Денарий кесаря - Санин Евгений

            «Великий старец преподобный Макарий, идя по пустыне, задел случайно своим посохом лежащий на дороге человеческий череп и, будучи наделенным от Господа даром слышать то, что не слышат обычные люди, услышал его стон.

            - Кто ты? И кем был в жизни? – спросил он.

            - Я был главным жрецом идольского капища, находившегося неподалеку отсюда, - ответил череп.

            - И каково же тебе сейчас, бывший языческий жрец?

            - Плохо. Находясь в аду, вместе с другими отринутыми Богом душами я испытываю нестерпимые муки. И только когда ты, Макарий, молишься за всех живых и усопших, мы ненадолго получаем некоторое облегчение.

            Святой Макарий прослезился, скорбя об участи тех, кто не только ничего не сделал, чтобы стяжать Небесное Царство, но, хуже того – сделал все достойное вечных мук, и спросил:

            - А есть ли, бывший языческий жрец, такие души, которым еще хуже, чем вам?

            - Да!

            - И кто же эти несчастные?

            - Христиане. Те, которые, крестившись, не исполняли обет святого крещения и ушли из жизни, не раскаявшись в своих грехах. Такие находятся в аду ниже нас и поистине испытывают нестерпимые муки…

            С горестным вздохом от услышанного, преподобный Макарий закопал череп и продолжил свой путь, поведав эту историю для назидания своим ученикам, а они донесли ее до нас!»

4

Стас вдруг представил себя с копьем в руке, на коне…

            - Да-а, - зябко передернул плечами Стас. – Это что ж получается? Выходит, мало называться христианином и носить крестик… А я-то после того, как отец Тихон сказал, что умереть, если бы я и захотел, не придется, потому что нас ждет вечная жизнь, успокоился и перестал бояться смерти... Вот когда он продолжил наш разговор и ответил на мой вопрос до конца! Хотя, оттуда, как говорил Василий Иванович, еще никто не возвращался, и это надо еще доказать, найти ту книгу, которую дал ему искусствовед…

            Слегка успокоив себя этим, он продолжил перелистывать тетрадь, бормоча:

            - И почему я ничего не испытал, отомстив игровому автомату и порадовав Покровку, тоже теперь ясно. Хотя и это тоже хорошо бы проверить!

            Тетрадь отца Тихона, оказывается, хранила много подобных чудесных описаний. И, проглатывая их, Стас каждый раз удивлялся и… снова сомневался. Потому что все это напоминало ему сказку. Хотя и очень похожую на правду!

            - А это что? Как раз для Ленки! – воскликнул он и зашевелил губами, стараясь запомнить прочитанное. – Посмотрим, что теперь она скажет, и будет ли после этого опять осуждать других? А то ведь у нее не то, что добро ради Христа, а самое настоящее зло!

            Услышав жалобное мяуканье котенка, Стас оторвался от чтения, прошел на кухню и налил ему молока. Котенок стал жадно лакать, а он задумался вслух:

            - Но как это - все дела делать ради Христа? Вот, я сейчас накормил котенка и что же – тоже Христа ради? И как в наше время можно не делать зла, когда все вокруг только его и делают! Одни ругаются, другие крадут, третьи пьют, четвертые обогащаются за счет и без того нищих людей, пятые и вовсе убивают… И это зло, как что-то хорошее показывают в кино, по телевизору, о нем пишут в книгах, газетах, дают красивую рекламу, оно вроде считается вполне нормальным и даже естественным!

            - Зло… зло… - повторил он, машинально беря лежавшую на полочке перед зеркалом медную монету, которую прикладывал к синяку.

            Георгий Победоносец верхом на коне вонзал длинное копье прямо в пасть поверженному на землю дракону.

            - А ведь дракон – это и есть зло или, как бы сказал отец Тихон, – грех! – вдруг осенило его, и он подумал: – А почему бы и мне, как Георгию Победоносцу не начать убивать его в себе? Копьем! Копьем!! Копьем!!!

            Он представил себя с копьем в руке, на коне… Посмотрел в зеркало и впервые увидел, какой есть на самом деле: всю жизнь творивший одно зло и – не то, что ради Христа – а просто так не сделавший ни одного доброго дела. «Разве что вчера с котенком да сегодня с автоматом? – с горечью подумал. – А из этого побега сюда что получилось? Родители вон до сих пор не звонят. Неужели я так их обидел, что их даже не волнует – где я и что со мной?! Нет! Нет! Такого просто не может быть! Они ведь любят меня! И я … тоже – их!»

            Стас терялся в догадках. Обычно решение приходило к нему молниеносно и услужливо подсказывало выход из любого положения. А тут он не мог понять ничего.

            «А может, они просто отказались от меня? Решили, коль я такой самостоятельный, то и пусть живу, как умею. Раньше вон на Руси в одиннадцать лет становились князьями и участвовали в битвах. И действительно, что хорошего я им сделал? Всё только: «Дай! Дай!» Нет, чтобы хоть раз сказать: «На!»

            Чтобы не заплакать от жалости к родителям и к самому себе, Стас закусил губу и стал рассматривать другую сторону монеты.

            - 1789 год, вензель Екатерины Второй – время, когда жили Суворов, Кутузов, адмирал Ушаков, - подражая молодому отцу Тихону, подумал он. – Ни их самих, ни тех, кто держал эту монету в руках – расплачивался ею с продавцами, давал в долг, прятал в клад, давно уже нет в живых… И если то, что говорил отец Тихон и о чем он писал в своем дневнике-тетрадке, когда сам еще был далек от веры, правда, то где их души теперь? В раю? Или на самом дне ада, ниже тех, кто и о Христе никогда не слышал? И… где будет моя душа, когда пройдет еще лет сто или двести, и кто-то будет держать в руках рубли и пятирублевики, которыми я расплачиваюсь сейчас в магазинах?..

            Стас даже головой сокрушенно покачал от такой неожиданной мысли.

            «А может, забыть про мой глобальный вирус и наоборот сделать что-то хорошее… вдруг подумал он. – А что? Например, глобальный антивирус! Причем, ради Христа, а не из-за славы, денег и жизни в свое удовольствие? Но… как… как сделать это?!»

            И он, надеясь найти ответ и на этот вопрос, вновь углубился в чтение с того самого места, на котором остановился в последний раз…

            «…Ведя сына по каменистому склону, Апамей слушал и подмечал то, творилось вокруг.

            Иисус был распят на центральном кресте. Из-под гвоздей, которыми были прибиты к дереву Его руки и ноги, на землю струилась кровь.

            - Э! Других спасал, а себя не можешь? – подбоченясь, вопрошал первосвященник, и пышная свита охотно поддакивала:

            - Если Он царь Израилев, пусть сойдет с креста! Тогда и уверуем!

            Поодаль голосили иудейские женщины. Одна из них, рыдая, билась в объятиях подруг.

            - Глядите, глядите! – с сочувствием, любопытством, презрением гомонили в толпе: - Его мать!

            Обходя гору, Апамей разглядел и других распятых. Один корчился на кресте. Он то открывал глаза, то, видя пронзенные гвоздями руки, в ужасе закрывал их. Второй без умолку ругал римлян.

            - Э-э, не надоело еще висеть? – слышал Апамей.

            - Я бы поверил ему, увидь сам хоть одно чудо!

            - Нет – что он оставил после себя: скрижали, как Моисей? Пророчества, равные Исайе? Свою школу?

            Устав от криков, жары, хныканья Теофила, Апамей потерял интерес к происходящему. Он помнил только о старшем сыне и, увидев, наконец, могучего воина, окликнул его:

            - Келад! Ты Никодима не видел?

            - Нет! – счищая пучком травы с рук кровь, легионер приветливо подмигнул Теофилу. – Найдется твой брат, никуда не денется!

            Глаза мальчика распахнулись, он болезненно сморщился и юркнул за спину отца.

            «Догадался, что это ты прибивал их к крестам!» - показал на сына глазами Апамей, хотел еще что-то спросить, как вдруг запела труба. Лонгин приказывал центурии покидать гору.

            Нить, окаймлявшая место казни, привычно сложилась вчетверо. Легионеры строем потянулись к Эфраимским воротам Иерусалима. На вершине горы осталось лишь несколько воинов, во главе с самим центурионом.

            - Еще немного, и мы тоже пойдем! – обещал Апамей измученному вконец сыну. – Во-он тех людей видишь? – Он показывал на спешащих по дороге паломников. – Только поглядим – нет ли среди них нашего Никодима!

            Но иудеи шли, шли бесконечной чередой. Проходя мимо, они останавливались, читая титулум, прикрепленный к дощечке над головой Иисуса, одни злословили в его адрес, иные плакали… И Апамей никак не решался покинуть гору.

            Наконец, мальчик уснул на коленях отца, и тот молча взирал на прохожих.