Искатель. 1972. Выпуск №5 - Виталий Мелентьев

Локкарт подумал: «Чепуха все это! Что здесь взвешивать? Мы с Эриксоном неплохая пара. Лучше и быть не может. Это просто благо великое, что мы будем вместе и дальше. Чего зря дурить?» Он улыбнулся, откинулся на стул, держа в руках стакан, и попросил:

— Расскажите о новом корабле.

Взгляд Эриксона был достаточно красноречив.

— Совсем новый тип. Фрегат, — сказал он. — Стоящая штука! Размер и форма эсминца. Десять офицеров. Около 160 человек команды. Там есть все, старпом. Турбины, два винта, три большие пушки, новый гидроакустический аппарат, новый радиолокатор. В группе будет три фрегата и четыре-пять корветов. Работы хоть отбавляй. Придется повозиться. Наш еще строится. Кстати, тоже на Клайде, будем принимать его через пару месяцев.

— А как называется?

— «Салташ». Они все носят названия рек. «Салташ», — Локкарт несколько раз произнес слово про себя. Странно привыкать к новому названию.

— Звучит симпатично, — произнес он. — Но я не могу похвалиться, что слышал об этой реке.

— Это маленькая речушка в графстве Старой Англии, — ответил Эриксон. — И мне пришлось заглянуть в атлас. Впадает в Тайн. На школьных картах не обозначена.

— Теперь будет, — воинственно воскликнул Локкарт и щелкнул пальцами: — Официант! Принесите еще розового джина. Да побольше. «Салташ»… — произнес он, — постараемся сделать из него что-нибудь стоящее.

Они плотно поели. К концу ужина настроение у них сильно поднялось. Выбрав ясный и отчетливый курс, Локкарт сразу почувствовал себя лучше. Эриксон уловил его настроение. С удовольствием они назначили друг другу встречу в Глазго, чтобы осмотреть корабль.

«Если мы оба довольны, значит нам повезло, и мы должны все так и оставить. — думал Локкарт. — Большего война нам предложить не сможет… Да, в этой мысли порядочно джина, но все равно, это хорошая, на редкость хорошая мысль».

— Сэр, у меня промелькнула редкостная мысль, — сказал он.

— И у меня тоже… — ответил Эриксон. — Брэнди или бенедиктин?

Но все-таки несколько позже Локкарт почувствовал, что прошлое еще живо, что его не изгнать мыслями и мечтами о будущем походе.

Он пошел в Национальную галерею послушать один из концертов, которые только начали тогда собирать толпы лондонцев. Он с некоторой опаской относился к подобным сборищам и сел подальше, полуприкрытый большой колонной. Пианистка играла Шопена. В полной тишине зала великолепные звуки рассыпались на бриллианты, тончайшие граненые и отшлифованные, монументальные и в то же время мягко-тягучие, западающие прямо в душу.

Он слушал музыку, полностью отдаваясь ей, забыв о сдержанности и окружающем мире. Пианистка сыграла два нежных концерта, а потом этюд, в котором повторяющийся отрывок был похож на скорбные причитания. Локкарт сидел откинувшись, и музыка уносила его все дальше и дальше с каждой нотой, с каждой фразой… Он глубоко вздохнул и почувствовал, что плачет.

Он плакал обо всем, что так безнадежно пытался забыть. И не только из-за слабости и нервозности, от которых еще не совсем избавился за эти два месяца. Слезы, катившиеся по щекам, были вызваны «Компас роуз», растраченной напрасно любовью к нему, теми многими, кто погиб. И другими. Теми, кто уцелел.

Он как-то заходил к Ферраби в госпиталь. Глядя на лежащего, Локкарт думал, сумеет ли тот вообще когда-нибудь восстановить нервы. Ферраби превратился в развалину, хотя и был так молод. Тощий, изможденный и истеричный. Кожа да кости. На левом запястье висел кусок веревочки.

— Это моя веревочка, — сказал Ферраби в смущении и стал ею играть. Затем признался доверчиво: — Мне ее специально дали. Для нервов. Мне сказали, чтобы я с ней возился, когда почувствую, что должен чем-то заняться.

Он хватал веревочку согнутыми пальцами, рвал и дергал ее, крутил, пытался завязывать в узел, раскачивал, как маятник. Потом сказал:

— Мне сейчас намного лучше, — упал на подушку и заплакал.

Он плакал так же, как плакал сейчас Локкарт. Теми же слезами. Или другими… Много слез можно было пролить по «Компас роуз».

Локкарт повернулся в кресле, пытаясь унять слезы, сдержать дрожь губ. Музыка кончилась. Раздались аплодисменты. Сидящая рядом девушка уставилась на него, шепнув что-то своему спутнику. Под ее любопытным взглядом Локкарт неловко встал и вышел в фойе. У него все еще сжималось горло, но слезы уже высохли.

«Ну хорошо, вот и поплакал, — подумал он. — Что из того? Кто-то ведь должен оплакивать «Компас роуз». Он того заслужил. Пусть это буду я. Не возражаю. Особенно под такую мужику и о стольких погибших, и о таком корабле. Музыка заставила меня плакать, но рано или поздно я все равно заплакал бы. Уж лучше поплачу над Шопеном, чем под звон стаканов или женский щебет. Я слушал эту прекрасную печальную музыку и видел перед собой всех. Ферраби и Мореля. Тэллоу, который отдал свое место на плоту другому…».

Боль прошла. Он вернулся обратно в зал и встал у входа, опираясь на колонну. Нечеловеческая сила музыки пропала, она его уже не трогала. И он понял, что ушли последние минуты его скорби.

* * *

Клайдские верфи… Они стали оживленнее, чем в 39-м. Тогда они только включались в военный ритм, тогда было еще свободное время и намного больше, чем теперь, простора. Сейчас все изменилось. От Кекфрью до Гурока все стапеля заставлены корпусами. Люди имели одно желание — поскорее разделаться с очередным кораблем и заняться следующим. Это сильно изменило ритм жизни реки. Новости из Африки, согласно которым войска не просто держали прежние позиции, но и двигались вперед, послужили бодрящим напитком, вызывали желание включиться в общее дело и поскорее с ним покончить. Весь Клайд метался, как в горячке.

«Салташ» — почти законченный результат искусного труда сотен рабочих — стоял у отделочного пирса напротив верфей Джона Брауна. С близкого расстояния фрегат казался огромным.

— Он похож на многоэтажный дом, — заметил Эриксон, пробегая глазами по возвышающимся бортам, надстройкам, мостику, вдоль стальной палубы к квадратной корме.

Действительно, в «Салташе» было что-то крупное, солидное и серьезное, а по своей капитальности он ничуть не уступал складским помещениям, расположенным вдоль причала. Как-то эта махина будет управляться в море… С пирса «Салташ» выглядел, как любой другой корабль, который не совсем еще отделился от суши. Первый слой краски, покрывающий его борта, был заляпан суриком. Верхняя палуба после нескольких недель отделочных работ замызгана. Оглушительный грохот клепальных пневмомолотков на полубаке подводил черту под общей картиной беспорядка.