Улав, сын Аудуна из Хествикена - Сигрид Унсет

Виды на примирение Арнвида с другими родичами Ингунн не стали лучше оттого, что фру Хиллебьерг распускала слухи о Колбейне – он, мол, наслал смертельную хворь на родную племянницу. И когда во Фреттастейне, незадолго до адвента, пили свадебное пиво за здоровье Хокона, сына Гаута, и Туры, дочери Стейнфинна, никого из Миклебе на пиру не было. Свадьбу справляли под новый, 1282 год, а после этого новобрачные начали объезжать всех родичей молодой жены и гостить у них, потому как у Хокона, младшего сына в семье, братьев была уйма, а усадьбы в Вестланне не было. Вот все и решили – пусть он поселится в Опланне.

В это время в Миклебе пришла весть от фру Магнхильд из Берга: она желала видеть племянницу у себя. Ивар и Колбейн обещали оставить девушку в покое, ежели она будет сидеть смирно и блюсти себя как положено. Когда брат Вегард передал Арнвиду эти слова, тот скверно выругался; но не мог отрицать, что законного права распоряжаться девушкой у него нет. Да и Хиллебьерг, хозяйке, гостья порядком надоела; теперь, когда Ингунн была здорова, у Хиллебьерг не хватало терпения возиться с молодой женщиной. Хоть и пригожа она собою, да проку от нее мало! К тому же фру Магнхильд рассудила разумно: у нее жила ее старая мать, Оса, дочь Магнуса, – вдова Туре из Хува. Старушка была слаба здоровьем и нуждалась в помощи внучки и в том, чтобы с ее помощью коротать время.

И вот тогда-то, перед самой пасхой, Арнвид и отправился в Берг вместе с Ингунн.

Фру Магнхильд была самой старшей изо всех законных детей Туре; то была женщина пятидесяти лет – ровесница своего сводного брата Колбейна, сына Туре. Она была вдовою рыцаря Викинга, сына Эрлинга. Детей у нее никогда не было: потому-то, желая творить добро, она брала к себе юных дочерей у родичей и друзей, коих содержала у себя по нескольку лет, обучая их вежественному обхождению и всему, что приличествует благородным девицам. Ибо сама фру Магнхильд при жизни мужа долго состояла при королевском дворе. Она предложила также взять к себе племянниц из Фреттастейна, но Стейнфинн – а может, Ингебьерг – не пожелали отослать к ней маленьких дочек, и фру Магнхильд сильно из-за этого разгневалась. Потому-то, когда стало известно, что Ингунн дозволила обольстить себя названному брату, фру Магнхильд сказала, – мол, ничего иного она и не ждала. Дети Стейнфинна были дурно воспитаны, а их мать ослушалась отца и изменила жениху, потому-то нет ничего удивительного в том, что и дочери Стейнфинна позорят свой род.

Усталая и ослабевшая сидела Ингунн в санях, когда они проезжали последний отрезок пути через лес. Ехали они много дней – лишь только выбрались из Миклебе, начался буран; к тому же сильно потеплело, и дорогу развезло. Теперь к вечеру стало подмораживать, и Арнвид шел рядом а санями, ведя лошадей под уздцы; дорога была тяжелая – местами она проходила через покрытые сверкающим льдом скалистые склоны, а кое-где через высокие сугробы. Видно, ни один человек не проезжал здесь после недавнего снегопада.

Когда они выехали из лесу, в глаза им ударило солнце, стоявшее низко над грядой гор, прямо против них. Багрово-золотистое, оно просвечивало сквозь туман, а темный, неровный лед залива отсвечивал тусклым и мутноватым медным блеском. Морозная дымка окутала инеем заснеженные леса да топи, и теперь, к вечеру, все стало каким-то серым и угрюмым. Внизу по огороженным пашням с трудом плелись челядинцы Арнвида: и люди, и сани с тяжелой кладью все время утопали в снегу.

Усадьба стояла на берегу, у самой воды, чуть поодаль от других усадеб округи, отделенная лесом, так что из Берга не видать было ни одного из больших поместий на склонах гор. Ингунн не встречала тетку со времени их свидания в Хамаре – с той поры прошло уже полгода, и тогда хозяйка Берга была сурова к ней. Да и сейчас Ингунн ничего хорошего от нее не ждала. Арнвид плюхнулся на край саней, когда они нырнули в первую же рытвину.

– Не печалься, Ингунн, – стал он уговаривать ее. – Тяжко мне будет расстаться с тобой, когда ты так пала духом.

– Духом я не пала; ты знаешь, я никогда не сетовала. Но ныне я буду одна, без друзей. Молись за меня, родич, дабы мне еще более укрепиться духом; тяжкие испытания ждут меня здесь, в Берге…

Но когда они въехали на тун, сама фру Магнхильд вышла к ним навстречу и приветливо поздоровалась с Ингунн. Она повела племянницу в женскую горницу и велела прислужницам подать ей теплое питье и сухие башмаки. Она сама помогла молодой женщине стянуть с себя меховые сапожки и подбитый мехом плащ. Но тут, взявшись за кончик головной повязки Ингунн, она сказала:

– Это тебе придется снять.

Ингунн покраснела.

– Я ношу бабью повязку с тех пор, как жила в Хамаре. Епископ предложил мне покрыть волосы… Он сказал: ни одна честная женщина не ходит простоволосой после того, как лишилась невинности.

– Это он-то тебе сказал! – ухмыльнулась фру Магнхильд. – Еще чего выдумал… Теперь уже прошло столько времени, и пересуды о тебе в здешних краях затихли. Не хватает, чтобы ты сама раздувала сплетни о своем позоре, разгуливая, как последняя дура, в бабьей повязке. Сними ее и поверни свой пояс. Хорошо еще, что тебе никогда не приходилось застегивать его сбоку. [73]

На Ингунн был кожаный пояс, усаженный мелкими серебряными гвоздиками; свисающие концы его были красиво окованы. Фру Магнхильд поправила пояс, так что пряжка пришлась как раз посреди живота. Она снова велела Ингунн снять повязку.

– Всем все про меня известно, – запальчиво сказала Ингунн. – А что теперь подумают обо мне люди? Скажут, что я – непотребная женщина, коли, не имея на то прав, стану ходить простоволосая, словно шлюха какая.

Фру Магнхильд сказала:

– Подумай о своей бабушке, Ингунн, уж очень она стара! Она хорошо помнит все, что было в дни ее молодости, а новые вести забывает тотчас, как их услышит. Нам придется каждый день снова и снова втолковывать ей, почему ты обряжена словно замужняя.

– Проще всего сказать ей, мол, муж мой уехал.

– И тогда вскоре дойдет и до ушей Колбейна, что ты по-прежнему стоишь на своем, а его ненависть к Улаву никогда не остынет. Будь же разумницей, Ингунн, брось все эти глупости!

Ингунн сняла с головы повязку и начала ее складывать. То была самая красивая из всех ее вещей – длиной в четыре локтя [74] и расшита шелком. Эту повязку подарила ей в прошлом году Хиллебьерг, сказав, что Ингунн может надевать ее в церковь, и пусть наденет повязку, когда вернется Улав и она в первый раз пойдет туда с ним.

Ингунн вытащила шпильки, и тяжелая тусклого золота грива упала ей на плечи.

– Красивы же у тебя волосы, Ингунн, – заметила фру Магнхильд. – Многие женщины охотно похвастались бы такими волосами, тем более если б от мужа им было мало радости, а бабья повязка не принесла ни власти, ни прав. Пусть нынче вечером волосы у тебя будут распущены.

– О нет, тетушка, – чуть не плача взмолилась Ингунн. – Этого вы никогда не должны требовать от меня!.. – Разделив густую копну волос на пряди, она заплела две тугие косы, вовсе не украшавшие ее.

Арнвид уже сидел за столом, когда в горницу вошли фру Магнхильд и Ингунн. Он поднял глаза, и лицо его помрачнело.

– Так вот чего они добиваются, – сказал он позднее, когда они пожелали друг другу спокойной ночи, – чтоб ты поступилась честью замужней женщины?

– Сам видишь, – только и ответила ему Ингунн.

Осе, дочери Магнуса, были выделены в Берге изба и стабур в два жилья, а также две прислужницы для всяких работ по дому: они должны были поварничать, ткать полотно и прясть шерсть, которую старая госпожа получала из усадьбы. Грим и Далла – брат с сестрой, – старые управители из Фреттастейна, ходили за ее скотом, который стоял на скотном дворе фру Магнхильд; им отдали для жилья маленькую лачугу возле хлева, но числились они средь челяди Осы. Стало быть, Ингунн нечего было больше делать в Берге, кроме как бы заправлять маленьким бабушкиным хозяйством да тешить старушку. По большей части ей приходилось сидеть с бабушкой, когда прислужницы разбредались с разными посылами.

Как говорила фру Магнхильд, Оса ныне временами впадала в детство: она почти не помнила, что ей говорили. И каждый день все вновь и вновь переспрашивала об одном и том же. Случалось ей справляться и о меньшом сыне, Стейнфинне: наезжал ли он недавно, или же не, ожидают ли его вскорости в усадьбу? Часто она, однако, вспоминала, что он умер. А потом вдруг спрашивала:

– У него осталось в живых четверо детей? А ты – самая старшая? Ну да, я это точно знаю; тебя зовут Ингунн… Тебя… назвали в честь моей матушки… Ведь твоя бабушка с материнской стороны была еще жива, когда ты появилась на свет, и она прокляла свою дочь Ингебьерг за то, что та бежала со Стейнфинном. Да, он был легковерен и весел, мой Стейнфинн, и ему дорого обошлось то, что он был столь привержен к шлюхам да еще похитил дочь рыцаря… – Оса никогда не жаловала свою невестку Ингебьерг, и, частенько вспоминая Стейнфинна и его жену, забывала, что говорит с их дочерью. – Но как же это получилось?.. Вроде бы с одной из этих малюток-дочерей Стейнфинна стряслась большая беда? Нет, верно, я не то вспоминаю… Не могли уж они так вырасти?