ЯВЛЕНИЯ ДУШЕВНОЙ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА ПОСЛЕ ЕГО ТЕЛЕСНОЙ СМЕРТИ - Григорий Дьяченко

Призрак, отделившись от стены, подошел к этажерке, вынул портрет из рамки и снова вставил в его естественном положении. Затем призрак открыл деревянную, не запертую на ключ шкатулку, вынул из нее золотой медальон г-жи Б. с её портретом, подаренный мне на память ею самою, и раскрыл его. Затем видение стало бледнеть, постепенно расплываясь в каком-то тумане, пока не исчезло мое оцепенение, и меня охватил такой ужас, что я в испуге бросился из комнаты, впопыхах ударившись обо что-то головою довольно чувствительно. Как безумный влетел я в комнату своего приятеля, где все еще продолжалась карточная игра, и переполошил своим видом всю компанию. Долго не мог я ничего ответить на тревожные расспросы моих знакомых и разразился, наконец, сильнейшим истеричным припадком, чего ни раньше, ни после никогда со мною не бывало, так как человек я нисколько не нервозный и никогда ни нервозностью, ни тем более истерией не страдал. Наконец, знакомым моим удалось меня кое-как успокоить, и я рассказал все со мною бывшее. Разумеется, меня принялись уверять, что все это мне померещилось, что, вероятно, я заснул и мне все это приснилось. Я уверял их, что я ни минуты не спал, что ни малейшего расположения ко сну у меня не было и что я все время был занят самым старательным изучением роли. Чтобы убедить меня, что все это либо сон, либо галлюцинация, всею гурьбою отправились в мою комнату, но приятели мои невольно призадумались, когда увидели, что портрет был действительно в том положении, которое было дано ему призраком, а золотой медальон вынут из шкатулки и раскрыт. Кое-как проведя ночь (один из знакомых, чтобы успокоить меня, согласился остаться у меня ночевать), я на другой день пошел посоветоваться с известным в то время специалистом по нервным болезням доктором X. Доктор, со своей стороны, успокаивал меня и со своей научной точки зрения объяснял все происшедшее со мною самопроизвольным гипнозом. По его мнению, я самопроизвольно впал в гипноз, сам внушил себе видение призрака Б., сам привел её фотографический портрет в первоначальное положение и вынул из шкатулки и раскрыл её медальон, воображая, что все это делает вызванный мною в моем воображении призрак. Как ни остроумно показалось мне тогда объяснение профессора, но меня и до сих пор смущает то обстоятельство, что никогда решительно, ни до этого случая, ни после него, я не страдал ни малейшими нервными расстройствами, в гипноз не впадал, а, напротив, обладаю совершенно здоровыми, нормальными нервами. Если бы это был самогипноз, то, по крайней мере, хоть в самый этот день я должен был бы ощущать хоть какую-нибудь ненормальность, какое-нибудь недомогание вроде тяжести в голове, сонливости или чего-нибудь в этом роде, а то ничего, решительно ничего не ощущал, но был в самом обычном, нормальном состоянии и духа, и телесного здоровья. Откуда же было взяться самогипнозу, ведь от чего-нибудь же он должен был развиться, из каких-нибудь органических или психических причин? А потому, несмотря на всю научность объяснений почтенного доктора, я не могу вполне удовлетвориться ими и принужден вместе со многими другими думать, что в природе есть многое, чего не снилось нашим мудрецам» (см. «Ребус», 1896 г .).

40. Вразумлениеумершейматеринепочтительномусыну

Из Ярославля в «Рыбинский биржевой листок» пишут, что в одной деревне, в 15 верстах от этого города, жила вдова, бедная крестьянка, мать двоих сыновей. Старший сын успел как-то разбогатеть, жил отдельно от матери и отказывал ей даже в куске хлеба; младший был беден, но честен и почтителен к матери. Вдруг старуха умирает, нужно её похоронить, а денег нет ни копейки. Сноха покойницы, жена младшего сына, отправилась к старшей снохе за помощью в отсутствие мужа последней и после долгих просьб успела выпросить у нее на погребение один рубль. Когда старший сын покойницы, возвратившись домой, узнал об этом, то пришел в страшную ярость, разругал и поколотил жену, зачем она дала без него денег, и, наконец, отправился в братнину избу, где под божницей лежала его мать, готовая к выносу в церковь. Не обращая внимания на тело матери, еще не успевшее остыть, этот непочтительный и дерзкий сын, забывший страх Божий и стыд человеческий, бросился с кулаками на жену своего брата, требуя назад данный ей рубль. Бедная женщина в испуге показала, что деньги лежат под божницей.

– Возьми их, если хочешь, доставай сам, а я не буду: грешно! – проговорила она.

– Дура ты, вот что! – воскликнул злой сын и потянулся к божнице, чтобы взять деньги. При этом он несколько наклонился к трупу умершей. В это время мертвая вдруг схватила его за руку и крепко-крепко стиснула, открыв на мгновение глаза, после чего опять заснула сном смерти. Говорят, что сын сошел с ума от испуга и едва ли останется в живых» (из «ВологодскихЕпархиальныхВедомостей»)

41. Один из сотрудников газеты «Chicago Tribune» приводит из старинной книги о духовидении, вышедшей в 1729 году, следующий рассказ о докторе богословия Шкотте, человеке известном в свое время как ученостью, так и замечательным умом, безукоризненною нравственностью и правдивостью. Свидетельство его в пользу таинственного происшествия имеет немалую цену.

Доктор, как с его слов рассказывается в старинном издании, сидел однажды в своем кабинете у камина, с книгой в руках, при затворенной и далее запертой двери, и, стало быть, вполне уверенный, что в комнате, кроме него, никого быть не могло. Случайно подняв голову, он увидал по ту сторону камина сидящего в большом кресле старого господина в длинном, черном парике очень почтенной наружности, одетого в черный бархатный камзол, ласково на него смотрящего и как будто готовящегося заговорить.

Затем, между доктором и его таинственным гостем начался разговор, который сотрудник газеты сполна не передает, а именно просьбу, чтобы Шкотт отправился в его бывшее поместье и отыскал там духовное завещание, так хорошо запрятанное, что его никак не могли найти, ввиду чего сын его, законный наследник, рискует лишиться большой части своего имущества.

«На чердаке, в кладовой, – продолжал призрак, – находится склад разных старых ненужных вещей, как-то: ломаной мебели, столов, ящиков, комодов. В одном углу, в глубине увидишь старинный сундучок со старым, изломанным замком и торчащим в нем ключом, который напрасно пробовали повернуть или вынуть из замочной скважины». Сундучок этот призрак описал очень подробно как снаружи, так и внутри, и точно указал место, которое придется вскрыть топором, иначе не проникнуть в него.

Доктор Шкотт обещал отправиться в указанное поместье и сдержал свое слово. Молодой хозяин не только радушно принял его, но и сообщил, что в предыдущую ночь он видел во сне, что к нему приехал незнакомый гость и нашел пропавшее завещание.

«Быть может, вы и есть тот гость», – заключил он свою речь. Доктор улыбнулся и попросил, чтобы его свели в кладовую на чердаке, где сложен старый хлам. Придя туда, он прямо указал на старинный сундучок и спросил: искали ли в нем? Ему ответили, что искали, но безуспешно. Он потребовал, чтобы поискали еще раз. Опять ничего не нашли, тогда доктор спросил долото, молоток и начал стучать в дно сундучка, оно оказалось двойным, и когда было вскрыто, то там в пыли и грязи нашлось завещание, необходимое для утверждения в правах наследства молодого хозяина.

42. Есть верное предание, что живший в конце XI века парижский доктор, Раймунд Диокр, человек ученый, но самовлюбленный, возмечтал о себе до богохульства. В этом состоянии застигнутый смертью, Раймунд, среди своих собратий, которые уже готовились нести его тело в могилу, внезапно встал и произнес: «histo Dei judicio accusatus sum: я предстою уже пред судом Божиим», – и снова умер. Через несколько времени, он снова пробудился от смертного сна и, встав, сказал: «Justo Dei judicio accusatus sum: на праведном суде Божием я истязан», – и опять пал мертвый на свой одр. Наконец встал и в последний раз произнес: «Justo Dei judicio accusatus sum: праведным судом Божьим я уже осужден», – и более не пробуждался к жизни.

Такие поразительные явления расположили Брюна, епископа гербиполенского, ученика Раймунд а, и некоторых из его товарищей удалиться в Шартрскую уединенную, дикую пустыню и основать там свое общество, известное под именем Картезианского ордена, с самыми строгими правилами.

Не знаем, как бы отозвалось такое событие в людях рационалистического направления? По крайней мере, нельзя думать, чтобы они были к нему равнодушны; много бы, конечно, оно наделало шуму, много толков, но все это порешили бы тем, «что покойник был крепкой натурой, что эти необычные вспышки догоравшей жизни, троекратно энергически повторившиеся, со значительными расстановками времени, были следствием избытка внутренних его сил».