Душа Петербурга - Николай Анциферов

Вполне чистый образ города, свободный от всяких идей, настроений, фантазий, передает один О. Мандельштам.

В его чеканных строфах, посвященных Адмиралтейству, мы находим отклик на увлечение архитектурой:

Нам четырех стихий приязненно господство,Но создал пятую свободный человек.Не отрицает ли пространства превосходствоСей целомудренно построенный ковчег?[488]

Спокойно торжество человеческого гения. Империалистический облик Петербурга выступает вновь, введенный без пафоса, но со спокойным приятием.

И вот разорваны трех измерений узы,И открываются всемирные моря.[489]

В «Петербургских строфах» развитие этой темы.

А над Невой — посольства полумира,Адмиралтейство, солнце, тишина!И государства жесткая порфира,Как власяница грубая, бедна.

Тишина, солнце и порфира государства, грубая и бедная, казались крепкой.

Красуйся, град Петров, и стойНеколебимо, как Россия.[490]

Но вся Россия зашаталась.

Чем горделивее поднимал свою голову Петербург, тем сильнее подмечали зоркие взоры все его несоответствие с Северной Пальмирой XVIII века, вышедшей из рук Петра.

Однако перед войной был момент, когда спокойная уверенность за будущее города Петрова вновь посетила часть общества. Казалось, перед победоносной Северной Пальмирой склонится древняя Византия, заповедный Царьград. Можно было ожидать, что империалистический город утратит свои трагические черты.

Ряд поэтов, увлеченных вновь открывшимся величием Петербурга, запечатлели в своем творчестве этот момент.

Перед войной был час затишья. Так бывает осенью. Солнце сияет светло. Все озарено ясно, четко, подробно. И тишина, глубокая тишина наполняет мир. Это час прощальный. За ним следуют осенние бури, предвещающие зимнее замирание.

* * *

В час предгрозовой тишины явился поэт, который ласково заглянул в лик обреченного на гибель города и с нежностью описал его, сделав участником своей жизни. Этот поэт — Анна Ахматова.

У Анны Ахматовой Петербург, как и у Блока, выступает в глубине поэтического образа, чаще всего как проникновенный свидетель поэм любви. Петербург — как фон, на котором скользят тени любящих, сообщающий строгость всей картине своим спокойным ритмом.

О, это был прохладный деньВ чудесном городе Петровом.Лежал закат костром багровым,И медленно густела тень.[491]

Тихо гаснущий костер северного вечера в чудесном городе Петровом после прохладного дня — какой значительный подход к поэме любви!

Личное переживание сочетается с определенными местами города. В его домах, в его садах запечатлевается прошлое, ценное не для общества, но для отдельного человека.

Ведь под аркой на ГалернойНаши тени навсегда.[492]

Образ Анны Ахматовой носит гораздо более конкретный характер, чем образ Блока. Она любит обозначать место действия. Отдельные уголки Петербурга постоянно упоминаются в ее стихах.

…стали рядомМы в блаженный миг чудес,В миг, когда над Летним садомМесяц розовый воскрес.……………………………………………………Ты свободен, я свободна,Завтра лучше, чем вчера,Над Невою темноводной,Под улыбкою холоднойИмператора Петра. (1913)[493]

Каким близким стал город, как сроднилась с ним душа! — и лик холодного Петербурга озарила улыбка. А давно ли о нем говорил чуткий и зоркий поэт: «Ни миражей, ни грез, ни улыбки!»[494] Петербург становится ковчегом нашего личного былого. Вспомним Подростка, который имел здесь «счастливые места», которые он любил посещать, чтобы «погрустить и припомнить».[495] Анна Ахматова превращает Петербург в какой-то «заповедный город».

Долго шел через поля и села,Шел и спрашивал людей:«Где она, где свет веселыйСерых звезд — ее очей?»……………………………………………………И пришел в наш град угрюмыйВ предвечерний тихий час.……………………………………………………Стал у церкви темной и высокойНа гранит блестящих ступенейИ молчал о наступленье срокаВстречи с первой радостью своей.И над смуглым золотом престолаРазгорался божий сад лучей:«Здесь она, здесь свет веселыйСерых звезд — ее очей».[496]

Так немецкие романтики чаяли в Риме встречу со своей суженой, от века предназначенной. В вечном городе нет места случаю, все приобретает сокровенный смысл, всюду чудится присутствие чего-то великого. Только взор Ахматовой свободен от романтической дымки. Она любит не из прекрасного далека. Ее слова строги и просты. Она любит, но взор ее ясен. Петербург стал неотъемлемой частью ее души.

Был блаженной моей колыбельюТемный город у грозной рекиИ торжественной брачной постелью,Над которой держали венкиМолодые твои серафимы,Город, горькой любовью любимый.Солеею молений моихБыл ты, строгий, спокойный, туманный.

Там впервые предстал мне жених,Указавши мой путь осиянный,И печальная Муза моя,Как слепую, водила меня.[497]

Петербург утратил все свои отталкивающие, скучные и больные свойства, не ощущает Ахматова в нем и грозной сути, столь терзавшей Достоевского и многих других. И если мы встречаемся с образом заповедного города, с рядом нежных религиозных мотивов, мы не должны искать в них каких-либо неразгаданных символов. Все это лишь глубоко личные переживания, создающие хотя и интимные, но вполне точные и конкретные образы. Несмотря на нечто общее с А. Блоком в своем подходе к Петербургу, Анна Ахматова ни в коем случае не может быть отнесена к той же традиции. Никакой философии Петербурга она не знает. Она глубоко срослась со своим городом, ввела его в свой мир, наполнилась его образами и так четко ощутила индивидуальность Петербурга, что нашла для него слова, лучше которых трудно найти во всей о нем богатой литературе.

В превосходном сопоставлении жизни провинции и Петербурга Анна Ахматова очерчивает образ северной столицы.

Ведь где-то есть простая жизнь и свет,Прозрачный, теплый и веселый…Там с девушкой через забор соседПод вечер говорит, и слышат только пчелыНежнейшую из всех бесед.А мы живем торжественно и трудноИ чтим обряды наших горьких встреч,Когда с налету ветер безрассудныйЧуть начатую обрывает речь,Но ни на что не променяем пышныйГранитный город славы и беды,Широких рек сияющие льды,Бессолнечные, мрачные садыИ голос Музы, еле слышный.[498]

Здесь восстановлена ясная пушкинская традиция. Но сколько должны были пережить и русское общество и сам Петербург, чтобы вновь могли сложиться такие слова: пышный, гранитный город славы и беды! Вот поэтический образ, передающий облик города трагического империализма.

Изредка А. Ахматова отрешается от столь свойственного ей чисто личного подхода к Петербургу, и она создает образы вполне объективные.

Вновь Исакий в облаченьеИз литого серебра.Стынет в грозном нетерпеньеКонь Великого Петра.Ветер душный и суровыйС черных труб сметает гарь…Ах! своей столицей новойНедоволен государь.[499]

Стихи о Петербурге

Но этот ветер душный и суровый веет не в одном Петербурге. Ветер, ветер на всем белом свете![500] То, чего боялись одни и что страстно ожидали другие, приближалось: час суда и кары над империализмом России. Мирные картины не обманут вещую лиру.

Как ты можешь смотреть на Неву,Как ты можешь всходить на мосты?..……………………………………………………Черных ангелов крылья остры,Скоро будет последний суд,И малиновые костры,Словно розы, в саду растут.[501]

Приблизился Dies irae.[502]

Последняя зима перед войной, когда так ярко было суждено проявиться городу «славы и беды», последняя зима, что вспоминается с «тоской предельной», как песня или горе, у Ахматовой сравнивается с образами Петербурга.