Жук. Таинственная история - Ричард Марш

намного легче понять, на каких позициях я стою.

– Что вам известно об этом типе, о Лессинхэме?

Я знал, что Линдон заговорит о нем.

– Не больше, чем остальному миру.

– А что о нем известно остальному миру?.. Таков мой вопрос! Крикун, ханжа, пустозвон, выскочка – вот что о нем знает весь мир. Этот человек – политический авантюрист: в погоне за славой, сомнительной и преступной, потакает прихотям своих соотечественников. Он начисто лишен достоинства, совершенно беспринципен, ему чужды всякие устремления настоящего джентльмена. Что вы знаете о нем, помимо этого?

– Я не готов допустить, что вообще был в курсе изложенного вами.

– Ну нет, все это для вас не ново!.. не мелите ерунду!.. вам по нраву покрывать этого типа! Я от своих слов не отказываюсь – никогда не отказывался и не собираюсь… Что вам известно о нем самом, а не о его политической карьере: что вы знаете о его семье… о личной жизни?

– Хорошо… знаю я не очень много.

– Ну конечно!.. все мало что о нем знают! Этот человек как гриб – точно, как поганка! – выскочил откуда-то однажды ночью, не иначе, как из грязной канавы… Так-то, сударь, ему не только ума не достает, он и вести себя не умеет, даже притвориться не в силах.

Линдон довел себя до исступления, и лицо его покрылось не слишком приятной на вид мешаниной алых и пурпурных пятен. Он бухнулся в кресло, разбросал полы пальто, раскинул руки и продолжил начатое:

– Семейство Линдонов представлено на данный момент одной юной… леди… моей дочерью, сэр. По ней судят обо мне, и ее долг следить за тем, чтобы обо мне не судили превратно, – так-то, сударь! Больше того, но это пусть останется между нами, сэр, она обязана выйти замуж. Мое состояние только мое, и мне не хотелось бы, чтобы его заполучил по той или иной причине один из моих братцев. Ума у них не палата, и… и мне, как ни крути, родство с ними чести не делает. Дочь моя, сэр, может выйти замуж за кого угодно – как ей будет угодно! В Англии не найдется никого, ни пэра, ни сэра, кто не оценил бы чести взять ее в жены… Я так ей и сказал… да, сударь, так и сказал ей, хотя вы… вы наверняка подумали, что уж ей-то и говорить об этом не требуется. Однако что, по-вашему, она сделала? Она… она взяла и… не могу сдержаться и не назвать это так… взяла и связалась с этим типом, с Лессинхэмом!

– О нет!

– Говорю вам, да!.. богом клянусь, такого я не желал. Я… я не раз предупреждал ее, что он негодяй; приказывал… приказывал ей забыть про него раз и навсегда. Но, как… как вы видели вчера вечером в Парламенте… перед всеми членами Палаты общин, после всего пустого вздора, что он нес там, без единого проблеска здравого смысла или предложения, способного… способного выдержать критику, она вдруг ушла с ним, так нарочито и… позорно взяв его… под руку, тем самым презрев… да, презрев собственного отца… Как чудовищно для родителя – для отца! – терпеть подобное обращение от своего отпрыска.

Бедолага до блеска натирал лоб носовым платком.

– Пришел я домой и… и высказал ей все, что думаю… уж поверьте мне на слово… рассказал, что думаю о нем… я с ней не миндальничал. Бывают в жизни случаи, когда надо говорить начистоту – и это один из них. Я раз и навсегда запретил ей приближаться к этому типу, даже показывать, что узнала его, если на улице вдруг встретятся. Я совершенно серьезно объяснил ей, что он законченный негодяй – вот так и не иначе! – что он замарает всякого, кто коснется его хоть предлинным шестом… И что, вы думаете, она ответила?

– Не сомневаюсь, что обещала слушаться вас.

– Как же, сударь!.. Боже ты мой!.. Вот как, оказывается, вы ее знаете!.. Она сказала, и, клянусь всем святым, по тому, как она это сделала и… чем продолжила, всякий бы подумал, что это она мать, а я ее дитя – она сказала, что я… я ее огорчаю, что она во мне разочаровалась, что времена нынче не те… да, сударь, времена переменились!.. что в наши дни родители не русские крепостники, нет, сэр, – отнюдь не крепостники!.. Сказала, ей жаль, что ей приходится идти мне наперекор, да, сэр, так вот она выразилась, ей жаль, что она мне наперекор пойдет, но вопрос решен, она не откажется от столь долгой и ценной для нее дружбы просто из-за моих… моих необоснованных предрассудков… и… и… и… короче говоря, она послала меня к черту, сударь!

– А вы…

Я чуть не спросил, пошел ли он, – но вовремя сдержался.

– Давайте взглянем на все это как люди светские. Что вы имеете против Лессинхэма, если не считать его политических воззрений? – спросил я.

– В том-то и дело, что ничего такого я не знаю.

– Но разве это в некотором смысле не говорит в его пользу?

– Не понимаю, с чего вы это взяли. Я… я не стану скрывать от вас, что навел… кое-какие справки. Он не был членом Парламента в течение шести лет, хотя сейчас там повторно – выскочил, точно черт из табакерки. В первый раз он избирался в Гарвиче[17] – округ от него не отказался, и много же хорошего он ему принес! – но как вышло, что он начал представлять это место и где он был до избрания, кажется, никто не имеет ни малейшего понятия.

– Разве он не был известным путешественником?

– Никогда об этом не слышал.

– Не изучал ли он Восток?

– Это он вам рассказал?

– Нет… просто интересуюсь. Ну, по-моему, раз ничего плохого о человеке неизвестно, дело оборачивается в его пользу!

– Милый мой Сидней, не говорите вздор. Это всего-навсего доказывает, что сам он никто и из себя ничего не представляет. Был бы он кем-то выдающимся, мы бы о нем хоть что-нибудь слышали – хорошее или плохое. Я не хочу, чтобы моя дочь вышла замуж за человека, который… который… возник из ниоткуда, и все это просто потому, что мне нечего ей возразить. Ч-ч-ч-ч-черт побери, да я б ее скорее за вас отдал.

Стоило ему это произнести, как сердце мое гулко забилось. Мне пришлось спрятать глаза.

– Боюсь, об этом не может быть и речи.

Он прервал свою тираду и покосился на меня.

– Почему?

Я почувствовал, что если не буду следить за языком, то мне конец – к тому же, вероятно, судя по его настроению, конец и Марджори.

– Дорогой мой