Красная комната - Август Стриндберг

Кончаю писать, потому что появился мой ангел, мой добрый гений, и снова наступают счастливые минуты, когда все грустные мысли отлетят и я снова почувствую себя человеком. Передай привет Фальку и скажи, что если ему придется уж очень плохо, пусть вспомнит о моей горькой участи.

Твой Р.».

– Ну, что скажешь?

– Старая история о грызне диких зверей. Знаешь, Игберг, мне кажется, если хочешь чего-нибудь добиться, надо быть очень плохим.

– Попробуй! Быть может, это не так уж просто.

– У тебя есть еще какие-нибудь дела со Смитом?

– К сожалению, нет. А у тебя?

– Я заходил к нему насчет своих стихов. Он купил их у меня, заплатив по десять риксдалеров за лист, так что он убивает меня таким же точно способом, как тот каретник – Реньельма! Боюсь, со мной произойдет нечто подобное, ибо я до сих пор ничего не знаю о судьбе своих стихов. Он был так ужасающе добродушен, что теперь я могу ожидать самого худшего; если бы я только знал, что он задумал. Но что с тобой, брат? Ты совсем побледнел.

– Да, наверное, – ответил Игберг и ухватился за перила. – Последние два дня я ничего не ел, – только эти пять кусочков сахара. Кажется, я сейчас упаду в обморок.

– Если тебе нужно поесть, чтобы почувствовать себя лучше, то все прекрасно. К счастью, у меня сегодня есть деньги.

– Наверное, надо поесть, – чуть слышно ответил Игберг.

Но поесть ему не удалось: когда они вошли в зал и им принесли еду, Игбергу стало совсем плохо, и Фальку пришлось взять его под руку и проводить домой, на Белые горы.

Это был старый одноэтажный деревянный дом, который с трудом вскарабкался вверх по склону холма, казалось, будто у него болят ноги; он был весь пегий, как прокаженный: когда-то его хотели покрасить, но дальше шпаклевки дело не пошло; у него во всех отношениях был чрезвычайно жалкий вид, и трудно было поверить, что, как обещала надпись на медной дощечке, сделанная обществом страхования от пожара, феникс возродится из пламени. Вокруг дома росли одуванчики, крапива и подорожник, верные спутники человека, терпящего нужду; воробьи купались в раскаленной солнцем пыли, взметая ее вокруг себя, а пузатые детишки с бледными прозрачными лицами, словно они от рождения на девяносто процентов состояли из воды, плели ожерелья и браслеты из одуванчиков, а также всячески старались колотушками и руганью еще более отравить друг другу и без того безрадостное существование.

Фальк и Игберг поднялись по шаткой, скрипучей деревянной лестнице и вошли в большую комнату, в которой размещалось три отдельных хозяйства, и потому она была разделена мелом на три части. Здесь жили два ремесленника, столяр и сапожник, и вдова с детьми. Когда дети поднимали крик, что происходило через каждые четверть часа, столяр приходил в бешенство и начинал неистово ругаться и проклинать все на свете, а сапожник терпеливо увещевал его, то и дело прибегая к изречениям из Библии. Из-за этих постоянных воплей, ругани и драк у столяра были так напряжены нервы, что, хотя он и был полон решимости вооружиться терпением, уже через пять минут после очередного воззвания сапожника к примирению снова приходил в бешенство и бесился чуть не целый день; но самое худшее наступало после того, как он вопрошал женщину, «зачем они, чертовки, плодят так много детей», потому что в этом случае оказывался затронутым женский вопрос, и на замечание столяра следовал весьма обстоятельный ответ.

Чтобы попасть в каморку Игберга, нужно было пройти через эту комнату, и хотя Фальк с Игбергом шли медленно и тихо, они все-таки разбудили двоих детей, и, пока происходил оживленный обмен мнениями между сапожником и столяром, мать запела колыбельную, отчего столяр тотчас же пришел в неистовство:

– Замолчи, ведьма!

– Сам замолчи! Дай детям заснуть!

– Пошла к черту со своими детьми! Разве это мои дети? Почему я должен страдать из-за чужого распутства? Почему? Разве я распутник? Ну? Разве у меня самого есть дети? Заткнись, а то получишь рубанком по голове!

– Послушай, мастер, мастер! – заговорил сапожник. – Так не годится говорить о детях: детей посылает нам Бог!

– Вранье, сапожник! Детей посылает черт, да, да, детей посылает черт! А распутные родители ссылаются потом на бога. Постыдились бы!

– Мастер, мастер! Не сквернословь! В Писании сказано, что детям уготовано царствие небесное.

– Да, только их и не хватает в царствии небесном!

– Господи, что он такое говорит! – взорвалась разъяренная мать. – Если у него когда-нибудь будут дети, я попрошу Господа Бога, чтобы их разбил паралич, чтобы они онемели, оглохли и ослепли, чтобы попали в исправительный дом, а потом и на виселицу! Вот что я сделаю!

– Делай что хочешь, потаскуха! Я не собираюсь плодить детей, чтобы они потом всю жизнь мучились, как собаки; всех бы вас засадить в тюрьму за то, что рожаете этих бедняг, обрекаете их на голод и нищету. Ты ведь не замужем? Конечно, нет! Выходит, если не замужем, так, значит, можно распутничать? Да?

– Мастер, мастер! Детей посылает Бог!

– Вранье, сапожник! Я прочитал в газете, что у бедняков так много детей из-за этой проклятой картошки. Понимаете, в картошке есть два вещества, которые называются кислород и азот; и когда они соединяются в определенных условиях и в определенных количествах, то женщины становятся очень плодовитыми.

– Ну, и как же нам быть в таком случае? – спросила разобиженная мать, которая стала понемногу успокаиваться, прослушав интересную лекцию.

– Понятное дело, не есть картошку!

– А что же тогда нам есть, если не картошку?

– Бифштекс будешь есть, старуха! Бифштекс с луком! Годится? Или шато-бриан! Знаешь, что это такое? Не знаешь? Я тут недавно прочитал в «Отечестве», как одна женщина поела спорынью и вместе с ребенком чуть не отправилась на тот свет!

– О чем ты это? – спросила женщина, насторожив уши.

– Какая ты любопытная! Чего тебе?

– Это правда насчет спорыньи? – спросил сапожник, сощурившись.

– Чистая правда! Она тебя наизнанку вывернет, и, между прочим, за это полагается суровое наказание, и правильно полагается.

– Правильно, говоришь? – спросил сапожник глухим голосом.

– Конечно, правильно! Того, кто распутничает, надо наказывать, а детей убивать нельзя.

– Детей! Все-таки здесь есть кое-какая разница, – покорно сказала разобиженная мать. – Но что это за вещество, о котором ты говорил?

– Ах ты, потаскушка! Только и думаешь о том, как бы нарожать детей, хотя ты вдова и у тебя уже пятеро! Берегись этого черта сапожника; он хоть и набожный, но с женщинами обходится круто.

– Значит, правда есть такая трава…

– Кто сказал, что это трава? Разве я говорил, что это трава? Никогда! Это зоологическое вещество. Понимаете, все вещества – а в природе существует около шестидесяти веществ, – так вот все вещества можно разделить на химические и зоологические; это вещество по-латыни называется cornutibus secalias и встречается за границей, например на Калабрийском полуострове.

– Оно, наверное, очень дорого стоит, мастер? – спросил сапожник.

– Дорого! – повторил столяр, подняв рубанок так, словно стрелял из карабина. – Оно стоит дьявольски дорого!

Фальк, который с большим интересом прислушивался к этому разговору, вздрогнул, услышав через открытое окно шум подъехавшего к дому экипажа и два женских голоса, показавшихся ему знакомыми:

– У этого дома очень подходящий вид.

– Подходящий? – возразила женщина постарше. – По-моему, у него ужасный вид.

– Я хочу сказать, что у него подходящий вид для наших целей. Кучер, вы не знаете, живут ли в этом доме бедняки?

– Точно не знаю, но готов поклясться, что здесь их хватает.

– Клясться грешно, так что обойдемся без клятв. Подождите нас, пожалуйста, а мы зайдем в дом и займемся делами.

– Послушай, Эжени, может быть, сначала поговорим с детьми? – спросила ревизорша Хуман у госпожи Фальк.

– Давай поговорим! Пойди сюда, мальчик, как тебя зовут?

– Альберт! – ответил маленький бледный мальчуган лет шести.

– Ты знаешь, кто такой Иисус, мальчик?

– Нет! – ответил мальчуган, улыбаясь, и засунул в рот палец.

– Это ужасно, – сказала госпожа Фальк, доставая записную книжку. – «Приход Святой Екатерины. Белые горы. Глубокий духовный мрак у малолетних». Можно сказать «мрак»? Так, а ты хотел бы узнать? – продолжала она свои расспросы.

– Нет!

– А хочешь получить монетку, мальчик?

– Да!

– Надо сказать спасибо! «В высшей степени непочтительны; однако мягкостью и убеждением можно заставить их вести себя лучше».

– Какой ужасный запах, пойдем, Эжени, – попросила госпожа Хуман.

Они поднялись по лестнице и без стука вошли в большую комнату.

Столяр взял рубанок и принялся строгать суковатую доску, так что обеим дамам приходилось кричать, чтобы их можно было услышать.

– Жаждет ли кто-нибудь из вас спасения и милости Господа? – прокричала госпожа Хуман, а госпожа Фальк опрыскивала в это время одеколоном из пульверизатора детей, которые стали громко плакать от жгучей боли в глазах.