Цареубийство 11 марта 1801 года - Николай Александрович Саблуков

власти повиноваться ей, пока я вижу её такой взволнованной, и что только под одним условием я мог бы исполнить её волю. «Какое же это условие?» — спросила она. «Чтобы ваше величество соблаговолили успокоиться». Эти слова навлекли на меня новую немилость. Её величество сказала мне: «Не вам предписывать мне условия! Ваше дело повиноваться мне! Прежде всего велите отпереть двери».

Мой долг предписал мне ещё раз напомнить ей её обязанности по отношению к народу и умолять её избежать малейшего шума, который мог бы иметь пагубные и даже опасные последствия. Эти речи, очевидно, произвели надлежащее действие. Она почувствовала, что переворот уже нельзя изменить. После некоторого молчания и размышления её величество понизила голос и сказала мне: «Ну, хорошо, обещаю вам ни с кем не говорить».

С этого момента императрица вернулась к свойственной ей кротости, от которой она уже не отрешалась и которая делает её столь достойной любви. Я приказал отпереть двери. Её величество взяла меня под руку, чтобы подняться по лестницам, и сказала: «Прежде всего я хочу видеть своих детей». Когда она вошла в свои апартаменты, обе великие книжны, Екатерина и Мария-Анна, уже находились там с графиней Ливен.

Эта сцена была поистине самой трогательной из всех, какие мне случалось видеть. Великие княжны, обнимая свою мать, проливали слёзы о смерти отца, и лишь с трудом их можно было оторвать от матери. Её величество посидела ещё некоторое время в этих покоях, потом встала и сказала мне: «Пойдём, ведите меня».

Нам пришлось пройти лишь две комнаты, чтобы достигнуть той, где стояло тело покойного императора. Г. Роджерсон и я находились возле её величества, которую сопровождали обе великие княжны, графиня Ливен, две камер-юнгферы и камердинер. В последней комнате её величество села на минуту, потом поднялась, и мы вошли в спальню покойного императора, лежавшего на своей постели в мундире своего гвардейского полка. Ширмы всё ещё заслоняли его постель, со стороны той двери, в которую мы вошли. Её величество несколько раз произнесла по-немецки: «Боже, поддержи меня!» Когда, наконец, императрица увидала тело своего супруга, она громко вскрикнула. Г. Роджерсон и я поддерживали её под руки. Через минуту она стала приближаться к телу; встала на колени и поцеловала руку покойного, проговорив: «Ах, друг мой!» После этого, все стоя на коленях, она потребовала ножницы. Камер-юнгфера подала ей ножницы, и она отрезала прядь волос с головы императора. Наконец, поднявшись, она сказала великим княжнам: «Проститесь с отцом». Они встали на колени, чтобы поцеловать его руку. Обращение княжон, неподдельная печаль, написанная на их лицах, растрогали нас. Императрица уже сделала несколько шагов, чтобы удалиться, но, увидав обоих княжон ещё на коленях, вернулась и проговорила: «Нет, я хочу быть последней». И опять опустилась на колени, чтобы поцеловать руку своему покойному супругу. Г. Роджерсон и я просили её не затягивать этой печальной сцены, которая могла бы повредить её здоровью, столь драгоценному и столь нужному всей императорской фамилии. Мы взяли её под руки, чтобы помочь ей встать, и затем вернулись в покои императрицы. Её величество удалилась в уборную, где облеклась в глубочайший траур, и вскоре опять вышла к нам. Шталмейстер Муханов уже докладывал, что поданы экипажи для доставления императрицы с великими княжнами из Михайловского замка в Зимний дворец. Он просил меня ещё раз напомнить об этом императрице. Мы желали, чтобы она покинула Михайловский замок ещё до рассвета. Императрица, однако, затягивала отъезд с минуты на минуту до того, как совсем рассвело. Тогда она просила меня подать ей руку, спуститься с лестницы и довести её до кареты. Можно себе представить, какая собралась толпа по всему пути до Зимнего дворца. Её величество опустила стёкла в карете. Она кланялась народу, собравшемуся по пути. Таким образом она доехала до дворца, чтобы остаться там.

Величайший порядок был сохранен от начала до конца этой замечательной сцены. Да и мог ли он быть нарушен среди ликования, какое испытывало каждое отдельное лицо по случаю избавления от рабства.

Вы видите, генерал, что мне нечего краснеть за то участие, какое я принимал в этой катастрофе. Не я составлял план её. Я даже не принадлежал к числу тех, кто хранил эту тайну, так как я не был извещён о ней до самого момента осуществления переворота, когда всё уже было условлено и решено. Я не принимал также участия в печальной кончине этого государя. Конечно, я не согласился бы войти в комнату, если бы знал, что есть партия, замышлявшая лишить его жизни.

Я подробно изложил вам, генерал, абсолютную необходимость перемены правления. Никогда смерть монарха не вызывала такой всеобщей радости среди народа, какую произвела кончина Павла I, и никогда ни один государь не был приветствуем с таким единодушным восторгом при воцарении, как Александр I, от царствования которого народ ожидает величайших благ.

Подписано: Беннигсен

С копией верно: Теод. Баркгаузен, рождённая Мюллер, v. g. von Reden.

ИЗ ЗАПИСОК ГРАФА ЛАНЖЕРОНА

Нижеследующее написано в 1826 г., но то, что сообщили мне о смерти императора Павла — Пален, Беннигсен и великий князь Константин, было записано в тот же самый день, как я получил от них сведения, помещённые ниже.

Я не был в Петербурге во время страшной катастрофы, пресёкшей жизнь императора Павла[81], но мне известны её происхождение и подробности с такою точностью, как будто я был сам её очевидцем.

Так как я издавна находился в близких отношениях, задолго до этой прискорбно-замечательной эпохи, с генералами графом Паленом и Беннигсеном, игравшими главные роли в этой страшной драме, то они не только не отказались удовлетворить моему любопытству, но даже предупредили мои расспросы, первые заговорив со мною о событии, которое, быть может, для них лучше было бы замолчать[82].

Великий князь Константин также сообщил мне некоторые подробности, изложенные ниже.

В заметках, прибавленных мною к изложению разговора, который я имел в 1826 году в Варшаве с великим князем Константином, я высказал положение, в котором мне даже прискорбно сознаться, но которое тем не менее справедливо. Я сказал: «Бывают положения, вменяющие обязательства, весьма тягостные, долг даже ужасный и для частных лиц, а тем более для принца, родившегося на ступенях трона».

Александр был поставлен между необходимостью свергнуть с престола своего отца и уверенностью, что отец его вскоре довёл бы до гибели свою империю сумасбродством своих поступков.

Безумие этого несчастного государя (нельзя сомневаться в том, что