BLUE VALENTINE - Александр Вяльцев

— Какой негодяй! Мучает хороших людей, эксплуатируя свое обаяние, и лжет…

А десять лет назад обиделась на приятеля своей мамы, замечательного Четвертинского, заявившего про того же героя: “Бегает какой-то хам по экрану…” Люди так меняются. Если бы нам рассказали, как страдает безвинный человек, пальцем никого не тронувший, мы бы назвали это романтизмом. Когда же нам показывают, как и за что страдают на самом деле — мы кричим: добить его!

Огромный куст отрицательных эмоций — лишь только выйдешь во двор: помойка со всеми своими составляющими, разбросанные батареи и диваны, неубранный снег, облупившиеся или дурно покрашенные стены, собачье дерьмо…

Вернувшись, он час рисовал розу — первый раз за год. Опять поссорились: казалось, Оксана ненавидела, когда он с карандашом, с ручкой, с молотком (а обед не готов). Вспомнила лето на даче, когда вернулась из леса, а он не сделал обед, как вернулась из диспансера, а обед все то же… Она написала две статьи для “Коммерсанта” и устала. Она делала дело, а он бездельничал. Не имея кухарки, он не всегда был готов ее заменить. Как бы он хотел, чтобы область чего-то, напоминающее творчество — была неприкосновенна (так он относился к ее творчеству). Чтобы другой не напрягался из-за несваренных макарон. Тот, первый, — вдесятеро оценит жертву. Но до этого не доходило: симметрия должна быть соблюдена любой ценой, никто не сделает на палец больше того, что было положено по роли, как он ее понимал…

Оксана жаловалась, что Захар пишет про нее одно дурное.

— Неправда, я записываю твои каламбуры.

— Ну, да, знаю, буду потом объяснять исследователям: то, что вы пишете, как “нрзб” означает “сволочь”…

Случайно он посмотрел комедию “День сурка”, о которой некогда рассказала ему Даша. Из ее рассказа он понял лишь фабулу. А на самом деле фильм был о том, что для того, чтобы завоевать некоторые виды женщин, мужчине надо стать святым. Не подойдет просто внимательный и любящий, отгадывающий желания, читающий те же стихи. Он раз за разом будет получать пощечины, так и не доведя до конца задуманное. Он должен преодолеть свою корысть, стать мастером во всех человеческих профессиях и начать спасать людей. Тогда, даже не делая никаких авансов, он сам превращается в объект внимания женщины. Причем в фильме не показано, чтобы женщине требовалось делать что-либо подобное. У нее как бы все есть от рождения.

Другой, “вчитанный”, момент фильма: что, когда вокруг ничего не меняется и все однообразно — человек становится художником: чтобы богатством своей внутренней жизни уравновесить нищету внешней. Мы же, видя, как меняются дни и положение предметов, думаем, что наша жизнь разнообразна, оставаясь сами на месте, продолжая быть ничем: просто зрителями в кинотеатре, глазеющими на движущиеся картинки.

Герою потребовалось самому сдвинуться, чтобы сдвинулся и изменился мир.

Он рассказал это Даше, пока они ехали в метро с тенниса. Она взяла его под руку, и до самого дома они шли, продолжая говорить, как ходят мужчина с женщиной, у которых все хорошо.

XVIII. Годовщина

Завтра будет год… Захар думал о “близких” ему сюжетах. Например, о рассказе Юзефовича “Колокольчик” из журнала “Знамя”.

В двух словах, эта вещь про сложности в личной жизни, про дачу и про поэта Каменского (реально существовавшего). Последний необходим для вдохновления героя на решительный шаг в его жизни — разрыв с любовницей.

“Годовщина” прошла незамеченной.

…Теперь он ловил себя, что хронологически мыслит так: “это было до того, как…” или “это было после…”. Но сердце уже кровью не обливалось. Он делал это совершенно спокойно, как и должен делать умерший.

Гуляя ночью с собакой он сочинил первые за этот год стихи:

Какая красивая ночь.Снег мягко ложится,как пудра на щеку.Но я не пишу стихов.Ночной гример не спит.Ночной космонавт поет.Ночной ветер помогает мне жить.

Несколько дней спустя Оксана заговорила с ним на актуальнейшую тему: про “возлюби врагов”.

— Любовь для меня слишком серьезное слово, чтобы я так его профанировал, — возразил Захар. — Оно не должно быть замутнено никакой грязной водицей компромисса, не должно замусолиться о жирные спины “врагов”. Возненавидев врага, я его уже не полюблю. У меня свой способ борьбы: не заводить “врагов”. За всю жизнь у меня было всего несколько случаев, когда я с готовностью использовал бы именно это понятие. Прочие — просто идиоты, которые не ведают, что творят. Они не достойны ненависти… Ненависть — цельное чувство. Довольно редкое у слабосильных современных человеков. Его даже можно ценить. Его недостаток — в очень большой энергоемкости. Оно имеет склонность поглощать всего человека, высасывать все силы. Ненависть фиксирует взгляд на одной вещи. Человек живет, как маньяк — и лишь расширение угла зрения может спасти его, убавив накал.

— Помнишь, у Достоевского есть такое: ненависть может не пройти и вдруг вспыхнуть через десять лет с новой силой.

— Запросто, — согласился Захар, — это очень понятно. Ведь ненависть — это не слово, не ощущение… Это как картинка: соединение совершенно непереносимых для психики элементов. Это никуда не девается, как кристалл. Оно лишь заглушается, заваливается пылью и бытом. Но потом происходит какой-нибудь оползень, и эта конструкция обнажается в том же виде… Более того. Она может проявиться тогда в гораздо худших формах. Потому что сперва ты как бы был внутри ситуации. Ты что-то ожидал, готовился, держал себя в руках. Теперь на тебя это свалилось неожиданно, захватив врасплох. И ты можешь таких дров наломать…

Понимает ли она, думал Захар, почему он говорит так уверенно?

Прошлый год вылетел, как ракета. Захар никак не мог понять, как он прошел. В каком-то смысле это был и конец литературы. Они разом опровергли все его теории, как грошовая рыбка опрокинула доводы оратора. Ему стало не о чем писать. У него вообще не было никаких желаний. Он ушел почти целиком в чистую психику, контактирующую лишь с другой психикой и равнодушную ко всему остальному.

Опять бессонница. Гомер… Он не знал, что с ней делать? Пробовал ликер, сигареты. Ощущал себя в полной заднице. Ничего не менялось, все застыло и медленно сыпалось. Без денег (две тысячи за лист перевода). Лишь на подбросках пряников.

А ведь было, было другое: работа, статьи, гонорары, радио, куда он ходил, как к себе домой. И Оксана работала. И все равно денег не было. И все равно им все были недовольны; все тот же вопрос: когда бросит писать (для себя) и займется делом?

Теперь и этого не было. Ни статей, ни радио. Уйти в открытый бизнес — было тошно: он ведь столько умел! Но тяжело было встать, смирить себя, самодовестись до требований. Общаться с людьми, удовлетворять их, как можно меньше спорить. Это была школа жизни, им до конца не пройденная. Даша предлагала масонскую ложу своего страхового общества, куда недавно пошла работать. Захар отказался. Он хотел делать реальное дело и иметь за это вознаграждение. В пределах дарования.

Надо что-то делать, надо что-то делать — каждую ночь он лежал с этой головной болью в постели. А “утром” вставал разбитый и несчастный. Абсолютно бессильный — в середине дня. И уже было поздно, и не хотелось. Все равно. Никаких мыслей ради чего жить. Лишь деревня вспоминалась с удовольствием.

Если бы он был один, он бы плюнул на все и писал (в той же деревне). Но он, к счастью, не один.

Я со всеми чувствовал стену,Лишь с тобою не было стены.Но я опять пишу не о любви.

“Что же делать, если любовь и есть то, когда подходишь к человеку, а он не запирает дверь. И ты входишь в нее. И нет тебя, нет его: вы — двое. Это и есть любовь. И это было лишь раз в моей жизни. Поэтому я так за тебя и уцепился. Любовь все равно — не наслаждение, а форма выживания. А другой любви нам не дано. Где берегут душу, где думают, что жизнь — это спорт. Душа это пуля, любовь — это цель. И пуля должна разбиться в любом случае, попала она или нет. И второго выстрела не будет. Это саморазрушающаяся вещь одноразового использования.

В этом, наверное, мучительный пафос жизни — жить с тем, с чем нельзя, жить вопреки опыту, вновь и вновь жить на руинах, все начинать с нуля и пытаться быть счастливым.”

Это был мучительный и необычайный год, значивший очень много. Год войны и огромной работы, которая больше не повторится. Поэтому он пытался запомнить основные вехи и открытия. Ему нужен был полный переворот, изменение всей личности, раз прежнюю постиг крах. Прежний человек умер. Должен был родиться новый человек — как герой “Северного отеля” Карне. Недостижимый, но дорогой идеал! Бывший преступник и убийца. Но объяснять это слишком долго. Так и оставим.

Эпилог