Интеллидженсер - Лесли Силберт

Хадар Хан пришел в ярость, когда она согласилась на предложение его делового партнера. Почему, Сурина не знала, да и не хотела знать. После того, как кислота изуродовала ей лицо, Хадар Хан не скрывал, что не выносит ее вида. Но те несколько раз, когда они встречались, синьор де Толомеи всегда был добр с ней, а за эти обязанности он предложил такое щедрое вознаграждение, что Сурина наконец получила возможность навсегда покинуть отчий дом.

Завинтив крышечку на тюбике с кремом, Сурина наклонилась положить тюбик на тумбочку. И взглянула в зеркало над ней. Оно отразило правую сторону ее прежде поразительно красивого лица: щеку и ухо, обожженные, превратившиеся в сплошную паутину бугорчатых шрамов. Между ними зигзагами сползала одинокая слеза. Сейчас ее пациент тянулся к ней, она это чувствовала. Но что будет, когда он откроет глаза?

МЕЙФЭР, ЛОНДОН — 9 ЧАСОВ 26 МИНУТ ВЕЧЕРА

Переходя Беркли-сквер, Кейт слушала, как Макс излагал свой самый последний разговор с шефом.

— Я объяснял мою последнюю гипотезу о де Толомеи, и он меня оборвал. Минуту молчал, просто стоял с видом… ну, не знаю, ошарашенным, что ли. Потом спросил, не садился ли личный реактивный лайнер де Толомеи в последнее время в странах, граничащих с Ираном или другими странами Персидского залива. Этого не было. Он попросил меня выяснить, не проходила ли яхта де Толомеи Суэц в последнюю неделю. Нет и тут. Какой-нибудь турецкий порт? Нет. Тогда он потребовал, чтобы я сканировал спутниковые данные по Средиземноморью за последние пять дней, используя аэрообраз яхты де Толомеи. Несколько попаданий. Вчера вечером чуть восточнее Мальты у яхты было рандеву с каким-то судном, и на нее был передан ящик. Яхта повернула на юг. Я проследил ее до Сиди-Боу-Саида, и Слейд заставил меня обыскать тунисские записи о недвижимости. Выясняется, что под чужим именем де Толомеи имеет виллу на тамошнем берегу. Едва я это сообщил, как Слейд вытащил мобильник и сказал: «Блэк, отправляйся ближайшим рейсом в Тунис». Помнишь этих ребят с вертолета в ту ночь? Теперь мы знаем…

— Погоди! Что было в ящике?

— Понятия не имею, — ответил Макс. — Я спросил Слейда, считает ли он мою гипотезу о шантаже неверной, а де Толомеи, как мы вначале и предполагали, посредник в продажах боевого оружия террористам. Я указал, что ящик достаточно велик для ядерной боеголовки, а он ответил только: «Нет, де Толомеи приобрел совсем другое». А потом… ну, ты знаешь, что он никогда не матерится и не теряет хладнокровия? Так он добавил «Мать твою! Кто на… он такой?»

— Ну, вот-вот мы и узнаем, — сказала Кейт, подходя к их лондонскому филиалу. Он занимал верхние этажи изукрашенного розово-бордового особняка XVIII века прямо напротив отеля «Коннот». И был получен в уплату от клиента, переживавшего денежные затруднения. В нижнем застекленном этаже здания из камня и кирпича разместились несколько художественных галерей и антикварных магазинчиков. Приближаясь к дверям, Кейт мельком заметила рисунки птиц, затем копию Венеры Милосской, стоящую рядом с сидящим Буддой.

— И еще, Кейт. Слейд сказал, что ты снимаешься с задания, что оно стало слишком опасным.

— Но он хочет знать, кто такой де Толомеи, а у меня есть его отпечатки, — ответила она, поднимаясь по лестнице. — Конечно, я отправлю их тебе.

— Думается, это не повредит, — сказал Макс. — При такой хитрой замене личности более чем вероятно, что на де Толомеи имеется досье где-нибудь в архивах… с отпечатками пальцев. За ним должно числиться что-то чертовски серьезное, раз он не остановился перед такими хлопотами.

— Будем надеяться, — сказала Кейт, входя в отдел и зажигая свет. — Все как будто разошлись по домам, — добавила она, направляясь в рабочую комнату.

— Поторопись, деточка! Я просто умираю от предвкушения, — простонал Макс.

— Я уже тут, — сказала Кейт и, держа левой рукой винный бокал за самое донышко, правой она взяла соболиную кисточку, макнула ее в банку с черным порошком и провела мягкими волосиками по бокалу, ожидая, что порошок поймает извилистые линии, оставленные подушечками пальцев. Но они не возникли. Ничего, кроме ровного и темного мазка. Она повернула бокал и попробовала еще раз. И снова ни следа отпечатка.

— Что там? — спросил Макс.

— Ничего, а я полная идиотка.

— Он обжег подушечки пальцев кислотой? Или еще что-то вроде?

— Похоже. То есть я устроила, чтобы он подержал бокал, потом забрала его и тут же поместила в пакет.

Убрав на место кисточку и порошок, Кейт направилась к выходу и добавила:

— Но у меня есть еще завтрашний вечер.

— Рим?

— Угу. Там я вычислю, кто он такой.

— И не думай. Слейд говорил серьезно, Кейт. Ты бросаешь это дело.

— Макс, Слейду явно необходимо узнать, кто такой де Толомеи, а у меня для этого отличные шансы. Де Толомеи я нравлюсь. Он хочет, чтобы я проследила для него какой-то раритет. Я добуду образчик его голоса, отпечаток сетчатки… улещу его, чтобы он показал мне свою коллекцию, и оставлю в его доме несколько «жучков»… Ты-то понимаешь, что в ближайшем будущем вампирский вход — наш единственный шанс попасть туда.

— Верно, — сказал Макс. (Их агенты в Риме еще не были готовы к взлому. «Вампирский вход» означал приглашение хозяина.) — Но…

— Никаких «но»! Я еду. Слейд просто слишком меня оберегает из-за обещания, которое дал моему отцу. А эта информация ему очень нужна, верно?

— Бесспорно, так казалось. Так что мне ему передать?

— Да ничего. Что я в Лондоне, занимаюсь делом Медины. Но если я отыщу ответ на его вопрос…

— То сообщишь ему сама. Предпочту не принимать первый удар на себя.

16

Ответь,Где место, что людьми зовется ад?

Фауст в «Докторе Фаусте» Марло

ЛОНДОН — ВЕЧЕР, МАЙ 1593

В самом правом углу четвертой скамьи Марло украдкой засовывал сложенную записку в щелочку между сиденьем и спинкой. На его плечо опустилась чья-то рука. С усилием он сохранил спокойствие. Медленно обернувшись, он растерялся, увидев священника, который сочувственно ему улыбался.

— Что бы ни тревожило тебя, сын мой, Бог дарует тебе прощение.

— Благодарю, — отозвался Марло, только тут сообразив, что на щеках у него слезы. Несколько минут назад он писал — луковым соком, а не чернилами, — и забыл ополоснуть руки. Собственно, не самый его вопиющий грех, но немножко милосердия свыше, пусть и по ошибочному поводу, могло посодействовать ему на его пути.

Слушая, как хриплые окрики лодочников на Темзе отдаются эхом под темными сводами часовни, он вышел на Лондонский мост и спустился к ожидающей лодке.

— Ты всегда захватываешь с собой весь свой земной скарб? — спросил он лодочника, глядя на кучу одежды и одеял у кормы маленькой барки.

— Меня жена выгнала.

— Могу я спросить почему?

— Застукала в кровати со своей сестрой.

— Да, это повод.

— Я бы залез через окошко, да только моя жена… ну, она куда здоровее меня.

Марло прикрыл рот, притворяясь, будто закашлялся.

— Держала медную кастрюлю и грозилась расшибить мне башку. Вот я и решил поспать ночку-другую где-нибудь на стороне.

— Мудрое решение.

— Так куда плывем?

— Дарем-Хаус, — ответил Марло, отворачиваясь. Как он ни старался изображать сочувствие, его губы расползались в ухмылке. Его воображение рисовало могучую и разгневанную жену, грозно размахивающую кастрюлькой.

В семи футах от него под тонким слоем одеял у кормы барки лежал спрятанный человек. Он как раз принял решение заплатить лодочнику побольше. Малый был таким убедительным!

Дарем-Хаус входил в число нескольких внушительных зданий на северном берегу Темзы между Вестминстером и лондонским Сити. Первоначально построенные для высокопоставленных церковников, они уже давно поступили в распоряжение короны. За десять лет с небольшим королева Елизавета сдала в аренду значительную часть обширного дома своему тогдашнему придворному любимцу, сэру Уолтеру Рэли. Вздымаясь от самой воды, воинственный фасад дома господствовал над горизонтом. Рэли сидел в одной из башенок. Маленькая комната служила ему кабинетом, и его наклонный письменный стол, изящно инкрустированный светлым деревом, был обращен к арке окна. Держа поднятым отточенное воронье перо, он обдумывал очередную строфу новой поэмы, которую сочинял, — эпическое произведение, подсказанное долгими отношениями между ним и королевой. Он уже дал ему название: «Книга Океана для Синтии».

Где-то в 1580–1581 году Рэли, сын фермера-арендатора, завоевал сердце Елизаветы своими эффектными выходками, блистательным остроумием и острым как бритва языком. На протяжении десятка лет его шутки забавляли ее, а стихи пленяли, и она редко отпускала его от себя. Очарованная королева даровала ему ценные монополии, возлагала на него престижные обязанности, и его богатство и влиятельность стремительно росли. Пожалуй, никому в Англии так не завидовали, как ему. Однако год назад все изменилось.