надо учиться у старших товарищей, – думала я. – Как же ловко мерзавец организовал мне расплату за то, что я отвергла его! Целую комбинацию провернул. Полину в отпуск выгнал, меня материально ответственной назначил. Инвентаризацию устроил, недостачу организовал. Под тюрьму меня подвел… Многоходовая комбинация в стиле чемпиона мира по шахматам гроссмейстера Карпова… И пусть у меня власти гораздо меньше, чем у директора, и опыта тоже, но ведь есть голова на плечах, и все говорят, что голова светлая… А уж если ничтожного врио завсекцией всегда можно под срок подогнать, чего уж там про директора крупного универмага говорить».