Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира - Ниал Фергюсон

Будучи меркантилистом, Бонапарт стремился ослабить Англию, препятствуя ее торговле с континентом. Но английские купцы благодаря господству королевского флота на море сумели быстро переключиться на заморские рынки. Иногда ошибочно предполагают, что ранняя индустриализация Англии дала ей преимущество перед Наполеоном. На самом деле победу Англии принесли не железо и пар, а торговля и финансы. Англия не просто продолжала торговать, но даже поддерживала активное сальдо текущего платежного баланса благодаря “невидимым” статьям дохода – морским перевозкам, страхованию, зарубежным инвестициям, плюс прибыль от империи (доходы от работорговли и налогообложения индийцев при посредстве Ост-Индской компании). В 1808–1815 годах ежегодный британский профицит внешней торговли услугами составлял 14 миллионов ф. ст., что с избытком покрывало дефицит товарной торговли в тот же период. Это позволило Великобритании переводить громадные суммы за рубеж (до 4,4 % национального годового дохода) для финансирования собственных армий и субсидирования союзников. В 1793–1815 годах Англия предоставила континентальным противникам Франции 65,8 миллиона ф. ст. Новый дух эпохи олицетворял родившийся во Франкфурте еврей Натан Ротшильд, Finanzbonaparte, сыгравший ключевую роль в накачивании “мускулов войны”[387].

Наполеон был повержен. Францию теперь обременяли огромные репарации и возвратившиеся Бурбоны в лице тучного Людовика XVIII. И все же ни мечта о революции, ни грезы о революционной империи не умерли вместе с Наполеоном (в 1821 году он угас, почти наверняка от рака желудка, в Южной Атлантике, на острове Святой Елены). Революция 1789 года дала Франции политический сценарий драмы, равной которой прежде не было. Почти весь следующий век искушение сыграть ее было непреодолимым, и она повторилась в 1830, 1848 и 1871 годах. Важно то, что всякий раз, когда на центральных улицах Парижа вырастали баррикады, ударная волна, пусть и затухающая, проносилась по Европе и европейским колониям. Революционные положения Декларации прав человека невозможно было просто скрыть под церковными облачениями и забыть: эта ситуация с удивительной силой описана в романе Стендаля “Красное и черное” (1830). Любой, в конце концов, мог принять как терминологию, так и иконографию революции. Наспех вооруженные граждане, бойцы с обнаженной грудью, распростертые на земле мученики: эти фигуры долго служили клише[388].

Революция 1848 года распространилась еще шире. Люди вышли на улицы Берлина, Дрездена, Ганновера, Карлсруэ, Касселя, Мюнхена, Штутгарта, Вены, Милана, Неаполя, Турина и Венеции. Их вели интеллектуалы, разочарованные прежде всего запретами, которые наложили на свободу выражения королевские режимы, восстановленные в 1815 году (типичный пример: композитор Рихард Вагнер и анархист Михаил Бакунин внесли свою лепту в “мировой пожар”, договорившись написать вместе богохульную оперу[389]). Англия в числе немногих западноевропейских стран избежала революции – не в последнюю очередь потому, что 35 тысяч солдат, 85 тысяч добровольных помощников полиции, 1,2 тысячи военных пенсионеров и 4 тысячи полицейских следили за тем, чтобы чартисты, сторонники всеобщего избирательного права, вели себя пристойно. В результате 1848 год в Лондоне ознаменовался не кровопролитием на улицах, а ораторством в парках. Но так называемая весна народов пришла не только в Европу. Как и множество других западных идей в XIX веке, революция во французском духе стремительно стала всемирным явлением. По всей Британской империи шли волнения: на Цейлоне, в Британской Гвиане, на Ямайке, в Новом Южном Уэльсе, на реке Оранжевой, в Пенджабе и на Земле Ван-Димена[390]. Еще замечательнее были события во Французской Западной Африке. Там, в отличие от английских колоний, революционное правительство метрополии поддерживало радикальные политические изменения.

Все это подчеркивает революционный характер французского империализма. Британская империя в социальном отношении была инстинктивно консервативной. С каждым годом английские колониальные администраторы склонялись к сотрудничеству с местными элитами, полагаясь на косвенное правление посредством племенных вождей и махараджей-марионеток. Французы же еще лелеяли надежду, что свобода, равенство и братство, а также Кодекс Наполеона и консервы (еще одно наполеоновское изобретение) – станут популярными статьями экспорта[391].

В основе Французской колониальной империи, как и империй всех европейских держав, лежало (по крайней мере, частично) рабовладение. В 1848 году новое, республиканское правительство Франции объявило, что рабовладение снова отменят по всей империи, включая Сенегал. (Англичане отменили рабовладение 15 годами ранее.) Но его отмена стала лишь первым этапом революции во французских африканских колониях: власти объявили также, что освобожденные рабы получат право голоса (в отличие от аборигенного населения британских колоний).

После введения избирательного права для мужчин всей Французской империи электорат, почти полностью состоящий из чернокожих и метисов (белые составляли всего 1 %), на выборах в ноябре 1848 года избрал первого “цветного” депутата в Национальное собрание[392]. Хотя Наполеон III в 1852 году отнял у Сенегала право посылать представителя в Париж (это право было восстановлено лишь в 1879 году), население четырех коммун – Сен-Луи, Горэ, Рюфиска и Дакара – продолжало избирать советы[393]. Первый в африканской истории многонациональный демократический законодательный орган собрался в Сен-Луи, тогдашней столице колонии.

Современники признавали значительность этого события. Некий англичанин, посетивший Сен-Луи, писал: “Посетитель совета нередко становится свидетелем того, как чернокожий президент призывает к порядку советника-европейца из-за вызывающего поведения последнего… Чернокожие члены совета беспощадно критикуют чиновников в Сенегале. Ни одна британская колония не потерпела бы нападок, которым подвергаются чиновники-европейцы в Сенегале”[394]. Для англичанина империя основывалась на иерархии (а общество – на классовой системе). Наверху пирамиды стояла королева и императрица Виктория. Любой из 400 миллионов ее подданных находился ниже ее на лестнице, тянущейся до ничтожнейшего калькуттского пунка-валлаха[395]. Французская империя была устроена иначе.

Революционерам 1848 года казалось самоочевидным, что местное население в колониях должно как можно быстрее превратиться во французов – “ассимилироваться”. Поощрялся межрасовый брак (métissage) между французскими чинов никами и африканками[396]. Олицетворением такого прогрессивного империализма стал Луи Федерб, опытный военный, назначенный в 1854 году генерал-губернатором Сенегала. В Сен-Луи Федерб занимался строительством мостов и дорог, школ и пристаней, водоснабжением и паромным сообщением. По всему Сенегалу построили “деревни свободы” для освобожденных рабов. В 1857 году Федерб учредил колониальную армию – части сенегальских стрелков (Tirailleurs Sénégalais), – чем способствовал превращению африканского солдата из наемного чернорабочего в полноценного бойца. Была открыта школа для сыновей местных вождей[397]. Сам Федерб взял в жены 15-летнюю сенегалку.

“Наши намерения чисты и благородны, – провозгласил Федерб в конце своего губернаторского срока. – Наше дело правое”. Конечно, его миссия заключалась не только в распространении цивилизации. В 1857 году Федерб объявил, что его цель – “управлять страной с минимальными возможными затратами и максимально использовать преимущества торговли”[398]. Он получил инструкции распространять французское влияние внутри страны и оказать содействие экономическому развитию Сенегала, перехватив у африканцев контроль над торговлей гуммиарабиком и арахисом. Федерб принял решение построить цепь французских фортов на реке Сенегал ниже водопада Фелу около Медине. Это неизбежно привело к конфронтации с маврами Трарзы в Вало, Кайором на юге и аль-Хаджем Омаром Талем, мусульманским правителем Среднего Нигера, который позднее создал государство тукулеров в Мали[399]. Однако африканцы не могли составить конкуренцию французам. В 1857 году они разгромили государство лебу, превратив его столицу Н’дакара в колониальный город Дакар. Его центр – живой памятник французскому колониализму: белый дворец генерал-губернатора на авеню Федерб, пекарни с багетами, кондитерские, предлагающие кофе с молоком, и так далее. Чтобы сделать процесс галлизации официальным, территорию разделили на округа и кантоны.

В 1865 году, когда Федерб ушел в отставку, француз, гуляющий по Сен-Луи, мог гордиться своей страной. Прежние невольничьи рынки стали гордыми форпостами культуры. Бывшие жертвы империализма превратились в граждан, обладающих избирательным правом и обязанных служить в армии. Журналист Габриэль Шарм выразился так: “Если в обширные области, где сейчас царят фанатизм и разбой, Франция должна принести… мир, торговлю и терпимость, кто скажет, что это недолжное применение силы? Приобщение миллионов людей к цивилизации и свободе наполнило бы сердца французов гордостью, присущим великим народам”[400].