Чужак - Симона Вилар

Обессиленность пришла как сон. Они просто застыли; прильнув друг к другу и начав различать звуки окружающего мира: гудение пчелы в цветке, далекое пересвистывание птиц, шелест листвы. Оба молчали, словно опасаясь разрушить эту дивную, покрывающую их тишину, боясь, что мир ворвется в их жизнь, и опять возникнут вопросы, которые скорее ранят, чем успокоят.

Но мир был возле них, был рядом и ворвался в их уединение гулкими монотонными ударами из леса. Они знали этот звук — удары набата, стук била. Торир мягко разжал ее обнимающие руки, отстранился, вслушиваясь. Карина с болью ощутила, как он стал удаляться от нее. Сидел рядом, еще нагой, еще весь ее… но уже не ее. Уже вновь чужак.

Торир вслушивался. Звуки, казалось, летели отовсюду: бум, бум, стук, стук. Варяг быстро поднялся, стал одеваться. О Карине будто забыл. Она узнавала это напряженное, отсутствующее выражение его лица.

— Ты уйдешь?

Сама понимала, что вопрос глупый, но ждала ответа, еще хоть каплю теплоты. И даже просияла, когда он отрицательно потряс головой.

— Пока нет. Потом. Сейчас же идем отсюда.

Он стал увлекать ее за собой. Они таились, и Карина наконец взяла себя в руки. Сама чуяла, что неладно кругом. То и дело раздавались голоса, ощущалось движение, мелькали силуэты людей. Торир вел ее прочь, но даже когда они наскочили на группу древлян, те не обратили на них внимания. Лица у всех были напряженные, спешили на звук била.

Наконец Торир с Кариной оказались в стороне от шума и движения. Здесь, в низине, словно в чаше, дремотно лежало лесное озерцо. Тихо шуршал тростник на берегу, над водой носились стрекозы. На гладкой поверхности под бликами солнца белыми звездами покоились цветы кувшинок.

Такая умиротворенность была тут, что Карина успокоилась. Что бы ни происходило у древлян — ей и дела не было. Почти. Потому что видела: до этого есть дело Ториру. И хотя варяг спокойно опустился на песок у воды, но мыслями явно находился далеко.

— Древляне двинулись в свой град Искоростень. Князь их умер. — И улыбнулся как-то нехорошо.

Она вспомнила кое-что из подслушанного и даже подумала: а не ты ли, варяг, помог тому? Но вслух ничего не сказала. И хотя древлян не любила и к князю их не испытывала никакого интереса, в ней вновь подспудно родилось волнение. Почему-то было ощущение, что ненаглядный ее Торша несет с собой смерть.

— Видать, от ран помер древлянский предводитель. Мне тут сказывали, что посекли его.

Сказала это как можно ровнее. Села рядом с Ториром, прильнув к его плечу.

— Это сюда тебе весть принесут?

Спросила и даже язык прикусила, злясь на себя. Он медленно повернулся.

— Что ты еще расслышала, таясь в кустах? — Она же вдруг рассердилась.

— Меньше надо болтать, если таитесь. Даже мне ведомо, что древлянские чащи глаза и уши имеют. А я… Сам должен понимать — не враг я тебе.

Он смолчал, но где-то под сердцем защемило — опасная баба, наблюдательная, умная.

— Зачем ты нужна мне, Карина? — молвил вдруг тихо, но так, что она вздрогнула. — Пусть ты не враг, но и не друг. Баба. Обуза непредсказуемая. Хитрющая и себе на уме. Ведь, небось, хотела на меня нагулыша своего повесить?

Серые просторы ее глаз вдруг подернулись влагой, губы задрожали.

— Ясное дело. Как же еще было удержать тебя возле себя — дикого, не ручного, рвущегося. А я ведь женщина. Мне свой мужик нужен. А ребенок во мне… Мало было мне в нем радости, но не вырвешь же. Да вот вырвала. Доля в том себя проявила. Но ты ведь все одно тогда меня бросил. А я… Словно усыхала без тебя… ненаглядного, желанного…

Теперь слезы так и хлынули из глаз Карины, голос срывался. Но что Ториру ее слезы?.. А вот и что. Глядел на нее, позабыв и о древлянах, и о князе Мутьяне, которого тайно удавил сегодня, когда тот слово не хотел сдержать. Не думалось и о том, что сейчас волхвы его ставленника Рыся в князья Искоростени пророчат. Получится ли у них? Но ему словно и дела сейчас до того не было. Глядит он на красу бабы плачущей — и сладко ему, и больно…

Но заставил сердце сдержаться. Не приголубил, не утешил. Вспомнил ее на ладье, с купцом новгородским.

— Недолго же ты сохла по мне, красна девица. Нашла себе покровителя не из последних. Сам видел.

Карина глянула на него удивленно. Вытерла слезы. Губы дрогнули, словно в улыбке.

— Никак приревновал?

— На лжи уличил.

— Нет на мне лжи. Мне в Киев надо было. Куда, думала, полетел мой сокол, как не в стольный град на Днепре. Ведь такому удальцу там самое место. Разыскать тебя там хотела. А купец тот туда же, в Киев, плыл.

— И монистом расплатилась за подвоз или иначе как сговорились?

Карина поняла, о чем он думает.

— Монисто я сберегла, — ответила она сухо. — В пояс зашила. А купец… Не ластилась я к нему. Сам на ладью меня взял. Как волхвы с капища Перуна велели.

И вдруг засмеялась негромко. Порадовало ее, что Торира задела ее связь с купцом. И на душе легче от этого стало. Поднялась, расстегнула пояс, и он упал, тяжело звякнув зашитыми монетами. Пусть. Если до сих пор варяг не польстился на ее богатство, то и теперь не позарится. А вот то, как глядел на нее, следил, как она раздевается, — было любо ей.

Карина спустила с плеч рубаху, стояла нагая, будто светясь. Косу длинную вокруг головы обмотала. В воду озера вошла легко. От движения ее ладоней чуть расходились легкие кувшинки. Она присела, вздрагивая, смеясь, выпрямилась, вновь присела. Дальше идти боялась. Вода — это мир водяного, которого всегда побаивалась.

— Карина! — Он смотрел на нее как-то странно.

— Отчего волхвы о тебе с купцом сговаривались?

— Я им велела то. А новгородец… Новгородцы-то Перуна чтут, слово перунников для них закон.

Он продолжал глядеть, а Карина, дурачась в воде, рассказывала, как она вернулась на капище у сгоревшей Копыси, как, узнав, что подплывшие ладьи идут на Киев, велела волхвам с ними ее отправить. Сказала, что пришла по его, Торира, повелению, якобы это он велел, чтобы в Киев ее отправили. Для пущей важности слово заветное им сказала, которое некогда от варяга услышала.

Теперь Торир глядел на нее исподлобья. Карина сперва не замечала. Сорвала водяную лилию, прилаживала в волосах. Он же слова не мог вымолвить. Чувствовал, как сердце, словно камнем давит изнутри. Понимал, что тут же должен убить девку. У него за голенищем сапога нож, и он убьет ее быстро, чтобы не мучилась. Или подойдет, обнимет и рывком свернет шею. Так даже лучше, она не успеет ничего понять. Глупая девка. Ну что стоило ей смолчать о том, что знает заветное слово перунников? Слово, которое, кроме посвященных, никто ведать не должен.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});