Вавилон - Маргита Фигули

Рамку, жрец омовений, поддержал его:

— Таким образом, Эсагила сосредоточит все сокровища Вавилона в своих подвалах, а вместе с этим придет и власть, ибо в Халдейском царстве у кого больше золота, у того больше и власти.

Асипу, жрец-заклинатель, присовокупил:

— Нужно немедля составить воззвания и тотчас вывесить их, чтобы замысел Эсагилы не опередили иные события или обстоятельства.

Магу, жрец священных исступлений, добавил:

— Совершенно верно. Народ и знатные люди должны узнать о персидской опасности из уст Эсагилы.

Замару, жрец песнопений, тотчас же подхватил, не сводя глаз с Исме-Адада, чтобы знать, какое впечатление произведут его слова:

— Этим Храмовый Город отведет от себя всякие подозрения в пособничестве Киру и рассеет веру халдеев в слухи о соглашении со святилищем Ормузда, если б это вышло наружу.

— Как это может выйти наружу? — взволнованно вмешался верховный жрец, которого при этих словах снова охватило беспокойство. — Разве посвященные в это не поклялись страшной клятвой? Кто же осмелится нарушить ее и навлечь на себя проклятие?

Исме-Адад посмотрел в упор поочередно на каждого — под этим взглядом Улу бросило в дрожь и впервые улыбка сбежала с его лица.

Он высказался тоже:

— Я скорее склонен опасаться, как бы персы не заподозрили нас в двуличии. С одной стороны, мы заключаем с ними договор, что не будем препятствовать вторжению Кира в Халдейское царство и в Вавилон, а с другой — настраиваем халдейский и вавилонский люд против персов, предупреждая его о персидской опасности.

— Напрасные опасения, — одернул его замару, который угодничал перед верховным жрецом, — напрасные, потому что мы вовсе не собираемся настраивать народ против персов, мы лишь используем страх перед персами и заставим их расщедриться.

— И это наше право, — вставил магу.

— Право, которое противоречит понятию о чести и заключенному договору, — вспыхнул Улу.

— Любые средства священны, если они служат божественному Мардуку, — заметил мунамбу.

— Именно, любое средство священно, если оно служит богу богов Мардуку, — подтвердил верховный жрец, — стыдно говорить здесь о бесчестности. Таблицы надо приготовить немедленно и вывесить на городских воротах. И жертвоприношения — кровью, огнем и золотом — тотчас будут возложены на алтари храмов.

— Во всех храмах или только в святилищах Мардука? — отозвался бару, всегда поддерживающий Улу.

— Конечно, только в святилищах Мардука, — сказал замару, хотя Исме-Адад еще раздумывал над этим.

— Это несправедливо, — возразил Улу, — жрецы в других храмах бедствуют, тогда как мы…

— Это справедливо, — строго перебил его Исме-Адад, — только мы одни служим богу богов.

Улу давно уверился в алчности служителей Мардука, готовых драться за лакомый кусок даже со своими собратьями. О святилищах других богов вспоминали только тогда, когда от самих храмов требовались пожертвования, но едва речь заходила о приеме даров, как немедленно оказывалось, что все предназначено святилищу Мардука.

Всю жизнь его приучали считать такой порядок единственно справедливым. Но, мужая, Улу подходил к поступкам людей с иными мерками, чем те, что были приняты в Эсагиле. На собственных весах он взвешивал деяния людей и пришел к выводу, что они далеки от понятия любви, правды и добра и что бог любви, правды и добра должен их отвергнуть. Вавилон не знал такого бога, но Улу интуитивно ощущал его присутствие в бескрайних просторах мира. Возможно, таким божеством был даже Мардук, заветные желания которого служители его культа извратили, сделав Мардука богом гнева и жестокости.

Улу с отвращением смотрел на присутствующих и с еще большим отвращением слушал их. Ему казалось, что он задохнется, если проведет с ними еще хоть минуту. Он невероятно устал и не в силах был выносить больше злокозненные и корыстные речи своих собратьев. У него кружилась голова от дурманного дыма благовонных трав, курившихся в золотых чашах в честь небожителей. Он даже сам не мог толком понять, от этих ли курений или от переживаний ему дурно до тошноты.

Он положил руку на лоб и встал.

Верховный жрец задержал его:

— Брат Улу, с некоторых пор мне непонятно твое поведение. Объясни, что тебя тревожит, ты ведь сам зачитал нам договор Эсагилы.

Улу чувствовал, как дух непокорности сейчас захлестывает его и вынуждает вступить в открытую борьбу.

Он собрал все свое мужество и сказал:

— Прочитав вслух эти предложения, я всего лишь исполнил свои обязанности доверенного, а вовсе не потому, что я принимаю их. Напротив, я с ними не согласен.

Все в недоумении уставились на него, лишь верховный; жрец, хотя его бросило в пот, пытался сохранить хладнокровие и сказал подчеркнуто мирным тоном:

— Помогите ему, братья. От жары у него помутился рассудок. Выведите его на воздух.

Исме-Адад думал избавиться от него, но Улу с непреклонным и решительным видом продолжал:

— Надо сказать народу правду. Не пристало наживаться на опасности, которую сами же мы и накликали.

Исме-Адад повторил:

— Выведите его!

Два жреца бросились исполнять приказание и вывели Улу на террасу, на свежий воздух. Улу и не сопротивлялся, он едва стоял на ногах, потрясенный происходившим.

Когда жрецы, выводившие Улу, вернулись, Замару заметил:

— Я уже несколько дней наблюдаю за братом Улу, и вид его мне не нравится.

— Вероятно от жары у него помутился разум, — многозначительно повторил вслед за Исме-Ададом мунамбу.

Верховный жрец Исме-Адад кивнул.

— Это не первый случай, когда злые демоны в жаркую пору вселяются в тело человека. Несколько лет назад мы потеряли из-за этого несколько братьев за один месяц. Возможно, такая же участь ждет и брата Улу, так как и мудрейшие наши лекари бессильны перед жарой.

Все почтительно согласились с верховным жрецом, который слыл знатоком сокровенных тайн халдейской медицины.

— Однако, чтобы кончить нашу сегодняшнюю беседу столь же мудро и полезно, — продолжал Исме-Адад, — как мы ее начали, составим воззвание, чтобы, не мешкая, повесить таблички.

Никто не возразил, и когда жрецы расходились, на столе верховного жреца уже лежала вощеная дощечка с текстом воззвания. Его слова должны были раскрыть сердца халдеев.

Двадцать писцов Эсаги тут же переписали текст на глиняные таблички, а храмовые прислужники развесили их у ворот города.

* * *

В борсиппском дворце гонец из тайной службы повторил Набусардару сообщение о продвижении армии Кира.

Скажи он это любому другому полководцу, тот Пришел бы в крайнее замешательство, а Набусардар только громко рассмеялся.

Гонца это только удивило, что он спросил:

— Непобедимый не верит моим словам?

— Да нет же, — сказал Набусардар, все еще продолжая смеяться, — просто я представил себе, какие лица будут у сановников, у служителей Эсагилы и вавилонских вельмож, когда до них дойдет эта весть.

— В царском дворце я уже докладывал.

— И что же? — нетерпеливо спросил Набусардар.

— Его величество царь пришел в полную растерянность, когда услышал это, советники потеряли дар речи, весь двор, очевидно, охватила паника.

Набусардар снова засмеялся, потом внезапно оборвал смех и спросил:

— А Итара, мой начальник тайной службы, не потерял присутствие духа? Сейчас меня больше интересует настроение командующего тайной службы халдейской армии, чем вся продажная вавилонская знать, вместе взятая.

— Я говорил о царе, — напомнил Набусардару гонец.

— Я вижу, что полгода вдали от Вавилона уже сделали свое дело и ты усвоил деревенские манеры. Новый царь — вольнодумец, и у нас уже вошло в обычай: что на сердце, то и на языке. Каждый может говорить, что угодно, а если тебе захочется плюнуть в физиономию самому верховному военачальнику, который является в государстве вторым лицом после царя, смело можешь сделать это.

— Я позволил себе что-нибудь неуместное в отношении твоей светлости, Непобедимый? — спросил гонец, вконец смутившись; до него не доходил смысл слов Набусардара, потому что за эти полгода он действительно отвык от Вавилона и не знал, что здесь происходит.

— Пожалуй, ты один ничего себе не позволил, — шутливо продолжал Набусардар, — зато все остальные — сколько угодно. Сколько в Вавилоне жителей, столько могил роется для меня.

Гонец окончательно перестал его понимать.

— Не удивляйся, — продолжал полководец. — В Вавилоне подозревают меня в том, что я со своей армией хочу напасть на Халдейское царство. Им не верится, что Кир затевает какие-то военные приготовления против нас. Если бы не твое сообщение, меня сжили бы со свету. Потому я и засмеялся, как приговоренный к смерти, которого помиловали. И хотя ты принес печальную весть, ты, наверное, уже понял, почему я рад ей.