Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что ж, не повели я — на печи лежал бы?
— Без подневолья, государь, каждый сам по себе, как стадо без пастуха! Без перевясла и веник рассыплется. Кто на печи лежал бы, кто на лавке, кто в кабак… Шалы-валы, торы да ёры! Не велят, так не шевелят! А воля, она совокупляет. Принуждает деять, думать, творить. А коли деешь, творишь, думаешь — живешь и у бога счастливой судьбы заслуживаешь. Вестимо, не каждый так!.. Иного чужая воля гнетет!.. Но то — отщепенцы, государь! Таким и свобода в тягость!
— Верно рассуждаешь, воевода… Не в угоду ли мне?
— В угоду не рассуждают, государь! В угоду повторяют чужое да лебезят…
— Войско — что? — резко перевел Иван разговор на другое, не то задетый ответом Басманова, не то полностью удовлетворенный им.
— Войско готово. Завтра с рассветом первым уйдет передовой… Токмо… вслед за ним не выступать бы остальным, государь. Повременить надобно… Остальным выступить на полдня позже. Затем, государь, — заторопился Басманов, боясь, что Иван перебьет его и не даст высказать мысль до конца, — затем, чтоб обхитрить литвинов. Передовой подойдет к Полоцку и начнет помаленьку палить по посаду. Литвины, глядя на малочисленность войска, не больно встревожатся. Решат — на малую досаду пришли русские… Подразнить! В Полоцке Довойна сидит, войска у него немного — на вылазку не отважится, хоть и храбр воевода и умен.
— Считал, что ль, ты его войско?
— Не считал, государь… Да кто в зиму большое войско по городам держит?! От большого войска зимой городу досада великая: прокормить надобно, протеплить, жалованье впустую отдать.
— Пусть так, — согласился Иван. — Нам оттого польза все одно выйдет.
— Польза выйдет большая, коли наступим на них хитростью. Ежели мы подойдем всем войском и станем под городом, литвины увидят силу такую великую и споро изготовятся к облежанию 75. Мы же им время на то дадим, покуда станы разметывать будем. Они по нас со стен палить учнут, вредить нам… Все одно ночи ждать. А так — мы затравим их передовым, пусть дотемна побросаются ядрами, а потемну, под покровом ночи, остальное войско подведем под город, стан раскинем, туры наставим, тыны наведем, стенной наряд наперед высунем, а с рассветом и ударим со всей мочи. Покуда литвины с духом соберутся, мы им великий урон причиним. Полегче на приступ идти будет.
Иван задумался, затеребил свою куцую бородку… Молчал. Молчал и Басманов. Идя сюда, он почти не надеялся, что Иван выслушает его, но Иван выслушал… Это и удивило Басманова, и ободрило, но надежды на согласие Ивана у него не было, хотя он и не представлял, что могло заставить Ивана отвергнуть такой хороший план. Одно лишь упрямство и ущемленное самолюбие, что не он выдумал его. Помешать осуществлению этого плана могло только одно — присутствие под Полоцком большого литовского войска. Но присутствие под Полоцком большого литовского войска помешало бы осуществлению и главного плана — взятия Полоцка.
— Скажи, Алексей Данилович… — Иван впервые назвал Басманова по имени и отчеству. — Скажи, возьмем мы Полоцк?
Басманов хоть и не ожидал такого вопроса, однако не растерялся. Подумав, спокойно и достаточно твердо ответил:
— Можем взять. Феллин был покрепче, и то взяли! Пятьсот пушек на стенах стояло…
— А может, повернуть назад, покуда не поздно? Может, чересчур много задумал я? На своих подданных управы не сыщу, а уж вздумал чужих государей управить!
Басманов глянул на Ивана — лицо того было сумрачно, взгляд непритворно растерян.
— Мало задумаешь, еще меньше сделаешь! Не в поучение тебе реку, государь, — к слову. Отступишь от Полоцка — вовсе управы не сыщешь. Закусят удила!.. Возомнят — застрашился ты! Собаке спину покажи, непременно вцепится. Токмо сейчас и нужно тебе твердым быть, силу свою проявить… Воротынского нет, Шереметева нет, Курбского нет!.. Думаешь, не мнят они, что без них ты как без хребта?!
— Ты будто у каждого в мыслях побывал, воевода, — тихо, почти шепотом, сказал Иван, но Басманов так и сжался от этого шепота. — Настраиваешь меня супротив тех, кто идет со мной живот свой положить за дело мое.
— То верно, — с напряженным придыханием выговорил Басманов, не решаясь смотреть на Ивана, но выкручиваться и юлить не стал — не потому, что Ивана трудно было обвести, а потому, что другого такого случая высказать ему все, что думал, могло и не представиться. — Токо верно и то… — Басманов решился все же посмотреть на Ивана — тот выжидательно смотрел на него… — Что можно нести на брань свой живот за тебя, государь, и быть твоим недругом. На брани живота можно и не лишиться, а ежели не пойти с тобой, в открытую воспротивиться… — Басманов снова глянул на Ивана. Иван встретил его взгляд холодным прищуром. — Многие честно идут за тобой, не тая за душой противы, — отступился Басманов, но вовсе не потому, что застрашился неожиданной перемены в Иване, — потому, что решил подступить к нему с другой стороны. — Многие всей душой с тобой, и, может, таких больше, но они слабы… У них нет той силы, которая есть у тех, кто противостоит тебе.
— Чего ты хочешь, Басманов? — резко спросил Иван. — Ты хочешь отодвинуть от меня сильных и стать на их место?! Но ты слабый, бессильный… Пошто мне слабые и бессильные? У меня у самого мало силы.
— У тебя самая большая сила, государь, — у тебя власть! И ежели те, чьи души пылают за тебя, государь, получат сию власть, они обратят ее в такую силу, что противостоять ей сможет токмо один бог!
— Такая сила и меня сметет! — усмехнулся Иван. — Бога с небес призывать, чтоб совладать с нею?! А ежели он не сойдет?
Басманов замялся: Иван остро подметил и сбил его с мысли.
— Рассудителен ты, Басманов, вельми рассудителен… Слушаю тебя и дивлюсь порой: по моим мыслям след в след ступаешь. Умна твоя голова, так умна, что ей верной-то быть нелегко. Собака потому и верна, что собака она!.. Ума в ней много, да не как в человеке. При великом уме хвостом не виляют, понеже душе тошно, а ежели и виляют, то сцепя зубы.
— Разумею тебя, государь… Истина в твоем суждении великая. Что мне ответить тебе на сие?..
— А ты мне на сие не отвечай. На сие изворотом ума любой ответ добыть можно. Ты мне скажи иное: пошто ты, боярин, кровь от крови боярин, хоть и величества не знатного, обаче ж — боярин, а супротив бояр идешь?
Супротив своего сословия, где ты выпестовался, где корни твои соков набрались, чтоб жить и, подобно дереву, стоять под солнцем. Пошто ты тщишься вырубить тот лес, в котором сам возрос, а себя прижить на иной земле?.. Которая, может, не по тебе? Пошто предаешь свое сословие, пошто отметаешься от него и мнишь, что, раз изменив, не изменишь другой?
— Труден твой вопрос, государь! Тяжкую истину ты изрек… Что мне ответить тебе? — Басманов задумался; руки его, до сих пор неподвижно лежавшие на коленях, напряглись, твердо уперлись в колени, поддерживая его как-то сразу отяжелевшее, навалившееся на них тело. Даже голова слегка приклонилась, но глаза смотрели прямо, чуть исподлобья и напряженно, будто прицеливались во что-то. Понимал Басманов, что его ответ может решить его судьбу, и не торопился… Не такого разговора с Иваном хотел он, но ни тонкость, ни осторожность не удались: Иван все время сбивал его, вынуждая к прямоте, и в конце концов пошел напролом, как он часто и поступал, стремясь добиться прежде всего того, что нужно было ему самому.
Долго молчал Басманов. Иван терпеливо ждал. Басманову казалось, что этим своим терпеливым ожиданием Иван просто издевается над ним, забавляясь, как кошка с пойманной мышью, — это смешивало его мысли, лишало уверенности… Но виделось Басманову и другое — растерянность Ивана, и даже смятение, одиночество, которое тоже угнетало его, однако все-таки не настолько, чтобы он мог приблизить к себе любого, мало-мальски понравившегося или верно служащего ему человека. Собственное расположение к человеку и его верная служба, вероятно, мало значили для Ивана. Что-то другое, одному ему ведомое, искал он в людях, и если находил — приближал к себе, не находил — оставлял в стороне, не без почестей и не без милостей: за заслуги миловал и вознаграждал, как всех, за провинности карал тоже, как всех… Можно было высоко подняться в чинах, стать почитаемым и важным, но никогда не добиться даже благосклонности его, и любой из его любимцев мог оскорбить эту чинность и важность, наплевать на почитаемость и поднести кукиш под самый нос, как самому ничтожному холопу. Этого-то и хотел всегда Басманов — иметь возможность поднести кукиш под самый чиновный нос. Ни важности, ни чинов, ни почитаемости, ни даже богатства не хотел Басманов — он хотел власти, потому что чувствовал в себе достаточно силы и ума, чтобы с достоинством распорядиться этой властью и прежде всего лишить возможности чиновных и важных нерадивцев и глупцов присваивать себе его заслуги. Всю свою жизнь он стремился добыть эту власть. При прежнем государе, великом князе Василии, отце Ивановом, Басманов немногого добился: Василий хоть и был своенравен и крут, но старины держался крепко. Знатные и родовитые при нем стояли твердо, и пробиться сквозь них было почти невозможно. Крепкая стена загораживала государя: Бельские, Мстиславские, Шуйские, Воротынские, Глинские, Оболенские, Курбские, Челяднины, Захарьины, Шереметевы, князья тверские, смоленские, ярославские, звенигородские, ростовские, стародубские, рязанские, Рюриковичи, Гедиминовичи… 76 Многим из этих родов, даже в седьмое колено, не был в версту Басманов. Все его помыслы и устремления должны были расшибиться об эту стену и погибнуть под ней. Но наследник Василия, только окрепнув и возмужав, повел себя иначе. Когда в семнадцать лет он обвенчался на царство и непреклонно стал прибирать к своим рукам всю власть, не останавливаясь ни перед чем, даже перед грозностью и могуществом древних родов, Басманов понял, что к этому государю ему будет легче пробиться и только с его помощью он сможет занять то место, которое считал достойным себя.
- Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий - Историческая проза
- Сімъ побѣдиши - Алесь Пашкевич - Историческая проза
- Жены Иоанна Грозного - Сергей Юрьевич Горский - Историческая проза
- Андрей Старицкий. Поздний бунт - Геннадий Ананьев - Историческая проза
- Государь Иван Третий - Юрий Дмитриевич Торубаров - Историческая проза
- Роман Галицкий. Русский король - Галина Романова - Историческая проза
- Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - Олег Аксеничев - Историческая проза
- Держава (том третий) - Валерий Кормилицын - Историческая проза
- Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса: Сцены из московской жизни 1716 года - Александр Говоров - Историческая проза
- Кудеяр - Николай Костомаров - Историческая проза