Современная нидерландская новелла - Белькампо

Оцепенев, Броуз слушал голос в наушниках. Жесткий и сухой голос капитана. Ноги у Броуза были словно из синего прозрачного льда.

— Через сто двадцать секунд начинаем разворот. Отделяйтесь от нас через шестьдесят секунд. Вы меня поняли?

Броуз хрипло сказал:

— Так точно.

— Сейчас восемь часов пятьдесят минут четыре секунды.

Броуз задрожал и уставился на приборы, напряженно прислушиваясь, не скажут ли еще чего-нибудь в наушники. Внизу металл слабо звякнул о металл. Сейчас провод перережут, а рации ему не дали, это было бы слишком опасно. Послышались шаги. Металл продолжал слабо ударяться о металл.

— Отделяйтесь через десять секунд.

Вдруг он услышал беготню и крики, сумятицу звуков, как при драке. Он поставил ногу на стартер и, не сводя глаз с хронометра, напряженно вслушивался.

— А! Пустите… Нет… Броуз!

Шум борьбы, стон — это был офицер с базы, он протестовал, хотел все отменить, исправить мир…

— Ха-ха, о-ля-ля! — закричал Броуз, пнул ногой стартер, вибрация охватила его, а через мгновение в ушах его стояла такая тишина, будто вся солнечная система провалилась в тартарары.

Он погрузился на глубину ста пятидесяти футов и подумал: я могу вернуться и взорвать «У-253». Но капитан, видимо, предусмотрел такую возможность. Подводная лодка уходила зигзагами, извиваясь ужом в безграничном водном пространстве, — капитан спасал не себя, а свое судно, то есть все-таки себя. Броузу ни за что не догнать его.

Но Броуз и не думал его догонять. Не спуская глаз с приборов, он летел вперед сквозь толщу воды. Вода посветлела, стала нежно-голубой, и в ней кишели мелкие рыбешки. На его руках, сжимавших руль, побелели суставы. Проходила минута за минутой, а он мчался к цели. Он не существовал. Он был плодом воображения адмирала, и — в ином обличье — плодом воображения капитана, и уже в третьем обличье жил в воображении офицера с базы. Через четверть часа он на какую-то долю секунды возникнет в воображении Зверюги в виде раскалывающегося железа, огня и смерти. Ничто иное для человека и недоступно. Никто не существует иным образом, кроме как в виде тысячи разных, отрицающих друг друга фантомов в воображении других фантомов — фата-моргана, мираж в пустыне. Броуз тяжело дышал, глаза, следящие за приборами, расширились. Человек выражает себя в словах, хватается за рычаг управления и, подобно божеству, летит по воздуху или по воде, думал Броуз. Глаза у него вылезали из орбит. Эта машина — его тело. Теперь он сам из железа. Своим телом он протаранит дымящееся тело Зверюги. Фантом человеческой души не вмещался в воображение мешка плоти и крови. Душа стала искать себе более просторные обиталища. В начале было слово, и слово превратилось в машину. Однажды где-нибудь в порядке и чистоте лаборатории электронный мозг вдруг выдаст перфокарту, ниспосланную во спасение человечества, и люди узнают о том, что у них теперь новое тело, и все и вся преклонят колена перед deus ex machina[15].

В голове у Броуза фосфоресцировало. Все чаще наверху мелькали туманные, темные пятна, нависали над ним, как грозовые тучи. Он по возможности обходил их, чтобы они не засекли его гидролокаторами. Но и тогда они примут его за неведомую шуструю морскую тварь — это его-то, с его железным телом, с взрывной силой, достаточной, чтобы смести с лица земли одну из мировых столиц. Вдруг перед его глазами зарябил серебряный дождь, и рыбки забарабанили в колпак. Когда он выбрался из косяка, темных пятен стало заметно больше и в воде слышался глухой перестук.

Я нахожусь под самым караваном, подумал Броуз. Они ни о чем не догадываются. Караван — огромное водоплавающее животное, части его тела соединены невидимыми радионервами. Самолет, идущий на посадку, поезд, послушно замирающий перед стрелкой, судно с экипажем — все это существа более высокого биологического порядка, чем человек. Учреждение, церковь, где все поют хором, работающий завод, кинотеатр, где всем зрителям смешно, — это организмы с формами сознаний недоступными сознанию одного человека, так же как отдельные клетки человеческого организма ничего не знают о том индивидууме, которого они составляют, вместе взятые. Броуз судорожно думал; он думал, чтобы не думать. Города, государства, континенты…

Он словно бы увидел эти сознания, одно на другом, как перевернутая пирамида — чем выше, тем шире и туманное, и наконец все исчезает во мраке, окончательном мраке. Он подумал: вся земли станет единым телом с единым сознанием, а потом вся Солнечная система, потом Млечный Путь, а через миллиарды лет все галактики вселенной — необозримая картина, рожденная затравленной бесприютной человеческой душой, — а потом, как знать, и другие вселенные… те миры, где он был бы дома, был бы на своем месте…

Можно ли назвать это словом «думал»? Его мозг работал, как, бывало, его электрическая бритва, включенная в сеть с чересчур высоким напряжением. Он огляделся. Грозные колышущиеся тени заполонили весь обзор. Вода оглушительно клокотала. Было девять часов четыре минуты. Он проделал восемь миль. Через полминуты над ним все вдруг снова стало зелено, и пусто, и тихо. Броуз испуганно глянул на свои приборы. Он ли сбился с курса, или вражеская флотилия изменила направление? Мимо промелькнула мертвенно-белая рыба — призрак рыбы. Через пятьсот метров над ним вдруг снова повисло расплывчатое облачко. На предельной скорости он прошмыгнул под ним и снова натолкнулся на конвой. Он переложил руль, круто развернулся и сбавил скорость.

Он находился в центре циклопа. То маленькое облачко несло самое Зверюгу, окруженную покоем и простором. Зверюгу со всей ее кликой. В низу живота у Броуза словно возник электрический разряд — так бывало с ним, когда он думал о женщине, которую желал. Потом он увидел, как в тридцати метрах над ним, но тем не менее на глубине двадцати метров, медленно возникло огромное железное привидение. Его тело среагировало раньше, чем разум, — но успев подумать, он уже вертикальным штопором на предельной скорости уходил в глубину. Вода была в двадцати сантиметрах от его головы. Он чувствовал, как быстро растет давление: воспринимал это особым органом чувств — танцующей стрелкой, которая светилась все ярче по мере того, как вокруг сгущался мрак. Колпак — он же его черепная коробка — мог выдержать давление в тринадцать атмосфер; когда стрелка коснется красной черты, наступит смерть. На глубине трехсот шестидесяти футов он привел машину в горизонтальное положение, прошел — в ушах у него шумело — несколько сот метров в том направлении, куда двигался караван, затаился и стал выжидать — каждый прибор служил ему дополнительным органом чувств. Свет словно бы проникал через церковный витраж в глубокие сумерки: почти невидимые, но пронизывающие ультрафиолетовые лучи. Подводная лодка больше не появлялась. Глубинные бомбы не взрывались. Его не заметили. Если он будет кружить в этом месте, центр каравана примерно через две минуты снова будет над ним. Надо решить, как действовать.

Но вместо этого он думал: убийца — плод воображения жертвы, а жертва — плод воображения убийцы. И кроме того, пуля, попавшая в цель, есть часть тела убийцы, которая входит в тело жертвы. Всякое убийство — непристойность, интимное объятие, всякий убийца — сексуальный маньяк. Он представил себе жену, изрешеченную пулями, и подумал: убийство — совокупление двух плодов воображения, убийцы и жертвы.

Потом Броузу захотелось посмотреть на Зверюгу. На мгновение он всплывет на поверхность, чтобы увидеть ее стальное тело. И тотчас врежется в него. Ведь Зверюга уже все равно погибла. Пусть его даже обнаружат и расстреляют с дистанции в милю, взрыв будет такой сильный, что флотилия взлетит на воздух, а самолеты посыплются в воду дождем расплавленного алюминия. Если он не сумеет добраться до парохода Зверюги, он бросится на подводную лодку или вообще на первый попавшийся корабль. Это уже не играет роли. Осторожно, подозрительно он начал подниматься, точно глубоководная рыба, решившая в конце концов раз в жизни одним глазком взглянуть на солнце. Стрелка медленно вернулась на место, и солнце снова стало видно в воде. Вибрация двигателя больше не ощущалась; слышал он только, как тихо плещет в колпак вода, бесстрастная стихия, движимая луной. Над ним стала вырисовываться маленькая тень, одна-единственная. Это был пароход Зверюги. Броуз всплывал, пропуская пароход мимо себя. С легким щелчком прекратился шум у него в ушах. Подводная лодка исчезла, и следа ее — клокочущей воды — не было видно. Броуза стала бить дрожь, и он вдруг спиралью ушел на глубину пятнадцати футов. Снова кругом была бледно-зеленая прозрачность, стеклянный шар. Он определил по хронометру, когда будет находиться точно посередине между пароходом и конвоем. Возможно, какой-нибудь корабль или самолет немедленно откроет по нему огонь и тем самым уничтожит и Зверюгу, и свой собственный флот. Он медленно поднялся на уровень шести футов, потом трех футов — и вдруг выпрыгнул, выставив колпак над водой.