Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

ты чего лыбишься?!

Лёшка, улыбнувшийся было матери, мгновенно стер улыбку с лица.

— Где болтались стоко время? — сурово поинтересовался Зыков.

Никишка сделал осторожный шаг в сторону отца:

— Дык неприятность вышла, папаша…

— Знаю, — Зыков остановил его. — Сам Федулов приезжал сюды. Ему по телеграфу из Барнаула известие пришло. Сраму через вас натерпелся, ославили на весь уезд! Хрен таперя кто Зыкову свой груз доверит! — Маркел Ипатьевич грохнул кулаком по столу и крикнул жене: — Выдь!

Она еще больше съежилась и, опустив голову, торопливо вышла из комнаты. Никто из сыновей даже не повернул головы в ее сторону, будто мимо них скользнула какая-то приживалка. А Зыков звучно шлепнул ладонью по столешнице:

— Федулов совсем озверел, грозится убытки на мою шею повесить! По миру пойдем! Двадцать тыш! Да энто всё наше недвижимое продай, мало будет!

Лёшка глянул исподлобья, оскалился:

— Энто где же тако написано? Мы же не украли, не в речке по пьянке утопили… Разбойники на нас напали! Вы, папаша, за Федулова голову не ломайте, в накладе не останется, ён же страховку получит.

— А вот энто видел? — Маркел Ипатьевич покрутил над столом длинным кривым кукишем. — Не успел он застраховать, вот и бесится.

— Неча было жадничать, — хмыкнул Лёшка. — Поди, кады груз отправлял, пожалел денег на страховку.

Зыков задохнулся от ярости:

— Замолкни, сучье отродье! Я же ево из-за вас просил, вот он и торопился! Таперя меня клянет!.. Где шлялись стоко время? А?!

Никишка потупился:

— Следователь, почитай, неделю не отпущал.

— А остальное время чё делали? — сурово нахмурился Маркел Ипатьевич.

— Дык… добирались…

— Скоко ж можно добираться? — насупленно спросил отец и, оглядев опухшие физиономии сыновей, догадался: — По кабакам шлялись!

— Было маненько, — виновато согласился Никишка.

Лёшка развел руки и нахально сверкнул из-под бровей:

— С горя ж, папаша…

— Горе?! — подался вперед Маркел Ипатьевич. — Какое у вас горе?!

— Ить едва живы остались, — чуть не плача, подал голос Стёпка и снова спрятался за широкую Лёшкину спину.

Маркел Ипатьевич устало опустил плечи:

— Лучше бы вас, варнаков, вместе с Колотыгиным и кончили… Скоко народу из-за вас пострадало!

— Чё мы энтаково сделали? — с наигранной робостью поинтересовался Никишка.

— Кунгурова уханькали, — ровным голосом ответил Маркел Ипатьевич. — Анисим ни за што, ни про што кандалами таперя гремит… Колотыгина не смогли уберечь, а работник был не вам, шалопутам, чета… Хоть похоронили Демида по-христиански?

— По-христиански, — поспешно соврал Никишка, чтобы не давать отцу очередной повод взвиться.

— Беловы, Петька да Танька, из-за вас съехали… — продолжил Зыков. — Андрюху Кунгурова пришлось на войну спровадить… Вернется ли?

Лёшка удивленно вытаращился:

— А ево-то чё?

— А ничё! — снова обозлился Маркел Ипатьевич. — Ему Терентий опосля суда проболтался, что энто вы его родителя жизни лишили.

— Вот подлюка! — сквозь зубы процедил Лёшка. — Ну, я ему!

— Заткнись! — рявкнул старик, приподнимаясь на скамье. — Художества ваши по моему карману бьют. Хватит! И так становой с меня соки сосет. Андрюха-то к нему побежал, а тот его в «холодную» и ко мне нагрянул, дескать, чё будем делать, Маркел Ипатич? Раскошелился я… Вот и забрили Андрюху…

Лёшка удовлетворенно хмыкнул:

— А чё вы, папаша, переживаете? Таперя и вовсе конкуренту вашей торговле не будет.

Маркел Ипатьевич помолчал, прикидывая, сколько он потратил на замаливание грехов своих сыновей, и какую выгоду сулило то, что в Сотниково теперь останется один торгующий крестьянин, он, Маркел Ипатьевич Зыков. Конечно, трудно придется без товаров купца Федулова, но, в конце концов, на нем свет клином не сошелся, вон их сколько в Новониколаевске. И каждому надо сбыть свое, чтобы не залеживалось, не гнило на складах, а приносило бы доходец. Правда, где-то в глубине, подобно легкой изжоге, гнездились угрызения совести, однако Зыков себя успокоил тем, что он не поскупился, целых сто целковых пожертвовал Беловым на защитника, а в той тесной совещательной комнате, когда выносили вердикт, голосовал за снисхождение Анисиму.

— Эх, жаль, дело некому оставить, я бы вас в три шеи! — почти миролюбиво выговорил он.

Сыновья, уловив перемену в настроении родителя, начали раздеваться, молча прошли к столу.

— Вы, папаша, не переживайте, уедем мы скоро отсель, — все же не вытерпел Лёшка.

Маркел Ипатьевич молча поднял на него недоумевающий взгляд. Никишка поспешил вмешаться:

— Не смогем мы здеся жить…

Старик почернел лицом и перевел отяжелевший взгляд на младшего:

— И ты, Стёпка, так надумал?

Не зная, что ответить, Стёпка втянул голову в плечи. Вот как выгодней? Уйти с братьями? Они и шагу не дадут вольно ступить, так и будешь трястись от страха, а то еще и зашибут по горячке… С отцом остаться? Тут вроде бы проще. Никишка с Лёшкой не будут мешать, а у отца хозяйство крепкое, он ведь, Стёпка, и станет всему наследником… Правда, вот, жди, когда родитель помрет…

Не услышав ответа, Маркел Ипатьевич тяжело поднялся и махнул ослабевшей рукой:

— Ну вас! Не дети вы!

6

В середине апреля 1904 года Восьмой Томский полк, прощаясь с родным городом, в последний раз промаршировал по его улицам.

Напутственные речи оказались долгими и скучными.

Сперва говорил губернатор, тучный старик со склеротическими жилками, рассеянными по всему лицу, потом сморщенный, вертлявый, как обезьяна, господин из городской управы и даже симпатичная дамочка, на которую солдаты глядели во все глаза. Дамочка восторженно взмахивала руками и так же восторженно призывала братьев-солдатиков не жалеть живота своего в борьбе за царя и Отечество. Коварный враг должен быть побежден!

Ноги гудели, солдатам хотелось поскорее залезть в теплушки, задымить махрой, вытянуться на шинелях, плюнув на все, что их ждет впереди. Но на трибуне, специально сколоченной для этого случая, появился сухолицый с пронзительным взглядом преосвященный Макарий, епископ Томский и Барнаульский. По солдатским рядам прокатился вздох, но преосвященный Макарий, будто понимая их состояние, ограничился коротким благословением, осенив сомкнутые ряды движением массивного серебряного креста.

Командир полка зычно скомандовал:

— По вагонам!

Батальонные, ротные, взводные подхватили:

— По вагонам!

И полчаса не прошло, как эшелон медленно двинулся в сторону далекой Маньчжурии.

Подолгу стояли на разъездах, пропуская встречные поезда с ранеными, чинились, чистили оружие, на остановках искали подсобную жратву. Унтер-офицеры и фельдфебели неустанно наставляли новобранцев уму разуму.

— Всё в дело пойдет!

Рядовой восьмой роты Андрей Кунгуров, призванный из Сотниково и попавший в полк буквально за несколько дней до его отправки на фронт, не привык еще к колючей шинели, к остриженной голове, которую холодил самый пустячный ветерок, к однообразной пище, к расписанной по минутам жизни, к фельдфебельским зуботычинам и окрикам унтеров, а потому держался скованно и отчужденно. Он так и не успел повидать Татьяну Белову,