Академия пана Кляксы - Михаил Ландман

В этот миг раздался зычный голос капитана «Акульего Плавника», разгадывавшего очередной кроссворд:

— Растение из четырех букв! «Ю» в середине, эй?!

— Плющ, — крикнул пан Левкойник и продолжил свою повесть:

«Этот цветок, выращенный мной с таким трудом, называется Левкоем путеводным. Достаточно понюхать его, чтобы впасть в сон-путешествие и перенестись в чужие края как наяву. Погруженный в такой сон человек навещает неведомые города, и все, что он видит и слышит, вполне соответствует действительности и остается в его памяти на всю жизнь.

Я первый, кому удалось осуществить этот смелый замысел. Решив никого не допускать к своей тайне, я спрятал чудесный цветок в самой гуще сада, куда еще никогда не ступала нога человека. И каждую ночь, тайком выйдя из дома, я нюхал свой левкой, погружался в сон и отправлялся в дальние странствия; а когда утром проверял по географическим атласам и учебникам маршруты своих снов, то все до йоты совпадало с действительностью.

Таким образом я смог посетить множество интересных стран, в том числе Палемонию, Абецию, Вермишелию, Грамматические острова, Патентонию и Невзаправдию. Сон-путешествие обычно заканчивался на рассвете, и я незаметно возвращался через окно в свою комнату, пока дедушка не заметил моего отсутствия. Он лишь недоумевал, отчего это от меня вечно пахнет левкоями и потому частенько говаривал:

— В человеке обязательно есть что-то от его имени.

Однажды, понюхав свой левкой, я снова погрузился в сон и перенесся в страну, которой потом не обнаружил ни на одном глобусе и ни в одной энциклопедии. Это был небольшой остров, затерявшийся среди океана. Назывался он островом Двойников. Расскажу о нем только самое главное.

Общеизвестно, что есть страны, в которых одновременно живет несколько, а то и несколько десятков, разных племен, разговаривающих каждое на отдельном языке.

Но на острове Двойников это выходило за всякие рамки: каждый его житель говорил на своем собственном языке. На острове жило двадцать семь тысяч человек, так что нетрудно сосчитать, сколько там было языков. Поэтому люди могли понимать друг друга только благодаря общим гласным, а переписывались при помощи азбуки Морзе, которую, как и у нас, знали даже дети.

Как можно догадаться по названию острова, там жили одни двойники. Это были вторые экземпляры различных знаменитостей, созданные, вероятно, на тот случай, когда кому-нибудь из них одна жизнь покажется слишком короткой.

Двойников избирали жеребьевкой из числа выдающихся ученых, изобретателей, художников и путешественников. Я высмотрел среди них и двойника пана Кляксы, а также копии других известных деятелей.

Должен признаться, что был приятно удивлен, когда осматривая остров, возле одного дома я увидел человека, с которым мы были похожи, как два маковых зернышка. А удивился я потому, что был пока малоизвестным молодым цветоводом и не думал, что слава моя долетела в столь дальние края.

Мой двойник пригласил меня к себе в гости. Как вы уже догадались, мы говорили с ним на одном языке, и я без труда узнал, что имею дело с человеком, выращивающим те же цветы, что и я, и что самое значительное его достижение — ни много ни мало, Левкой путеводный! Кроме того, в силу исключительного стечения обстоятельств этот цветовод тоже звался Анемоном Левкойником. Тут уж я окончательно уверился, что встретил собственного двойника, что на этом острове было делом вполне естественным.

Сходство наше было просто потрясающим. Глядя на второго Левкойника, я был убежден, что разглядываю себя в зеркале: на носу у него была точно такая же бородавка, во рту — золотой зуб с правой стороны, и даже галстук у него на шее был копией моего — в мелкий горошек. Чтобы не путаться, мы договорились, что он станет зачесываться назад, а я — на пробор. Кроме того, я решил называть его Анемоном-Зеркальцем, чтобы показать, кто из нас тут двойник.

Мы сразу же полюбили друг друга как братья, и каждый без труда отгадывал даже самые сокровенные мысли другого.

Но между нами было и одно отличие — у Анемона-Зеркальца имелась сестра.

Я готов был поклясться, что на всем белом свете нет другой такой красавицы, и потому не верил, что она может быть чьим-нибудь двойником. Кожа ее была нежна, словно лепесток георгина, глаза ее отливали золотом, будто резеда, губы были цвета пиона, голову она держала гордо, как гортензия, и источала аромат роз. Звали ее Мультифлорой, то есть Многоцветкой. Лучшего имени для нее и не подберешь.

До той поры я обычно просыпался на рассвете и незаметно возвращался в дом своего деда.

Но в тот раз я задержался. Вероятно, близость Левкоя путеводного, выращенного Анемоном-Зеркальцем, уравновесило действие моего собственного левкоя. Возможно, понюхав двойник моего цветка, я бы погрузился в очередной сон-путешествие и вернулся домой, — но я этого не хотел. Я гнал всякую мысль о расставании с Мультифлорой.

Я влюбился в нее с первого же взгляда, и она ответила мне взаимностью. Самое удивительное в ее отношении ко мне заключалось в том, что она совершенно не замечала сходства между мной и моим двойником.

— Всю эту сказку о нашем острове, — не раз говорила она, — придумал пан Клякса. Он только и делает, что стоит на одной ноге и выдумывает всякие небылицы о несуществующих странах, о механических людях, о каком-то Алойзи Пузыре, за которым гоняется по всему свету, о двойниках. Все ласточки нам кажутся одинаковыми, но сами они знают, что это не так, и прекрасно различают друг друга… Вот так и вы — вбили себе в голову, что похожи друг на друга. А я не вижу между вами никакого сходства. В конце концов, тысячи людей имеют золотые зубы, бородавки на носу или галстуки в горошек.

Эти слова Мультифлоры меня очень радовали, ведь в отличие от моего двойника я совсем не чувствовал себя ее братом. Напротив, я был влюблен и хотел жениться на ней! Анемон-Зеркальце вскоре догадался о моих намерениях и однажды за обедом сказал:

— Сны могут сниться, а время не ждет. Не знаю, Мультифлора, по праву ли ты приписываешь кое-какие непонятные явления фантазии пана Кляксы, но раз уж ты не веришь в существование двойников, то почему бы тебе не выйти замуж за Анемона? Я же вижу, что вы влюблены друг в друга. Вряд ли ты найдешь себе лучшего мужа.

Вместо ответа Мультифлора бросилась мне на шею.

— Да! Да! — воскликнула она. — Я хочу быть твоей женой! Хочу вырваться из плена химер. Я знаю, ты сможешь дать мне настоящую жизнь, потому что любишь меня!

Вот какой была Мультифлора!»

Тут пан Левкойник прервал свой рассказ и с легкостью мячика поскакал в каюту. Вернувшись через минуту с лейкой, он принялся поливать свои цветы, расцветавшие в установленных вдоль бортов ящиках.

— Роза мультифлора требует особенного ухода. Это очень нежное растение, — вскоре пояснил он, а потом сел рядом со мной и продолжил свою повесть:

«Чем ближе подходил день нашей свадьбы, тем бледнее, даже призрачнее и незаметнее делался Анемон-Зеркальце. Хотя он по-прежнему неутомимо хлопотал по дому и саду, но продолжал убывать, как убывает после полнолуния месяц. Он уже был не просто моим двойником, а как-то мало-помалу сливался со мной, пока мы вовсе не перестали его замечать. Он прильнул ко мне как тень и с той поры являлся только в ее обличье.

А произошло это в самый день нашей с Мультифлорой свадьбы.

Супружество наше было чрезвычайно счастливым. Жили мы спокойно, вдали от городского шума, полностью отдавшись выращиванию растений. Своим дочерям-погодкам мы дали имена наших любимых цветов, окрестив их Розой, Георгиной, Гортензией, Пионией и Резедой. Но странное дело: дочери красавицы-матери, увы, родились дурнушками.

Дочки росли здоровыми, занимались у самых лучших учителей и одаривали нас горячей любовью.

Жили мы в благоденствии, потому что нам с Мультифлорой удалось получить скрещиванием множество невиданных пород цветов, обладавших волшебными запахами. Изобрели мы и стимулятор роста, то есть специальную питательную жидкость, благодаря которой развитие и цветение растений происходят гораздо раньше. Благодаря этому наша работа получила широкое признание на острове, и мы с трудом успевали выполнять бесчисленные заказы.

Девочки подрастали, делаясь настоящими помощницами, и моя любимая Мультифлора заявила, что мечтает выдать их за садовников, ибо общение с миром растений вырабатывает в людях только благородные качества. Подумав еще немного, она добавила:

— Писатели думают лишь о выдуманных ими же героях; инженеры заняты исключительно машинами; путешественники охотно уезжают из дому, бросая жен одних; врачей больные интересуют больше, чем здоровые — и лишь любители растений и цветов могут оценить красоту человеческой души!

Сказав это, Мультифлора вздохнула, источая аромат роз. Со временем я обнаружил, что ее угловатые дочери пахнут теми цветами, имена которых носят. Лишь я, хоть меня и зовут Анемоном, а фамилия Левкойник, ничем не напоминаю цветок, скорее уж дыню — с той поры, как фигура моя округлилась.