Ангарский вариант - Дмитрий Хван

Пётр поцеловал Ленку и поспешил освежаться. Он вспомнил, как заставлял её брить волосы! Вот была умора. А водичка в душе пошла, что надо, тёплая – Макар постарался, ценный кадр. Хорошо, что его в денщики выделили. А то говорили – старый‑старый, а вот и нет, мужичина всё успевает: и в Енисейске перетереть с людишками и за хозяйством смотреть и Онфимку подгонять. А малый его грамоте учит, чтобы не прозябал в невежестве, а то не комильфо – ангарец и неграмотен. Так не должно быть! После завтрака из трёх варёных яиц, гречки с молоком и мёдом, пары кусков хлеба, Карпинский был готов к небольшому моциону. Честно сказать, верховая езда была ему не по нутру, ну не лежит у него душа к этому и всё тут! Даже малолитражка позднесоветского разлива сейчас казалась Петру верхом удобства и шика. Но многие из ангарцев приноровились к лошадям, а некоторым даже понравилось за ними ухаживать. Он же всякую заботу о выделенной Петру Весте переложил на Макара и Онфима. Но в Енисейск посол был обязан прибыть на коне, вернее на лошади. Уронить честь, передвигаясь, как бедняк, на своих двоих, когда можно доехать на лошади, было недопустимо.

У острожных ворот Карпинского уже ждали. Весту сразу же увёл в стойла молодой парень, лёгким поклоном поприветствовавший посла и сказавший о том, что Беклемишев его ждёт. И точно, Василий Михайлович стоял у крыльца приказной избы. Этот мужик нравился Петру – честный, достаточно открытый, прямой и идущий на контакт. Он, видимо, тоже относился к несчастным членам пропавшей экспедиции, с симпатией, хотелось бы на это надеяться, а основания всё же имелись. А ведь он человек государственный и должен всяко радеть о своём отечестве в первую очередь и лишь потом обо всём остальном.

Вчера ночью Карпинский разговаривал с Петренко. Ярослав сказал, что завтра во Владиангарск прибывает Соколов и ему нужен сеанс связи с Беклемишевым, а Петру, стало быть, надо организовать приказного голову на разговор. Задачка не из лёгких. Ну и как, думаете вы, рассказать ему о принципах радиосвязи? Ведь, не дай Бог, Василий Михайлович потребует окропить рацию святой водой. Надо что‑то придумать, в принципе, он мужик толковый, может и получится. Встречает, как родного, даже неудобно как‑то.

'А тесто – не очень' – думал Карпинский, жуя енисейские пироги.

– Очень вкусно, Василий Михайлович! – тут же пришлось отвечать на вопрос о них же минутой позже.

– Ведомо мне, что по весне князь твой желал, дабы люди ангарские до Руси пошли. Тако же и я ухожу через три седьмицы, как землица подсохнет. Надобно Вячеславу Андреевичу весть дать, с обозом енисейским идти, через восемь седьмиц. Когда ваш пароход самоходный придёт? – начал, наконец, говорить о деле Беклемишев.

'Пора!'

– Василий Михайлович, так ты сам князю и скажи, чтобы с тобой наши люди и ушли. Сегодня можно поговорить, – осторожно сказал Пётр.

– Нешто пароход сегодня придёт? Откель тебе знать оное? – вытирая о тряпицу жирные от мяса пальцы, отвечал приказный голова.

– Пароход придёт позже, Василий Михайлович. А поговорить можно и сегодня, ближе к ночи, – посмотрел Карпинский на Беклемишева.

– Так Вячеслав Андреевич недалече? – удивился он.

– Нет, – закашлялся посол – он во Владиангарске.

– Пётр, говорили мне, что ты бесовщиной маешься, а жена твоя – ведьма. Не верил я в оное. И вот ты сызнова нелепицу речёшь. Как же я буду с Соколом говорить, коли он в крепости? Неужто колдовство учинять ты думаешь?

Ну и как ему объяснить? Эта унылая мысль плясала в голове и не находила ответа. Посему пришлось импровизировать:

– Понимаете, Василий Михайлович, у меня в доме есть умный прибор, то есть механизм, который… испускает волны, как круги по воде. Но он делает эти круги по воздуху – словами. А другой механизм, что стоит в крепости ловит эти волны той же железной палкой, что на крыше дома стоит. И передаёт те слова, что были сказаны.

Беклемишев, подперев кулаком голову, смотрел на меня, не мигая. Патовая ситуция, подумалось ангарцу.

– Как можно поймать слово железной палкой? Пётр, такого бесовства не бывает, – серьёзным наставительным тоном отвечал он.

– Бывает, только никак это бесовством назвать нельзя. Это лишь наукой зовётся, да знанием подкреплённое, – вздохнул Карпинский. – Вона, пароход наш – бесовство ли? Сам плавал на нём, ведь машина его толкает, а не черти!

– И что же, сегодня ты оное учинить можешь? – нахмурился Беклемишев. – Слова ловить будешь?

Кивнув, Пётр сказал, что заедет за ним вечером. Основное задание выполнено, оставался ещё один вопрос:

– Василий Михайлович, ещё вот что. В том караване, что вы привели в Енисейск, по пути погибло три десятка душ…

– И что же? – перебил ангарца собеседник, обгладывая куриную ножку. – На всё воля Божья, Пётр.

И тут ангарец впервые почувствовал отвращение к нему, да ещё и ножка эта! Кровь прилила к лицу. Ничего себе оправдание выдумал, Бог виноват!

– Как же так, Василий Михайлович? Что же вы Богом прикрываете свои упущения! – воскликнул Пётр.

Беклемишев опустил обглоданную ножку на стол и с укором посмотрел на собеседника:

– Лишку не реки! Божий промысел на то и есть. Всё что деется, то его руцею.

– А ежели мы караван сей поведём, да по уму? Снеди возьмём поболе, пути проторим меж реками, переправы паромные? Да к людям с ласкою?

– То дело твоё и княжье, а я в помощи тебе не откажу. Коли сподобитесь вы дорогу лучшую учинить – лепше станет от того. А злата у вас в достатке, – прищурился он.

Задумался приказный голова, а вот мне уходить пора. Пусть посидит – покумекает, может накумекает чего интересного. Распрощавшись, посол напомнил ему, чтоб ждал его к вечеру. Заскочу мол. А что? Сейчас можно заскакивать в прямом смысле этого слова. Заглянув в стойла, Карпинский хотел было позвать парня, что забрал Весту, но увидел его сразу. Тот, стоя спиной к входу, ласково говорил с посольской лошадкой, поглаживая её по морде.

– Здорово, паря! Лошадь моя понравилась? – сказал Пётр, стараясь сделать тон помягче.

– День добрый, пан посол! – юноша отскочил от Весты, будто та лягнула его копытом.

Карпинскому неприятно стало, что этот юноша столь пуглив.

– Как звать? – спросил ангарец, пока он выводил лошадь.

– Олесь, – отвечал тот, выходя на двор.

Пётр заметил, что у него рубаха была сзади изорвана, да не чинена. Непорядок.

– Олесь, чего в рванине ходишь? Почини.

– Дядька иглы не даёт, – пожал плечами парень.

Ангарец наконец взгромоздился на Весту и натянул поводья, поворачивая лошадь мордой к воротам.

– А ты заходи к Макару, в посольский острожек, он тебе даст иглу, – посоветовал он парню и направился в обратный путь, к Ленке.

В середине дня денщик Карпинского пришёл из Енисейска вместе со своим корешем из посадских. Огородник Серафим очень интересовался спичками, о которых ему говорил наущенный об этом послом Макар. О том, чтобы больше общаться с людьми из острога ему наказали ещё по приезду сюда, на берега Енисея. Карпинскому же Соколов говорил о том, чтобы тот как мог, привязал енисейцев к посольству. Вот они и начинали потихоньку бегать, а Онфим отдавал товары под запись. Ситуация напоминала то, что было в советской зоне Шпицбергена, о чём рассказывал Петру отец, некогда бывший там недолгое время. Работающие на угледобыче люди, в условиях запрета норвежцами хождения советских денег на архипелаге, удачно приватизированном ими в своё время, брали товары в местных магазинах бесплатно. Теперь также было и в посольской лавке, каждому бывшему в Енисейске человеку можно было получить себе совершенно бесплатно определённое количество спичек, мыла, свечей, иголок, небольших зеркалец и прочего. Платы Соколов брать не велел, а склад, меж тем, пустел. Енисейцы, кстати, всё пытались всучить что‑нибудь взамен. Говорят, воевода Измайлов ревниво отреагировал на данный фортель ангарцев, поначалу даже пытался запретить ходить енисейцам к посольскому острожку. Но раз Беклемишев дал добро, то Василию Артёмовичу пришлось с этим смириться.

Когда Пётр возвратился из Енисейска, Ленка сидела во дворике на лавочке, погружённая в свои мысли. Хорошо, что он нарвал на лугу разноцветья, символический букетик пришёлся ей как нельзя кстати. Она с милой улыбкой уткнулась носиком в цветы, Карпинский же, обняв её, привалился на спинку лавки.

– Петя, а ты откуда родом? Ты ведь мне так и не сказал до сих пор, – вдруг серьёзным взглядом стрельнула в мужа Лена.

– Ну…

Тут пришлось почесать затылок, соображая, что же сказать. В тайну появления ангарцев из числа переселенцев с Руси был посвящён только отец Кирилл и более никто. Насколько знал Пётр, большинство мужиков, женатых на переселенках, либо говорили о переселении предков, указывая известные города на Руси, либо помещали свои города на территории к востоку от Сибири. В общем, как‑то объясняли, да и жёны особо не докапывались до них. Ленка же, как заметил Карпинский, уже пыталась получить ответ на свой вопрос, он же пытался отшутиться. Сейчас же врать или придумывать нечто ангарец не захотел и ответил так: