Время смеется последним - Дженнифер Иган

Она пожала плечами:

— Круто смотришься. И на торчка не похож.

— Я футболист, — сказал ты. — Был.

Вам обоим надо было покупать учебники, и вы пошли их покупать вместе. В общаге вы поднялись в ее комнату, и ты заметил, как Лиззи, ее соседка, одобрительно подмигнула, когда ты отворачивался. В половине шестого ваши подносы стояли рядом в кафе самообслуживания. Ты налегал на шпинат: говорят, когда человек перестает играть, футбольные мышцы быстро расползаются как кисель. Потом записались в библиотеку, потом ты пошел к себе, она к себе, а в восемь вы встретились баре «Эппл», набитом студентами. Саша все время озиралась — ищет детектива, подумал ты, и обнял ее, и поцеловал в висок и в волосы, которые пахли жженым, и оттого, что это все не по-настоящему, тебе стало хорошо и легко — гораздо легче, чем на свиданиях с девушками дома. И тут Саша объяснила тебе вторую часть своего плана: вы должны рассказать друг другу что-то такое, чтобы встречаться по-настоящему после этого было никак нельзя.

— А ты раньше с кем-нибудь так пробовала? — неуверенно спросил ты.

Она уже выпила два бокала белого вина (ты — четыре пива) и взяла себе третий.

— Ты что, сдурел?

— То есть я должен рассказать тебе, как я мучил котят, и тогда тебе уже точно не захочется со мной спать, так?

— Ты мучил котят?

— Черт, да нет же. Это я к примеру.

— Ладно, я первая, — сказала Саша.

Она начала подворовывать по мелочи с тринадцати лет: они с подружками слонялись по магазинам, прятали в рукава дешевые блестящие сережки или заколки, чтобы потом сравнить, у кого больше, и Саша прятала, вроде бы как все, но выходило по-другому — потому что внутри у нее от этого все пело. В школе на уроках она по сто раз проигрывала в памяти каждую минуту своей последней вылазки и считала дни до следующего раза. Для других девочек это было просто соревнование, игра, — и Саша зажимала себя в кулак и делала вид, что она тоже играет.

В Неаполе, когда у нее заканчивались деньги, она воровала что-нибудь в универмаге и несла скупщику, шведу по имени Ларс. У него в кухне она садилась прямо на пол и ждала своей очереди, а рядом сидели ее ровесники, голодные, как и она, с кошельками зазевавшихся туристов, дешевыми украшениями и американскими паспортами. Все ругались сквозь зубы, потому что Ларс никогда не давал настоящей цены. Говорили, что у себя в Швеции он был флейтистом, играл на концертах. А может, это он сам нарочно пустил про себя такой слух. Дальше кухни он никого не пускал, но однажды через приоткрытую дверь кто-то разглядел в комнате пианино, а Саша несколько раз слышала детский плач в глубине квартиры. В самый первый раз, когда Саша принесла Ларсу взятые в бутике туфли — с блестками, на платформе, — он заставил ее прождать дольше всех, а когда все остальные получили свои гроши и разошлись, он опустился на корточки рядом с ней и расстегнул ширинку.

Несколько месяцев подряд она приходила к Ларсу, иногда с пустыми руками, — просто нужны были деньги.

— Я думала, что я его подружка, — сказала она тебе. — Хотя нет, вру, я уже ничего не думала.

Потом все как-то выправилось, и в последние два года она не воровала.

— Это была не я, в Неаполе, — говорила она, глядя мимо тебя в толпу. — Я не знаю, кто это была такая. Мне жаль ее.

Наверное, тебе показалось, что она бросила тебе вызов, или что в комнате правды, куда вы с ней вместе вошли, можно говорить абсолютно все, или она создала вакуум, который ты теперь, повинуясь неведомым физическим законам, должен заполнить, — но ты рассказал ей про Джеймса из твоей команды: как-то вечером вы с Джеймсом водили двух девушек в кафе, потом развезли их по домам на машине твоего отца (рано, потому что в тот день у вас была игра), выехали из города, остановились в стороне от дороги и около часа пробыли в машине вдвоем. Это случилось только однажды, вы ничего не обсуждали и ни о чем не сговаривались, а после вообще практически не разговаривали. Иногда тебе кажется, что ты все это придумал.

— Я не пидор, — сказал ты Саше.

Это был не ты, в машине с Джеймсом. Ты был снаружи, смотрел сверху, думал: вот пидор забавляется с другим таким же. Как он может делать это? Как он может хотеть этого? Как он может жить с этим?

В библиотеке Саша сидит два часа — строчит курсовик по раннему Моцарту и время от времени прихлебывает диетическую колу из бутылки. Она старше и все время помнит, что отстала от ровесников, поэтому тянет по шесть курсов каждый семестр и еще записывается на летнюю школу, чтобы успеть пройти программу за три года. У нее двойная специализация, бизнес/искусство, как и у тебя, только ее искусство — музыка. Ты садишься за соседний стол, укладываешь голову на руки и дрыхнешь. Когда она заканчивает, уже темно, и вы вместе идете в общагу на Третьей авеню. Сначала к тебе. Еще от лифта доносится запах попкорна и орет Nirvana — значит, твои соседи по секции, все трое, сидят дома, и Пилар тут, это девушка, с которой ты как бы встречался осенью, чтобы отвлечься и не думать все время по Сашу и Дрю. Как только ты входишь, музыка приглушается, окна распахиваются. Похоже, ты теперь наравне с преподами и копами: все дергаются при твоем приближении. Осталось научиться получать от этого удовольствие.

Потом вы с Сашей идете к ней. Студенческая комната — это почти всегда хомячья нора, выстеленная клочьями и лоскутьями родного дома: подушками, плюшевыми собачками, чудо-кастрюльками, пушистыми шлепанцами; но Саша как в прошлом году приехала сюда с одним чемоданчиком, так комната у нее и осталась практически голая. В углу стоит взятая напрокат арфа, Саша учится на ней играть. Ты заваливаешься на ее кровать; она берет свою сумку для душа и зеленое кимоно и выходит. Возвращается быстро (будто боится тебя надолго оставлять) — в кимоно и с полотенцем на голове. С кровати ты смотришь, как она трясет волосами, чтобы скорее высохли, и расчесывает их редкой щеткой. Потом скидывает кимоно и начинает одеваться: черный кружевной лифчик с трусиками, драные джинсы, черная линялая футболка, мартинсы на толстой подошве. В прошлом году, после того как Лиззи с Биксом сняли квартиру, ты стал оставаться на ночь в Сашиной комнате. Спал на Лиззиной кровати, а Саша на своей — это один шаг. Ты знаешь шрам на ее левой лодыжке, где у нее был перелом, а кость не срасталась, пришлось оперировать; знаешь «Большую медведицу» из красноватых родинок у нее вокруг пупка, и запах нафталина в ее дыхании по утрам. Все думали, что вы спите вместе, — естественно, а что еще они могли думать? Иногда она плакала во сне, тогда ты ложился на ее кровать, обхватывал ее одной рукой, и она опять начинала дышать ровно. Обнимая ее легкое тело, ты засыпал, а потом просыпался оттого, что у тебя стоит, и лежал, вдыхая такой знакомый запах ее кожи, и помирал от желания кого-нибудь трахнуть, и ждал, когда то и другое сольется внутри тебя в один порыв, которому ты уже не сможешь сопротивляться. Да ладно, давай уже, поступи как нормальный человек — хоть раз, для разнообразия, но ты боялся проверять свои желания на прочность, боялся разрушить то, что у вас с Сашей уже есть, — если что-то вдруг пойдет не так. Это было самой большой ошибкой в твоей жизни, что ты не трахнул Сашу, ты понял это с жестокой ясностью, когда она влюбилась в Дрю. Вот это тебя подкосило. Думал, не выживешь. А ведь мог изменить все одним махом — удержать Сашу и стать нормальным, но ты даже не попытался, упустил единственный дарованный тебе шанс, другого не будет, а теперь все, поздно.

На людях Саша брала тебя за руку, иногда обнимала, иногда целовала — для детектива. Он мог оказаться где угодно, мог наблюдать за вами, когда вы бросались снежками на Вашингтон-сквер или когда Саша напрыгивала на тебя со спины — у тебя на языке потом оставались шерстинки от ее варежек. Он был вашим незримым спутником, когда вы ходили обедать в «Додзё», — вы улыбались ему над тарелками паровых овощей («Пусть видит, что я ем здоровую пищу», — говорила она). Иногда ты начинал расспрашивать ее про детектива: что еще говорил отчим? Сколько будет продолжаться слежка, он не сказал? А это точно мужчина, не женщина? Но твои вопросы, кажется, сердили Сашу, и ты затыкался. «Хочу, чтобы он видел меня счастливой, — говорила она. — И что у меня все хорошо и я опять нормальный человек, после всего». И ты хотел того же самого.

Когда Саша встретила Дрю, она забыла думать про детектива. Дрю неуязвим для детективов. Он даже ее отчиму нравится.

В одиннадцатом часу вы встречаетесь с Дрю на углу Третьей авеню и Сент-Марк-плейс. Глаза у него красные от хлорки, волосы влажные. Он целует Сашу как после недельной разлуки. «Моя старшая подруга» — так он иногда ее называет: ему нравится, что она такая самостоятельная, успела поездить по миру. Он, конечно, не догадывается, как все было плохо в Неаполе, а в последнее время тебе кажется, что она и сама стала об этом забывать — будто для нее все началось сначала, с Дрю, с того, какой он ее увидел. И тебя корчит от зависти: почему ты не мог дать это Саше? И кто даст это тебе?